Забытая Византия, которая спасла Запад - Ларс Браунворт

Положение дел только ухудшилось, когда послы от болгарского царя Петра прибыли в Константинополь с требованием свой традиционной небольшой дани.[155] Недоверчиво осведомившись, принимают ли они его за раба, который вынужден платить дань захудалому народу, император грубо надавал им пощечин и велел возвращаться к своему неотесанному царю. «Передайте ему, — сказал Никифор, — что вскоре я лично приду, и вы сполна получите все, что заслуживаете».

Император немедленно собрал армию, не обращая внимания на отчаянные мольбы болгарского царя. Он взял приступом несколько крепостей вдоль болгарских границ, но хватило одного взгляда на густые леса и извилистые овраги Болгарии, чтобы Никифор призадумался. Дальнейшее продвижение в эти земли означало напрашиваться на засаду. Но были и другие способы наказать заносчивых болгар, не рискуя собственными войсками. Отправив вестников, снабженных значительным количеством византийского золота, на Русь, Никифор подкупил русских, чтобы те сражались вместо него.

Варяжский князь Киева Святослав с готовностью провел свою шумную орду через границу, разбил армию болгар, захватил в плен царя Петра и вдобавок посадил на кол двадцать тысяч пленников. К несчастью для империи, эта довольно легкая победа только раззадорила аппетит русских, и вскоре киевский князь обратил свой взор на земли Византии. В своем гневе Никифор всего лишь променял слабого соседа на соседа сильного и агрессивного, но когда он осознал, что сделано, было слишком поздно.

В любом случае Никифор Фока вдобавок оказался втянут в конфликт с церковью. Он уже некоторое время был осведомлен о ее деградации (проходя в военной кампании по византийским землям, трудно было не заметить обширные невозделанные владения церкви), а многочисленные беседы с его лучшим другом, монахом по имени Афанасий, убедили его в том, что нужно что-то делать. Патриарх раздражал Никифора с тех самых пор, как отказался даже обдумать его предложение, чтобы солдаты, погибшие в сражениях с мусульманами, считались мучениками, и император с типичной для него резкостью издал несколько поспешных указов.[156] Увеличивающееся богатство монастырей лишало государство должных налогов и вдобавок развращало саму церковь. Теперь ветеранам войн (а также всем другим) запрещалось жертвовать свои земли церкви, пополняя ее огромные владения. Монахам, принявшим обет бедности, следовало жить, как их предшественникам — в простых монастырях, расположенных в отдаленных уголках империи, вдали от суетной жизни, а не в роскошных домах, украшенных прекрасными фресками, в окружении виноградников и полей, которые обрабатывали невольники. Император отправил своего верного друга Афанасия в Грецию, чтобы богато одарить монастырь на склоне горы Афон, который был примером того, чем должно быть монастырское сообщество.[157] После этого, чтобы окончательно завершить дело, он сделал монастырь независимым от патриарха, подчинив его напрямую трону.

Приведя таким образом в порядок внутренние дела, император в 968 году снова отбыл на Восток. На этот раз его целью было уничтожение мусульманской державы, пытавшейся захватить контроль над Арменией. Возле маленького армянского городка Манцикерта он уничтожил войско арабского эмира и освободил эту провинцию от мусульманского владычества. Повернув на юг, он вторгся в Сирию, с легкостью захватив важные города Эмесу и Эдессу, и в 969 году смог отвоевать Антиохию — древнюю столицу Сирии и место расположения одного из пяти великих патриархатов христианской церкви. Со времен Ираклия ни один император не ступал в этот город, и было нечто символическое в том, что именно Никифору, чье имя означало «победоносный», было суждено вернуть его.

Обратив свой взор на юг, он решил направиться к Святому городу Иерусалиму, но пригодный для военных действий сезон практически закончился, и голод обрушился равно на византийские и арабские земли. После двенадцати лет непрерывных успехов Никифор мог позволить себе отложить завоевание Иерусалима на следующий год. До весны город никуда не денется — а войска, безусловно, заслужили отдых. Развернув свою огромную армию, император устало, но триумфально вернулся в столицу.

Несмотря на все победы, Никифора все меньше любили на родине. Вдобавок к его резкому по природе характеру, его претензия на церковные богатства оттолкнула церковь, а непосильные налоги, которые он ввел, чтобы финансировать свои бесконечные войны, стоили ему поддержки большинства граждан. Его непопулярный брат Лев уже был пойман на попытке искусственно взвинтить стоимость зерна во время голода, и теперь многие верили, что он замышлял убийство двух младших сыновей Феофано, Василия и Константина. Император мог быть никак не замешан в этих делах — но он не предпринял никаких действий против своего брата, чем еще сильнее опорочил свое уже и так запятнанное имя.

Никифор, которого теперь повсеместно винили за возросшие цены на еду и — довольно несправедливо — обвиняли в плохом урожае, стал практически затворником. Обеспокоенный предсказанием, что его убьет в Большом дворце один из его подданных, он выстроил огромную стену, отделяющую дворец от города, и заперся изнутри. Когда он все-таки осмеливался выходить на улицу, ему приходилось мужественно встречать потоки брани, а однажды даже случайный (неумело брошенный) кирпич в голову. Пытаясь ослабить напряжение, император назначил спортивные бои на Ипподроме — но по городу расползлись слухи, что он собирается перебить народ, и в итоге вид обнаженных мечей спровоцировал паническое бегство, в котором погибло несколько сотен зрителей. Не удивительно, что Никифор при каждой возможности старался избегать давящей столичной атмосферы. Увы, это в свою очередь обеспечило ему врага более грозного, чем те, с кем он встречался на поле боя.

Его жена Феофано, которой в то время было двадцать восемь лет и которая окончательно устала от своего строгого и часто отсутствующего мужа, безумно влюбилась в его племянника Иоанна Цимисхия. Блестящий молодой полководец обладал всеми достоинствами, которых не было у ее мужа. Умный и энергичный, со светлыми волосами и пронзительными голубыми глазами, он был любезен, очарователен и неотразим для женщин — в особенности для одинокой, вынужденной вести уединенную жизнь императрицы. Когда Иоанн впал в немилость и был отстранен от командования, для Феофано было минутным делом заставить своего обожающего супруга вернуть его в Константинополь. Там, под покровом темноты, двое любовников встретились во флигеле дворца, принадлежавшем императрице, и задумали одно из самых отвратительных убийств в византийской истории.

Мучительно холодной ночью, за пятнадцать дней до Рождества, заговорщики нанесли удар. Наемные убийцы проскользнули во дворец, переодевшись в женскую одежду, и Феофано спрятала их в нескольких пустующих комнатах, чтобы те дождались ночи. Перед самой полуночью, когда начался густой снегопад, прибыл Иоанн и переправился через стену в корзине. Изготовив мечи, убийцы прокрались в императорскую опочивальню и ворвались в комнату — но обнаружили, что кровать императора пустует. Решив, что их предали, они ударились в панику, и несколько заговорщиков попытались спрыгнуть с верхнего балкона в море. Когда остальные тоже уже были готовы бежать, вероломный евнух указал им на фигуру спящего императора. Он, как обычно, растянулся на полу, на шкуре леопарда.

Бросившись к нему, заговорщики начали пинками будить Никифора, нанося ему удары мечом по лицу, пока он пытался подняться. Пораженного императора отбросили под иконы, окружающие его постель, лицо его было покрыто кровью. Он пытался устоять на ногах, но его грубо подняли с пола и бросили перед Цимисхием, который принялся осыпать бранью истекающего кровью человека и горстями вырывать его бороду. Теряя сознание, Никифор взывал к Божьей матери о милосердии, но это только привело нападавших в большее бешенство. Разбив ему челюсть рукоятями мечей, они вышибли ему зубы и продолжали мучить до тех пор, пока Иоанн наконец не приказал убить его молотом.

Отрубив императору голову, заговорщики выбросили остатки избитого тела из окна. Один из убийц пробежался по дворцу с отрубленной головой, чтобы лишить мужества императорскую стражу и избежать ответных мер с ее стороны, а прочие рассыпались по заснеженным улицам, крича, что тиран низвергнут. Сам Иоанн тем временем направился в тронную залу и надел пурпурные сапоги, приготовленные для императора. Вид того, что он носит императорские регалии, прекратил последние остатки сопротивления. Императорская стража побросала мечи и послушно преклонила колени, называя Цимисхия императором римлян.

На следующий день было восстановлено некое подобие внешних приличий, и обезглавленный труп Никифора тихо похоронили в Церкви Апостолов. Для человека, который так верно служил империи, это был бесславный конец — и хотя немногие оплакивали его тогда в столице, потомки сохранили о нем память. Легенда о нем подарила вдохновение поколениям византийских и болгарских поэтов, которые прославили его подвиги в эпической поэзии пограничья. Церковь причислила его к лику блаженных, а монахи в его монастыре на горе Афон по сей день продолжают почитать его как своего основателя.[158] Те, кто посещал его могилу, расположенную в укромном уголке императорской усыпальницы, могли задуматься о том, что итог жизни императора, бывшего великим воином, аккуратно подвела противоречивая надпись на его саркофаге. «Никифор Фока, — гласила она, — ты завоевал все, кроме женщины».