Дневник самоходчика - Электрон Приклонский

Один раз, поздним вечером, около десяти часов, меня вызвали в штаб и приказали доставить секретный пакет в штаб армии. Доставить донесение — это почетно, но как выполнить задание срочно на своих двоих, да еще и ночью, не совсем понятно. Уж не подшутить ли надо мной задумали? Изрядно поплутав по темной степи, добираюсь до цели далеко за полночь. Дежурный офицер, зевая, выдал мне расписку и небрежно сунул мой драгоценный пакет в кожаную папку. Обидевшись почему-то, медленно тащусь обратно сквозь черную и сырую по-осеннему ночь…

Наводчик из экипажа Бородина притащил как-то, мучимый любопытством, оцинкованную коробку с немецкими сигнальными ракетами. Поскольку ракетницы у нас в хате не было, он придумал зажать картонный патрон между двух досок, что лежали на земле перед дверью хаты, а потом железной скобой разбивать капсюль. Предстоящее развлечение собрало перед хатой всех ее военных постояльцев, в количестве четырех человек. Сержант, с молчаливого одобрения зрителей, приступил к запуску. Он повернул дощечки так, чтобы ракета была нацелена на пустынную дорогу, аккуратно наступил ногою на верхнюю дощечку и ударил скобой по капсюлю. Но ракета оказалась с характером: вырвавшись из своего картонного цилиндра, смятого, должно быть, досками, она не захотела лететь в заданном направлении, а начала с пронзительным, режущим уши визгом выписывать замысловатые спирали вокруг сержанта. Словом, джинна выпустили из бутылки. Наводчик приседал, смешно подпрыгивал, отчаянно отмахивался руками, но ракета, словно разъяренная оса, продолжала виться вокруг него. Мы сначала корчились со смеху, а потом растерялись, не зная, что делать. Наконец наш сержант, зажав уши ладонями, обратился в бегство и скрылся за углом хаты, а ракета, по-разбойничьи свистнув ему вслед, на последнем витке воткнулась в разлохмаченную ветром соломенную прическу хатенки, над самой дверью, и поперхнулась. Солома задымилась. Бородин, стоявший у порога, вырвал сноп, в котором засела ракета, и швырнул его в землю, а сержант, опомнившись, с неописуемым наслаждением затоптал каблуком сапога свою злодейку, точно гадюку, подхватил ящичек под мышку и быстрым шагом направился к ставку-копанке. Донесшийся оттуда всплеск сообщил нам, что казнь совершилась.

Полтава освобождена! Красная Армия неудержимо идет к Днепру, а Геббельс, словно одержимый, твердит всему миру о Восточном вале, о мощных оборонительных сооружениях, якобы загодя воздвигнутых, благодаря гениальнейшей прозорливости самого фюрера, на правом, западном берегу Днепра. Разрекламированный на все лады вышеупомянутый вал, по мнению доктора, прославившегося своей объективностью и принципиальностью, обязательно остановит волну нашего наступления. Но как быть с тем фактом, что еще вчера севернее Киева войска Центрального фронта с ходу, на подручных средствах форсировали широкую водную преграду и не просто захватили плацдарм, но сумели за одни сутки расширить его и углубить более чем на 30 километров?

Ура! Сегодня по танковой рации услыхал, что Смоленск полностью очищен от гитлеровских вояк. А что же Восточный вал? Ведь Смоленск расположен по обоим берегам Днепра. Взглянуть бы на свой город хоть одним глазом. Как он там? Говорят, от него мало что осталось…

На марше. По полтавскому шоссе проползли мимо Чутова, где две-три машины снова остановились из-за ветхости, и прибыли в село Николенка. Это большое село просторно раскинулось на ровной местности. Украшает его озеро в высоких камышовых зарослях. На майдане, в центре села, торчит, видный издалека, высоченный, с мачтовую сосну, деревянный крест. Крестище этот, по словам колхозников (почти одних женщин), приказали поставить немецкие власти по предложению сельского головы (старосты) из бывших кулаков в память жертв голода 1930 года: вот, мол, полюбуйтесь, православные, что принесли Украине Советы и как мы, ваши избавители, печемся о вас и скорбим вместе с вами о загубленных большевиками душах. К рассказу о том, как появился в Николенке сей «памятник», жители со слезами и гневом добавляли, что за два года «заботливые» фашистские хозяева угнали на каторгу в неметчину и поубивали в округе столько народу, что если бы этот крест мог расти, то уперся бы в самое небо, а «найкраще всього» — если б он воткнулся в поганую глотку Гитлеру.

Митинга по поводу того, что делать с крестом, не устраивали: все и так было ясно. А когда ставили машины во временный парк, то есть под открытым небом, на площади, кто-то из водителей-украинцев, не то Афанасий Шостак, не то Алеша Попович, с разворота поддал потемневшее от непогод страшилище, и «наглядная агитация» немецких холуев переломилась, как спичка, и рухнула, подняв тучу пыли. Обломки прямоугольного бруса пошли на стеллажи под гусеницы, а на майдане больше не появлялась зловещая длинная черная тень, к которой боялись подходить малые дети.

Нас с Клепининым поставили в маленькой, красиво расписанной синим по белому хатке, что приютилась в самом конце улочки, упирающейся в озеро.

Освобождена Рудня — последний районный центр Смоленской области. Спасибо вам, земляки-фронтовики, за то, что вышвырнули последних оккупантов из пределов Смоленщины!

Вечером мы сидели дома, и хозяйка, тихая старушка с печальными глазами на добром, лучащемся морщинками лице, стала за чаем (за неимением настоящего, он был заварен на сушеном чабреце, мяте и еще чем-то, но все равно очень нам понравился своим ароматом и вкусом) расспрашивать нас, кто мы и откуда, а потом поделилась с нами своим горем: единственную дочку ее немцы угнали на работы в Германию.

А на сельской площади, повеселевшей без креста, по вечерам, после работы, собираются девчата, мальчишки-допризывники и, конечно, вся военная молодежь, то есть большинство наших ребят. Вместе поем народные песни, украинские и русские, и общие — советские, — танцуем под сиповатую от старости походную гармошку. Я, правда, только смотрю, как с упоением танцует Дмитрий Клепинин, а у меня ничего не получается: не удосужился научиться.

Ребята наши стали больше следить за своим внешним видом, как-то подтянулись. Некоторые даже нашли время постирать гимнастерки, а бриться и подшивать свежие подворотнички стали чуть не каждый день. Не отстаем от других и мы с Клепининым, если не считать бритья, что нас несколько смущает: брить-то почти нечего. Утром Дмитрий сокрушенно разглядывал в маленькое прямоугольное зеркальце свой лишенный шерсти подбородок, а я тем временем незаметно вписал в его блокнот, лежащий на столе, маленькое шутливое посвящение:

Дмитрию Клепинину Пройдут года,И бородаОкутает твой нежный подбородок.И сквозь пенснеТы, как во сне,Свои увидишь молодые годы.

На майдане после обеда встретили Корженкова. Заметив белоснежные полоски, выглядывающие из-под засаленных воротников наших хлопчатобумажных гимнастерок, и смазанные солидолом кирзовые сапоги, он всплеснул руками и с ехидным изумлением громко воскликнул: «Вот что значит любовь! Только она способна творить такие чудеса!» Он явно рассчитывал на внимание слушателей. Оставив начинающего входить в раж Сашку разглагольствовать перед незнакомыми самоходчиками, сколько ему влезет, мы, не теряя достоинства, удалились на берег озера, недоумевая, почему наше стремление выглядеть поопрятнее исторгло такой фонтан красноречия из новоиспеченного начпрода.

Спускаясь по нашей улочке к озеру, мы увидели между двух стен тростников и камышей идущую навстречу нам пару. У парня штаны закатаны до колен, одной рукой он ведет за повод лошадь, должно быть с водопоя, другой обнимает девушку, которая тоже нежно обвила своего друга за талию. Оба так увлечены каким-то разговором, что прошли мимо, не заметив нас. Девушку я сразу узнал: вчера мы проделали с ней два круга по площади, среди толпы гуляющих, а потом почти час простояли возле ее хаты, болтая о разных пустяках. По легким признакам нетерпения, проскальзывающим в поведении моей случайной знакомой, нетрудно было догадаться, что она кого-то ожидает, и поэтому я, попрощавшись, отошел к танцорам, выбивающим мягкую дробь на том месте, где недавно угрюмо высился крест. Так вот о каком «романе» успел пронюхать наш Сашка Пинкертон!

Побродив над самой водой, которая вблизи оказалась такой прозрачной, что сквозь нее далеко было видно полого уходящее вниз дно, мы с Дмитрием решили заглянуть в другой конец села. Там, несмотря на конец рабочего дня, было пустынно и скучно: на улице встретились нам только двое местных жителей, но они никак не подходили к нашей компании по причине своего малолетства.

А незадолго до захода солнца, словно в награду за причиненную на майдане обиду, нам удалось увидеть любопытное зрелище: два наших истребителя гнались со стороны Днепра за немецким самолетом. По растопыренным шасси — «лаптям» — мы сразу признали в нем Ю-87. Фашист летел низко, строго по прямой. Один из «ястребков» «висел» у него на хвосте, держась выше вражеской машины, второй шел справа. Над селом «Юнкерс» попробовал рыскнуть в сторону, но верхний истребитель тотчас прочертил возле самого носа фашистского самолета белую мерцающую трассу, и немецкий летчик послушно возвратился на прежний курс. Только теперь до нас дошло, что истребители не просто преследовали, а вели немца под конвоем, наверное, на свой аэродром, в плен. Сбить его они давным-давно могли. Ну, сильны ребята! Представляю себе, как в бессильной ярости кусает губы фашистский ас, попавший в такое прескверное положение, когда летишь не туда, куда хочешь.