Русское Старообрядчество. Духовные движения семнадцатого века - Сергей Зеньковский

Решение выступить в защиту православного населения Польши обратило глаза Никона и Алексея Михайловича дальше, на православный Восток, о котором им так много говорил патриарх Паисий и который, по словам Паисия, был готов отделиться от турок в случае войны Турции с Россией. Воссоединение всей Южной Руси с Русью Московской могло сделать Россию непосредственным соседом балканских провинций Турции, и Россия, в случае успеха, могла бы со своих границ сравнительно легко помочь православному населению Балкан. Паисий в течение пяти лет своего пребывания на Балканах, в Малой Руси и в Москве делал все что мог, чтобы способствовать такому положению и вел пропаганду в пользу России среди православных Турции. В своих надеждах освобождения русскими православного Востока от турецкого ига Паисий был далеко не один. Вселенский патриарх Иоанникий II, коринфский митрополит Иоасаф, конийский митрополит Иеремия, митрополит Гавриил из Навлаки и Арты, назаретский митрополит Гавриил, сербский патриарх Гавриил и многие другие иерархи Балкан и Ближнего Востока неоднократно уговаривали царя и Хмельницкого объединиться в одно сильное государство, которое могло бы освободить православное население Турции[38]. Со времени учреждения московского патриархата православный Восток привык видеть в России своего защитника и поэтому не удивительно, что слухи о выступлении России в пользу греков и югославян не переставали циркулировать в течение всего XVII века. Эти слухи стали особенно упорными во время восстания Хмельницкого, и после первых же успехов православных против католиков на Балканах начали говорить, что “Цареградом будет владеть великий государь, царь и великий князь Алексей Михайлович”[39]. Бывший константинопольский патриарх Афанасий Пантеллярий, приехавший в Москву вскоре после избрания Никона, прямо называл царя Алексея Михайловича “столпом твердым и утверждением веры, помощником в бедах, прибежищем нашим и освобождением”, а Никону говорил, что он, Никон, предназначен судьбою “освещати соборную апостольскую церковь, Софию премудрость Божию”, то есть, говоря проще, войти в Царьград и сделаться вселенским патриархом, вернув православию храм св. Софии[40].

Таким образом, за сто лет до царствования Екатерины Второй знаменитый греческий проект освобождения православного Востока от турок был уже намечен и усиленно муссирован греческими прелатами. Неудивительно, что мало разбиравшийся в вопросах внешней политики, недавно попавший почти что прямо из игуменов пустынного и приполярного монастыря в патриархи Никон чувствовал себя вершителем судеб всего православного мира, терял голову, был готов превратиться в русско–греческого вселенского патриарха и принять за настоящую монету все, что ему говорили льстивые греки. Своим энтузиазмом он увлекал и царя, который, как рассказывает сопровождавший антиохийского патриарха Макария дьякон Павел, тоже уже стал увлекаться “греческим проектом”. Принимая в 1653 году, в первый день Пасхи, греческих купцов, царь уже просто спросил их, желают ли они, чтобы Россия освободила их от турок, и, услыхав положительный ответ, прибавил: “Я принял на себя обязательство, что если Богу угодно, я принесу в жертву свое войско, казну и даже кровь свою для их избавления”. Вполне вероятно, что легко увлекавшийся Павел несколько приукрасил и стилизировал в более категоричные формы слова царя, но все же они, несомненно, отражали вселенские увлечения Алексея Михайловича, от которых он потом очень медленно и, видимо, неохотно освобождался.

Панправославный экспансионизм Никона не ограничивался западнорусскими землями, православным Востоком и единоверной Грузией. Его глаза так же пристально присматривались к тем берегам Балтийского моря, которые перешли к шведам в результате неудач Смутного времени. Но его вряд ли прельщало окно в Европу или перспективы морского владычества, столь близкие сердцу Ивана IV и Петра I. Гораздо ближе его сердцу лежала судьба православия в этих еще недавно русских владениях, где теперь шведы старались перевести все население в лютерскую веру. Еще будучи новгородским митрополитом, он ознакомился со шведской пропагандой. Справедливо считая, что принадлежность к православию связывала население этих областей и городов Ивангорода, Ямы, Копорья и др. с Россией, шведы упорно вели лютеранскую проповедь и в 1625 году Густав Адольф завел русскую типографию, которая отпечатала по–русски лютеранский катехизис.

В отдельных случаях эта проповедь и нажим властей имели успехи, и в 1629 году русское правительство даже запретило въезд на русскую территорию этим отступникам от православия[41]. Тем не менее масса православного населения уступленных шведам земель осталась верной православию, и многочисленные беженцы, спасавшиеся от шведских гонений, переходили русскую границу. Став в 1649 году митрополитом Новгородским, Никон с присущей ему энергией выступил в защиту православного населения этих балтийских уездов. Когда, стремясь избежать трений со шведами, русское правительство согласилось на выдачу перебежчиков, он категорически воспротивился этому и добился того, что русские выкупили их, уплатив шведам 190 000 золотых в покрытие убытков, сумму колоссальную по тому времени[42]. Никон тем не менее продолжал заботиться о православном населении этих областей и настаивал на его освобождении от “еретической” шведской власти[43].

Эти старания и надежды Никона объединить под скипетром русского царя и под престолом московского патриарха всех православных христиан, превращая Россию в панправославную империю, уже превосходили по размаху планы его учителя патриарха Паисия и горько отразились на судьбах русской церкви и даже русского государства. Желание сделать все поскорее, не считаясь с реальными возможностями технически и экономически еще очень слабого московского государства, привело к тому, что ни один из планов, намеченных царем и патриархом, не был осуществлен полностью, а увлечение “греческим проектом” выразилось в пренебрежении к старой русской церковной традиции и идеологии. Никон умел видеть далеко и широко, но был слишком неподготовлен и нетерпелив, чтобы, добиваясь новых ценностей, не причинить ущерба старым. Поэтому, опасаясь, что некоторая разница между русским обрядом и обрядом греков, который в 1640–х годах был введен Петром Могилой и в православных церквях Украины и Белороссии, может скомпрометировать его возможное будущее положение как главы всех православных Востока, он стал задумываться над тем, как приблизить русский обряд к обряду новогреческому.

После своего прихода к власти, так же как и раньше в годы сотрудничества с боголюбцами, новый патриарх продолжал принимать к сердцу проблему русского богослужения и обряда. Но тогда, в 1640–х годах, он, как и Неронов с Вонифатьевым, стремился восстановить во всей полности традиционное русское богослужение, устранить уродливости многогласия. Теперь же, в 1652 и 1653 годах, его все больше и больше беспокоила разница между русскими богослужебными текстами и обрядами и уставом греческим. Вслед за Паисием он начал думать, что эти разночтения и разница в обряде произошли в результате искажения богослужебных книг русскими. Мечты о православной империи с центром в Москве делали вопрос разночтений Устава уже не только русским делом, но и делом вселенским. Не могла же Москва, со своими “ошибками” в Уставе, стать во главе вселенского православия. Конечно, ни ему, ни Паисию, ни кому другому и в голову не приходило, что эти разночтения устава были результатом перемен устава самими греками, а не ошибок русских при переписке книг, и что утверждения Паисия и других греков о русских искажениях устава были совершенно голословны и основывались на невежестве и незнании истории православной литургики.

С другой стороны, немало русских тоже имели сомнения, и это еще со времени Флорентийского собора, о чистоте греческого православия. Конечно, все русские считались с греческой церковью, которая, как они думали, принесла им христианство. Но это было уважение не к грекам XVII века, а к греческим отцам церкви, к древней, когда‑то великой византийской церкви. Поэтому еще в 1650 году привезенные Сухановым в Москву известия о сожжении греками на Афоне русских богослужебных книг и о своих спорах с греками взволновали русское церковное общество[44]. Новатоторы стали все больше думать о необходимости пересмотра книг, антагонизм консерваторов к грекам наоборот только обострился. К сожалению, и те и другие так же мало отдавали себе отчет о корне проблемы, имея, как и греки, самое смутное представление об истории Устава.

По своему возвращению в Москву Суханов был снова послан на Восток для собирания старых текстов и изучения обряда. Объехав Балканы, Сирию и Египет, побывав в Константинополе, он вернулся в Москву только 7 июня 1653 года, когда конфликт между Никоном и его бывшими друзьями боголюбцами уже был в полном разгаре. Привезенные им многочисленные старые книги не были использованы позже, так как, относясь к разным периодам развития обряда, они часто давали противоречивые сведения. Зато сведения о моральном положении греческой церкви, убийстве Паисием константинопольского патриарха Парфения, переходе в ислам родосского митрополита и борьбе за константинопольский престол четырех одновременных вселенских патриархов еще больше подорвали престиж греков в глазах их противников в России[45].