История германского фашизма - Конрад Гейден

Нейнцерт рано утром отправился курьерским поездом в Берхтесгаден. Принц поставил ему условия: Гитлер должен извиниться перед Каром, он должен сказать, что действовал под давлением масс, — надо сказать, что это не было лишено доли истины. Кроме того, он должен покориться законной власти. Принц был очень недоволен словами Кара, что тот считает себя наместником короля, но велел передать своему «наместнику», что стрелять ни в коем случае не следует; кроме того, он предлагал ему употребить все усилия, чтобы против организаторов путча не было возбуждено преследования по обвинению в государственной измене.

До сих пор принц защищал свои права на престол все же без фанатизма. Генеральному государственному комиссару он до сих пор покровительствовал и однажды публично выступил в его пользу. Трудно сказать, надеялся ли он получить из его рук корону. Теперь он немедленно воспользовался случаем, чтобы выступить в роли третейского судьи между сторонами. 11 ноября он выпустил манифест, в котором отмежевывался от Кара и призывал противников подать друг другу руки над открытыми могилами. Но манифест не был обнародован, так как Кар грозил в таком случае уйти в отставку.

Таким образом этот эпизод не сыграл роли в истории Германии. Но для истории национал-социализма он в высшей степени замечателен. Уже в сентябре Гитлер сделал попытку приблизиться к принцу, и Шейбнер-Рихтер даже предлагал Рупрехту роль протектора над национальным движением. Предложение Шейбнера звучало тогда еще очень гордо, как предложение одной великой державы — другой.

Но на рассвете кровавого 9 ноября, когда надо было в самом деле отправляться под пули, Гитлер и Шейбнер обратились к принцу как просители. Им не хотелось идти в огонь.

Но Людендорф хотел этого. Для него было вдвойне важно показать, что он и без баварского принца может заставить склониться перед собой ружья правительственных войск. Людендорф присутствовал при том, как Гитлер посылал Нейнцерта с поручением к принцу, но сам не промолвил при этом ни слова.

Тот самый Гитлер, который капитулировал перед вительсбахским принцем, через несколько часов кричит баварским полицейским: «Сдавайтесь!» Так великолепно, с такой непосредственностью этот человек может играть роль и пускать пыль в глаза.

В первые недели после путча было сделано немало попыток к посредничеству. Дело в том, что Людендорф не желал явиться на суд. Но эти попытки кончились ничем, так как баварская народная партия, чей политический вес после краха диктатуры снова усилился, настояла на процессе. Гитлер тоже не желал предстать перед судом. Первые дни после путча он носился с мыслями о самоубийстве. Затем он хотел объявить голодовку в крепости Ландсберг, где находился в предварительном заключении. Дрекслер отговорил его от этого.

Вначале во всей Баварии свирепствовала буря негодования против Кара. Среди ставших на его сторону был генерал Эпп. «Освободитель Мюнхена» пытался успокоить студентов. Его собственные слова об этом слишком характерны для позднейшего военного политика партии и не могут быть опущены здесь.

«Ко мне явились, — рассказывает он на суде с явным замешательством и запинаясь, — несколько пожилых граждан и просили меня обратиться к студентам со словами успокоения. Но мне не очень улыбалась перспектива быть замешанным в спор, так как в таких случаях на твою голову обрушиваются удары с обеих сторон». После этой вспышки гражданского мужества он все же согласился принять студенческую депутацию, которой, между прочим, сказал, что Гитлер нарушил свое слово.

На суд явилась только часть лиц, ответственных за путч.

Людендорф и д-р Вебер попали в руки полиции еще у самой Фельдгернгалле. К Людендорфу отнеслись с величайшим уважением и почтительностью и избавили его от предварительного заключения, после того как он дал слово отказаться от политической деятельности. Его негодование по поводу столкновения у Фельдгернгалле сменилось в дальнейшем своего рода нигилизмом по отношению ко всему, что касалось государственной власти и ее авторитета.

Лишь с трудом удалось уговорить его явиться на допрос в мюнхенский дворец юстиции. Когда же он явился, то почему-то не захотел выйти оттуда через общий выход; вероятно, он не хотел быть замеченным публикой. Пришлось спустить его по лифту черного хода и выпустить через боковой ход.

На месте преступления схвачены были Рем, Фрик, Пенер и обер-лейтенант в отставке Брюкнер, начальник мюнхенского полка штурмовиков. Кроме того, перед судом предстали лейтенант в отставке Вагнер, который совместно с бежавшим предводителем добровольческого отряда Россбахом привлек к участию в путче юнкерское училище рейхсвера, и приемный сын Людендорфа Пернет, безобидный попутчик, служивший для связи между юнкерским училищем и Людендорфом. Незадолго перед процессом добровольно явился в суд Крибель. Напротив, тяжело раненый Геринг, Эссер и Россбах бежали за границу. Геринг некоторое время жил в Инсбруке, где вызвал своим образом жизни нарекания у бежавших туда штурмовиков; часть их жила здесь в большой нужде. Впоследствии он вместе с Эссером переехал в Италию.

Среди арестованных был также тяжело больной Дитрих Эккарт. Незадолго перед рождеством его освободили из заключения, и он умер 23 декабря в Берхтесгадене. В его лице сошел со сцены второй духовный отец гитлеровского путча.

Полиция тщетно искала обличительных документов в помещениях «Боевого союза» и национал-социалистической партии. Действительно, изобличающий материал находился в безопасности в железном шкафу командования рейхсвера. Никакой прокурор не посмел бы искать его среди папок рейхсвера, куда запрятал его Рем.

Процесс Гитлера — самый большой политический процесс, который когда-либо велся в Германии, — оставил после себя удивительно мало материала серьезного исторического значения. Единственным крупным политическим моментом на процессе было сенсационное выступление Людендорфа, объявившего войну католической церкви и отмежевывавшегося от имущих и образованных классов. «В борьбе, которую вела Германия, — сказал генерал, — Ватикан не соблюдал нейтралитета и был враждебен нам. Франции он оказывал почет и покровительство. Я высоко ценю благодеяния и дисциплину католической церкви (реверанс воспитанника кадетского корпуса перед воинствующей церковью!), тем более тяжело мне было видеть, как прошлым летом святейший отец выступил против идеи саботажа в борьбе за Рур и Рейн, как маршалу Фошу во время его посещения Соединенных Штатов тамошние иезуиты поднесли почетную саблю, как Клемансо получил от них за свои заслуги докторский диплом, словно эти враги Германии состояли на службе общества Иисуса. Напомню также о влияниях, которым подвергался император Карл, про его измену Германии, про враждебные речи католических пастырей против Германии».

Эти счеты с ультрамонтантством настроили генерала также против федерализма католической Баварии. Он видел в этом федерализме «длительное закрепощение Германии Францией; оно должно осуществиться путем уничтожения Пруссии». Во избежание превратных толкований генерал прибавил: «Я не сторонник великой Пруссии, я немец, желающий видеть могучую Германию — Германию на платформе Бисмарка».

Быть может, в 1918 г. Людендорф был еще в большей мере сторонником великой Пруссии, чем он допускал это в 1923 г. Но, вступив в контакт с националистическим движением, он освободился от старых предрассудков:

«Я пришел к убеждению, что необходимо дать народу нечто новое, что внесло бы содержание в его жизнь. Освободительное национальное движение стало для меня насущной потребностью. Я — монархист, но считаю, что вопрос о монархии не может быть разрешен в настоящее время. Династии существуют для народа, а не народ для них».

Затем следовало признание, которое говорило о внутреннем обращении и просветлении после высокомерного выступления в Нюрнберге. «Тяжелей всего то, что события привели меня к убеждению, что ведущий слой нашего общества оказался неспособным внушить немецкому народу волю к свободе».

Слуга кайзера отворачивался от трона и уходил в народ. Шестидесятилетний Людендорф вступил на путь, по которому до него пошли Штейн[89] и на закате своей жизни — Бисмарк. Вскоре затем он порвал с баварским офицерством и разошелся с Гинденбургом, а в конце 1927 г. выступил из протестантской церкви.

Гитлер явился в зал суда с сознанием, что процесс должен прославить его еще больше, чем путч. Съехались лучшие корреспонденты со всего мира. Перед лицом мировой прессы самомнение вознесло Гитлера еще выше тех головокружительных высот, на которых стоят государи и министры: