Красные и белые. На краю океана - Андрей Игнатьевич Алдан-Семенов

осыпалась известковая пыль, в углах лежала коричневая труха, красное дерево мебели пучилось от сырости.

Азин проходил через этот ненавистный ему мир вещей, предметов, произведений искусства и все же волновался. Бронзовые амуры целились в него из маленьких луков, в длинных, красного и черного дерева футлярах угрожающе хрипели часы, люстры сердито переливали хрустальные подвески. Рыцарь в заржавленных латах перекрывал шпагой дорогу.

В Азине снова боролись два цвета времени: красное с пронзительной резкостью отделялось от белого и требовало возмездия. Все, что принадлежало белому цвету, вызывало яростное, желание ломать и бить. Ему хотелось стрелять в лакированные глаза и напудренные парики, сшибать с постаментов алые и синие вазы, опрокидывать ломберные, в перламутре и позолоте, столы.

Азин распахнул дверь еще одного кабинета: за письменным столом сидел Стен, в углу кучились арестованные. Около них стоял Шурмин, сжимая в руке потный «бульдог»; тут же на кожаном диване валялась разорванная гармошка.

Азин сел рядом со Стеной, поставил на стол локти, уперся ладонями в подбородок. Обвел темными глазами арестованных: рыжие братья Быковы, безбровый и безбородый, с изрытой оспинками физиономией Маркел-мельник. Узнал долговязого Афанасия Скрябина, которого он выпорол в Вятских Полянах. Задержал взгляд на разодранных алых мехах гармошки.

— Почему гармонь? Для чего она здесь? — Собственный голос казался Азину неприятным и черным.

— Когда эти подлецы петли на комбедчиков накидывали,—< показал Шурмин на братьев Быковых,— Маркел-то на гармошке «Вы жертвою пали в борьбе роковой» играл. Может, откажешься, сука? — подсунулся Шурмин к мельнику, перекладывая револьвер из правой ладони в левую.

— Жалею, Андрейка, не удалось сыграть и тебе отходную,—■ ответил с наглостью обреченного и не ждущий спасения мельник.

— Выведи их пока, Шурмин, кроме, этого долговязого.

Азин снова, уже пристальнее, поглядел на Скрябина.

— Партикулярный коммерсант, не красный, не белый? Так? — спросил Азин.

— Так, гражданин товарищ.

— Я тебе не товарищ. Рассказывай, как все происходило?

— .Я к самосуду не причастен. Расправу чинил Маркел да братаны Быковы, а мне еще с соседями жить...

— Не путай следов, не заяц.

— Говорю, как на исповеди, батюшка мой.

— При аресте комбедчиков били?

— Маркел-то Спиридоныч тяжел на руку, и братаны Быковы— люди лукавые,— уклончиво ответил Скрябин. — Поучили, конешно, было дело.

— Что значит поучили?

— Раздели догола, дегтем вымазали, в пуху вываляли, хомуты на шею вздели и по селу водили. Вожжами, конешно, учили, в дерьмо носами тыкали...

— Ты тоже участвовал во всех этих гнусностях,— убежденно сказал Азин.

— Ни боже мой! Я — безгрешен. Мое дело — хлебная торговля. — Скрябин опустил глаза на опойковые с ремешками сапоги, одернул шелковую желтую рубаху.

— Что ты крутишься, как береста на огне? — не вытерпел Стен и выложил на стол новенький, лоснящийся от масла наган. — У тебя при обыске нашли. Для чего оружие?

— Сейчас времена такие паскудные. Коммерсанту без нагана нельзя.

Азин повернул барабан со змеиными головками пуль, Стен подал какую-то записку. Азин прочитал:

«Афанасий Гаврилович! Ради бога, сообщите, что творится в селе? Потолкуйте с хорошими мужиками, готовы ли они, помогут ли нам? Наши передают поклоны. Евгения Петровна...»

Черная борода Скрябина затряслась на желтой рубахе, страх отразился в узком лице.

— Кто такая Евгения Петровна? О чем ты должен толковать с мужиками? На какую помощь надеется эта самая Евгения Петровна? — строго спрашивал Азин.

— Не повинен я. Кого угодно спросите, Шурмин и тот скажет — безгрешен.

— Стен, позови Шурмина. Да покарауль бандитов,— сказал Азин и подумал: «Или я заставлю его говорить, или я дурак».

Азин с удовольствием оглядел беловолосого Шурмина. Он напомнил младшего, любимого братишку, и Азин невольно улыбнулся.

5 *

— Какие против Скрябина улики, Шурмин?

— Оно конешно, подозреннев всяких полное лукошко накидать можно,— солидным баском сказал Шурмин,— а вот улик не имеем. Афанасий-то Скрябин вреда комбедчикам не чинил, против Советской власти не буйствовал. Ну и тут опять-таки закавыка — он же правая рука помещицы нашей, Евгении Петровны Долгушиной, но и хлеба своего мужикам он ужас сколь роздал. Вот тут и разберись,— неопределенно говорил Шурмин и заключил: —А все же Афанасий Гаврилыч — контра зеленая. Ты для чего хлебные скирды в поле пожег?

— Правда, скирды жег или врет парень?

На собственный хлеб руки не поднимал. Обмишурился Андрюшка, скирды пожег Сергей Петрович, сын Долгушиной. А я — ни боже ты мой!

Ступай на улицу, Шурмин,— заглянул Азин в безмятежные глаза паренька, синевшие под выгоревшими бровями.

Шурмин выскользнул за дверь, Азин прикрыл ладонью наган и записку. Наступило неприятное молчание. «Передо мной человек. Кто он? С одной стороны, от него за версту контрой воняет, с другой — свой хлеб мужикам раздает. И я должен решить его судьбу. Именем Революции вогнать ему пул^о в лоб. Или выпустить на свободу, и тоже именем Революции? Я могу поверить или усомниться в Андрее Шурмине. У Скрябина найден наган и эта странная записка помещицы Долгушиной. Я заставлю говорить хлеботорговца!» В азинских глазах уже не было глубины, светящейся мыслью,— жестяные, с холодным коричневым блеском, они выражали одну ненависть.

— «Вы жертвою пали» играл, когда комбедчикам петлю накидывали? Издевался, подлец! По всем большевикам отходную не сыграешь. Молись богу, мерзавец! — выкрикивал Азин, тиская в пальцах новенький, отобранный у Скрябина наган.

__— А чё мне молиться? Стреляй, коли твой верх. Был бы мой, я бь'і не лаялся. Ты бы у меня уже висел вниз головой,—. скаля прокуренные зубы, ответил мельник.

Азин разрядил маузер в Маркела. Подгибая колени, мельник рухнул на пол. Азин шагнул к Скрябину:

— Минута тебе на правду! Соврешь — догонишь мельника на том свете...

— Я скажу, я все скажу,— всхлипнул Скрябин. — Заарканила она меня, охомутала, но я для вашей власти сквернова-худова не делал. А вот она, сучка, она — и гидра, и контра...

— Кто это «она»? — прицыкнул Азин.

— Евгения Петровна. Как паучиха свою паутину сплела. С помещиком Николаем Николаевичем Граве союз «Черного орла» придумала, она и здешний бунт заварила в отместку за отобранное поместье. Она с генералом Рычковым в