О. Р. З. или Сказ о том, как Михалыч пить бросал - Андрей Петракеев

И вдруг голос, такой знакомый, ласковый и в то же время строгий, просит его двигаться, настаивает. Но как исполнить просьбу, даже приказ, если руки-ноги не двигаются, а сил не осталось, их все пожрал холод?

— Серёжа, сынок, плыви к берегу, — голос умолял, просил. — Плыви к берегу, не дай себя затянуть….

— Не мо-гу, — откликнулся Михаличев. — Не мо-гу! Мне хо-ло-дно! Я не могу поднять руки…. Мне очень холодно.

— Давай, сынок, плыви сюда! Ты можешь, ты сильный! Опусти руки в воду и плыви! У тебя получится…. — голос то приближался, то становился едва слышимым, словно тот, кто звал Серёгу, был очень далеко или слова сносил ветер. Но ветра не было. Был лишь холод.

Михаличев силился поднять руку, но с каждым усилием холод ещё сильнее сковывал мышцы, проникая внутрь, в кости, вызывая ломоту.

— Смелее, сынок, смелее…. У тебя всё получится….

Серёга вспомнил, что так говорил ему отец, когда учил его кататься на двухколёсном велосипеде. Он снял с его «Бабочки» опорные колёса, посадил на сиденье и, придерживая, тоже говорил, что всё получится, нужно быть всего лишь чуточку смелее. И у него получилось. Он проехал тогда пару десятков метров, а потом упал, ободрал локоть и колено, но вскочил, сам сел на велосипед и…. оттолкнувшись, поехал. У него получилось.

Он вновь попытался поднять руку. Холод тут же отозвался на его смелую попытку болью.

— У меня получится, получится, — Серёга поднимал вмиг отяжелевшую руку, будто весила она не меньше сотни килограмм. — У меня получится.

— Смелее, Серёжа, смелее….

Подняв одну руку, Серёга стал поднимать вторую, а когда ему удалось вытянуть их перед собой, раскинул в стороны и сделал гребок. Но руки прошли сквозь пустоту, не встретив сопротивления.

— Плыви сюда, плыви…. Скорее, Серёжа! — будто видя его замешательство, вновь позвал голос. — Плыви, не останавливайся….

И он плыл, делая взмахи-гребки в пустоте, а сам удивлялся, — как можно плыть в пустоте? И он доплыл. Темнота, что как тугая повязка, лежавшая на глазах, стала отступать и сменяться серым маревом, в которой угадывалась чья-то фигура.

— Молодец Серёжа, ты молодец! — сказал голос и Михаличев понял, что голос исходит от фигуры. — А теперь мы тебя немного полечим.

— Мне холодно, — вновь сказал Серёга, недоумевая, зачем его нужно лечить, если ему всего лишь холодно. — Мне очень холодно.

— Сейчас согреешься, Серёжа. Сейчас, милый….

Серёга то, согреваясь, проваливался в забытьё, то выныривал, словно из омута с дрожью от озноба. Как только он открывал глаза, на лоб ему ложилась чья-то тёплая и мягкая ладонь, и снова становилось тепло. Это тепло разливалось по телу и через некоторое время смаривало, заставляя засыпать.

Сколько это длилось, Михаличев затруднялся определить даже для себя, но со временем короткие промежутки его бодрствования стали удлиняться, а холод, с которым он просыпался, был уже не такой сильный. В один из таких промежутков бодрствования, Серёга увидел лицо фигуры, склонившейся над ним. Знакомое лицо.

— Баба Надя! Ты как здесь появилась? — удивился он.

— Да, вот, прихворнул ты, пришла тебя проведать. Посижу с тобой, пока ты не поправишься.

— Но…. Я ведь….

— Ничего, Серёжа, ничего, — баба Надя погладила Серёгу по волосам. — Всё обойдётся.

С этими словами старушки, на Серёгу опять накатила волна тепла, и ему снова захотелось спать.

— Всё будет хорошо, Серёжа. Всё будет хорошо….

Теперь Серёге казалось, что он парит над землёй. Раскинув руки, словно птица, он парил над лесом, кроны которого были синеватыми из-за дымки. Он сделал взмах, другой и медленно стал двигаться вперёд. Встречного потока воздуха не было, но Серёгу это и не волновало. Он перестал удивляться. Ему просто хотелось лететь, посмотреть, что там, за этими синими лесами.

Внизу медленно проплывали деревья, прогалины, поляны, ручьи и овражки. Нет-нет Михаличев видел маленькие стада лесных свиней или пару оленей.

Так он летел и летел, не ощущая течения времени. Да его здесь и не было, по всей видимости. Только в безвременье не бывает ветра и всегда одинаково тепло. Или ужасающе холодно.

Лес внизу начал медленно редеть, появились холмы, которые были усеяны камнями, а потом и те сменились скалами, покрытыми редкими, маленькими деревцами. Нагромождения камней, больших и малых, будто в огромной каменоломне потрудились великаны.

И вдруг, скалы оборвались. Кончились огромным обрывом, за которым расстилалась водная гладь. Пространство серо-синей воды, бескрайнее и мерно дышащее, гонящее волны в сторону скал и вспенивая их при ударе о камень.

Михаличев завис на месте, наслаждаясь видом моря. А что это было море, сомневаться не приходилось. Какая-то мысль шевельнулась, пощекотала и ускользнула, не дав зацепить, загарпунить себя. А ведь дельная была мысль! Вот только про что? Что-то важное, нужное, ценное. Что?

Серёга силился вспомнить, что же такого нужного напоминало ему море? Скалы, море, прибой, а вон внизу песчаный пляж, а от него пологий подъём вверх. Что же для него важного во всём этом? Что?

Серёга ещё какое-то время наслаждался видом моря, а потом развернулся, и, взмахнув руками, медленно полетел в сторону леса. Что-то тянуло его туда, и с каждым мгновеньем тяга усиливалась. А ещё ему вновь захотелось есть. Голод проснулся, и с новой силой терзал его.

— Всё будет хорошо, Серёжа, — голос бабы Нади убаюкивал. — Теперь всё уже будет хорошо. Ты сильный, ты сможешь….

— Что смогу, баб Надь? — спрашивал Серёга.

— Всё будет хорошо, ты только береги себя. — Голос удалялся, будто тая. — Ты береги себя, будь умницей…. Я тебя ждать буду…. Здесь….

Солнце успело подняться и зайти ровно шесть раз. Шеремет не отходил от Камня, подле которого лежала на настеленном лапнике, баба Надя. Одной рукой держалась за камень, будто боясь, что он исчезнет, а другой сжимала деревянный амулет, с вложенным в него камнем.

Камень в деревянной, резной оправе, до этого светившийся и испускавший лучики белёсого света из-под пальцев старушки, теперь потускнел. Шеремет увидев это, погнал в очередной раз Марину к своему дому, за водой.

Как только баба Надя открыла глаза, Шеремет приподнял ей голову и поднёс к губам деревянный ковшик с водой. Старушка пила медленно и мелкими глотками. Глаза запали, лицо осунулось, а сама она казалось, весит всего килограмм двадцать.

— О-о-о-х! — выдохнула баба Надя и отвела слабой рукой ковшик. — Помоги мне встать, Шеремет.