Лашарела - Григол Абашидзе

Народ помогал своим защитникам, чем мог: предупреждал их об опасности, укрывал, снабжал продовольствием. Во всенародной поддержке была главная сила Лухуми. И, чувствуя эту силу, царские карательные отряды умышленно избегали встреч с разбойниками, а порой без боя покидали какую-нибудь деревню, оставляли Лухуми ценную добычу – оружие и продовольствие.

В то же время при царском дворе ходили слухи о громадной силе шайки, о жестокости и беспощадности разбойников. Можно было подумать, что кто-то во дворце сочувствует Мигриаули и его отряду, кто-то тайно поддерживает его, сеет страх перед ним.

Разбойники объясняли бездеятельность царских карательных отрядов только тем, что отряды эти состояли из тех же крепостных крестьян, которые в душе сочувствуют успехам своих собратьев.

У эристави Бакура не было детей, и род его прекратился с его смертью. Оставшиеся после него огромные владения вместе с крепостью Бакури в Кахети царь даровал своему верному слуге Эгарслану.

Начальник царской охраны стал кахетинским эристави.

Эгарслан энергично взялся за дело. Жадный Бакур умел приобретать и накапливать богатство, но не умел заботиться о нем.

У бывшего крепостного Эгарслана вместе с трудолюбием и прилежанием обнаружилась сильная тяга к земле. На деньги, накопленные за долгие годы службы, он прикупил земли и скота, и ведение хозяйства на дарованных царем угодьях стало отныне смыслом его жизни. Не удивительно, что его не на шутку встревожило своеволие разбойников в этом крае. Стремясь обезопасить себя и свое имущество – Эгарслан боялся, что Лухуми узнал стороной о его кознях, – и надеясь выслужиться перед царем, новый эристави начал решительные действия и с помощью других кахетинских азнаури стал преследовать и теснить отряд Мигриаули.

Положение Лухуми и Эгарслана при дворе сначала было почти одинаково. Оба худородные, оба беспредельно преданные царю, они одинаково остро переживали кичливость родовитых дворян и пренебрежительное отношение их к придворным из крестьян.

Но, близкие друг к другу по положению, они не были схожи нравом.

Лухуми был всегда спокоен, доволен своей судьбой. Он служил Георгию Лаше чистосердечно, был слепо предан ему. Он не мечтал о возвышении и был безгранично благодарен царю за то немногое, что выпадало на его долю.

Эгарслан был честолюбив, никогда не довольствовался тем, что имел, все время метил выше. Он тоже преданно служил царю, был верен ему, как немногие, но его усердием двигали корыстные устремления.

Человек проницательный, Эгарслан сразу же почувствовал скрытую борьбу за власть, которая велась при дворе, и активно вмешался в дворцовые распри.

Он стал ушами и глазами царя. В борьбе против Мхаргрдзели и других вельмож Эгарслан оказывал царю неоценимые услуги. Лаша делал все для возвышения и продвижения своего верного слуги, а Эгарслан из кожи лез, чтобы еще больше войти в доверие к царю.

Лухуми казался ему опасным соперником, и Эгарслан мечтал устранить его со своей дороги. Любовь царя к Лилэ дала Эгарслану возможность свести счеты с Мигриаули.

Он помог царю похитить Лилэ и послал Лухуми на верную смерть, от которой тот чудом спасся, а потом без приказа царя схватил и бросил его в самое мрачное подземелье, заботясь, однако, о том, чтоб Лухуми не догадался о его участии в своих бедах.

И теперь, став кахетинским эристави, Эгарслан первым ополчился против Лухуми.

Вечерело.

Эгарслан возвращался из Тбилиси в Бакурцихе. Только двое слуг сопровождали нового кахетинского владетеля.

Подъезжая к лесу, он еще издали заметил на дороге столб пыли. Постепенно он стал различать большой отряд вооруженных всадников.

Впереди ехал одноглазый исполин.

Эгарслан невольно положил руку на меч. Однако отряд, ехавший навстречу, показался ему внушительным, и оказывать сопротивление было бы неблагоразумно.

Свернуть с дороги он уже не успевал, поэтому решил ехать прямо навстречу опасности как ни в чем не бывало, не задерживаясь и не глядя на встречных.

– Чем я тебя обидел, Эгарслан, что ты смотреть на меня не хочешь? услышал он знакомый голос и поднял голову.

Прямо перед ним, преградив ему дорогу, подбоченившись, восседал на коне Лухуми.

Эгарслан не ответил. Он только взглянул на Лухуми, стараясь угадать, знает ли богатырь о том, какую роль он сыграл в его судьбе, и натянул поводья, пытаясь объехать Мигриаули.

– Куда же ты торопишься? Даже ответом меня не удостоишь? – громче заговорил Лухуми и потянул за повод коня Эгарслана.

"Не знает!" – подумал с облегчением эристави и проговорил:

– Дай мне дорогу, Лухуми! Видит бог, я не хочу тебе зла!

– Не хочешь мне зла? Зачем же ты тогда преследуешь моих людей?

– Я защищаю свое имение, а у разбойников на лбу не написано, кем они посланы!

– Мои люди не трогают тебя, близко не подходят к твоим владениям.

– Не к лицу тебе, Мигриаули, брать под защиту разбойников, да еще быть их главарем, – тихо проговорил Эгарслан, не глядя в глаза противнику.

– А разве тебе к лицу притеснять и преследовать таких же, как ты сам, крепостных крестьян и рабов?

– Ты забываешь, что перед тобой кахетинский эристави, – возвысил голос Эгарслан.

– Давно ли ты сделался кахетинским эристави? Еще вчера ты был крепостным, бездомным и безродным рабом!

В самое сердце вчерашнего простолюдина попали слова Лухуми; Эгарслан побледнел от злости.

– Прочь с дороги, говорю тебе, мне некогда разговаривать с тобой, разбойник!.. – воскликнул Эгарслан, и рука его легла на рукоятку меча.

Взгляд Лухуми последовал за рукой Эгарслана, и он узнал меч, подаренный ему царем на лашарском празднике.

Сколько раз защищал царя этим мечом Мигриаули! Сколько раз спасал ему жизнь!.. А потом у него отняли дареный меч, и вот кому он достался!

– Ты не очень-то надейся на этот меч, Эгарслан! Я долго носил его, но сам видишь, какое он мне принес счастье! – с насмешливой улыбкой сказал Лухуми, пришпорил коня и отъехал от разъяренного эристави.

Тот в оцепенении еще долго не двигался с места, глядя вслед удаляющемуся всаднику.

– Я тебя не трогаю, Эгарслан, и ты оставь меня в покое, иначе следующая встреча тебе предстоит не такая! – крикнул ему Лухуми, обернувшись.

Эгарслан вздрогнул. Бледный от бессильной злобы, он тронул коня.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Царь подозревал, что кто-то из влиятельных придворных мешает действиям отрядов, направленных против Мигриаули. Он не хотел верить, что невозможно обуздать разбойников и даже добраться до них, и собирался сам со своей дружиной выступить против Лухуми. Но, с одной стороны, ему не хотелось разлучаться с Лилэ, а с другой – рыскать по лесам и проселкам в поисках ватаги разбойников казалось ему несовместимым с царским достоинством.

Беспечный и бесстрашный от природы, Лаша порой заражался от Лилэ каким-то страхом. И царь трепетал не столько перед силой Мигриаули, сколько перед его правдой.

Осмелевшая разбойничья братия не ограничивалась набегами на кахетинских азнаури. Она добиралась иногда до предместий самой столицы.

Атабек и визири, терпевшие неудачу в борьбе с Лухуми, оправдывались тем, что царь связал их по рукам и ногам своими безнравственными и противозаконными поступками. Они даже пустили слух, что Лухуми с многочисленным отрядом готовится напасть на царский дворец, чтобы забрать свою жену. Решив посеять страх в душе царя, они принялись для видимости укреплять город, усилили дворцовую охрану.

Лилэ впала в отчаяние. Во сне и наяву виделся ей Лухуми с окровавленным мечом в руке. При малейшем шорохе бежала она к Лаше, теряя покой и сон, не отпускала его от себя ни на минуту.

Наконец, в страхе не столько за себя, сколько за дитя, которое она носила под сердцем, за будущего наследника престола, она упросила Георгия уехать из столицы в Западную Грузию. Царь, не долго думая, согласился.

Сначала Лаша и Лилэ направились в Месхети, некоторое время отдыхали в Кола. Оттуда отправились на Черноморское побережье. Путешествовали морем и сушей, пока не добрались до Кутаиси, и остановились там в царском дворце.

Владетельные князья Западной Грузии прибыли с подношениями к царю.

Жены князей с нетерпением и любопытством ждали приезда прославившейся своей красотой наложницы царя. Облачившись в роскошные наряды, они прибыли во дворец и тайно и явно стали наблюдать за Лилэ. Они подробно обсуждали каждую черточку ее лица, каждое движение.

А между тем до родов осталось немного времени. Лилэ заметно раздалась, отяжелела, стала неповоротлива. Лицо ее местами покрылось темными пятнами. Другая женщина на ее месте могла бы стать непривлекательной, но Лилэ по-прежнему выступала величаво, высоко держала голову, и даже недоброжелатели не могли не отдать ей должное. Жены и дочери вельмож перешептывались и хихикали по поводу ее округлившегося стана и пополневшего лица, но не могли скрыть своей зависти.