Забытая трагедия. Россия в первой мировой войне - Анатолий Уткин

Как первый сигнал об опасности русского сепаратизма, была воспринята отставка военного министра Поливанова (1 апреля 1916 г.). Опасения Запада были тем большими, что, по мнению западных союзников, он привел, насколько это было возможно, военное ведомство в порядок, пресек злоупотребления (процветавшие при Сухомлинове), проявил несомненное стратегическое чутье, признанное даже критичным генералом Алексеевым. Не является ли уход Поливанова признаком ослабления партии Запада в России? Замена Поливанова бесцветным генералом Шуваевым была воспринята как грозный знак.

На должности двух уходящих министров — председателя Горемыкина и министра внутренних дел Маклакова — государем был назначен Б.В. Штюрмер — член государственного совета, церемониймейстер двора и бывший ярославский губернатор. Кто выдвинул на политическую арену воюющей России малоизвестного чиновника, кто протежировал Штюрмера? Императрица пишет в январе 1916 г. Николаю Второму: «Его голова полна свежих идей, и он очень ценит Григория… Штюрмер — честный и превосходный… Это будет начало славной страницы твоего правления и русской истории… Пусть Штюрмер прибудет в штаб-квартиру, поговори с ним» {225} . В середине месяца царь принял решение. В результате к власти пришел человек с незначительным опытом, отсутствием видимых талантов и сомнительной честностью. Критически настроенные наблюдатели высказывались еще определеннее: ключевой пост в российском правительстве заняла себялюбивая и пустая личность и это в тот час, когда страна начала всерьез ощущать фактор отрыва от ее экономической жизни десяти миллионов человек, одевших шинели.

Для Запада это была фигура малоизвестная, и союзные дипломаты устремились к Сазонову с расспросами о личности нового премьера. Сведения, которые они получили, обескураживали.

Вот что писал в Париж посол Палеолог: «Штюрмеру 67 лет. Как личность, он ниже среднего уровня. Ума небольшого; мелочен; души низкой; честности подозрительной; никакого государственного опыта и никакого делового размаха. В то же время с хитрецой и умеет льстить» {226} . Бывший премьер В.Н. Коковцов назвал его «бесталанным и пустым человеком» {227} . Британский посол Бьюкенен тоже достаточно прямолинеен: «Как реакционер с прогерманскими симпатиями, Штюрмер никогда не смотрел благожелательно на идею союза с демократическими правительствами Запада, боясь, что будет создан канал, по которому либеральные идеи проникнут в Россию» {228}.

На американского посла Френсиса премьер-министр Штюрмер произвел также негативное впечатление. «Его внешность столь же немецкая, как и его имя. Его ум работает медленно, у него темперамент флегматика. Он произвел на меня впечатление скучного человека» {229} . (Однажды Френсис невольно стал свидетелем сцены, когда Штюрмер, думая, что он в одиночестве, с удовлетворением подкручивал перед зеркалом усы «а ля Вильгельм Второй»). Френсис противопоставил Штюрмеру министра иностранных дел Сазонова, которого он считал столь же алертным, насколько флегматичным был Штюрмер. Френсису импонировало, как быстро схватывает суть дела Сазонов, и он постоянно отмечал его хороший английский язык.

Немецкие корни происхождения Штюрмера были известны — он был внучатым племянником барона Штюрмера, служившего комиссаром австрийского правительства по наблюдению за Наполеоном на острове Святой Елены. Западные посольства быстро пришли к заключению, что его назначение — дело рук политиков, которые группируются вокруг императрицы. От Штюрмера, сошлись во мнении западные политики. можно ожидать неприятных сюрпризов.

По меньшей мере, можно было констатировать, что царь пожертвовал одним из верных своих слуг, доказавшим лояльность союзникам; если уходят лояльные прозападные деятели — то кто же приходит им на смену? Едва ли нужно специально подчеркивать, что на протяжении всех лет войны Запад страшила победа в России прогерманской партии.

Посла Франции особенно огорчило назначение управляющим канцелярией премьера Манасевича-Мануйлова, которого он знал еще с 1900 г., когда тот работал в Париже в качестве агента охранного отделения. Палеолог назвал Мануйлова «странной смесью Панурга, Жиль Блаза, Казановы, Робера Макэра и Видока… Я видел перед собой олицетворение всей мерзости охранного отделения». Палеолог все же старался подавить в себе предубеждение-он зондировал довольно широкие круги общества. 15 февраля 1916 г. французский посол беседовал с великой княгиней Марией Павловной, которая и не пыталась скрыть своей подавленности: императрица сумасшедшая, а государь слеп; ни он, ни она не хотят видеть, куда их влекут. Грозит ли это Западу? «Государь останется верен Антанте. Но я боюсь, что на нас надвигаются серьезные осложнения. И это естественно отзовется на нашей боевой энергии. Другими словами, Россия, не отказываясь от своей подписи, не исполнит, однако, всех своих обязательств перед союзниками. Если она поступит так, то на какие же выгоды от этой войны она может рассчитывать? Условия мира будут зависеть от результатов войны. Если русская армия не будет напрягаться до конца с величайшей энергией, то прахом пойдут все громадные жертвы, которые в течение двадцати месяцев приносит русский народ. Не видать тогда России Константинополя; она, кроме того, утратит и Польшу, и другие земли» {230}.

Пока вклад России в общую борьбу был полновесным, потенциально спорные вопросы уходили на второй план. Но стоило восточному союзнику ослабить свой напор, как вперед вышли маскируемые прежде проблемы. Французский посол не зря в беседе с княгиней Марией Павловной помянул Польшу — она становилась проблемой во взаимоотношениях Запада и России. Понимая, что Германия и после войны будет для нее «вечной проблемой», Франция полагала, что возрожденная Польша будет безусловно антигерманским элементом европейской политической картины. А Франция нуждалась именно в таком элементе. Координационный польский комитет находился в Швейцарии, но наибольшую поддержку он получал от Парижа. Соответственно и французское посольство в Петрограде было на острие того давления, которое Запад оказывал на Россию в польском вопросе. (Разумеется, западные державы должны были действовать деликатно. Во-первых, в русском обществе еще достаточно живо помнили о польских восстаниях 1830 и 1863 гг. Во-вторых, обращение к польскому вопросу могло вызвать к жизни память о русско-германском согласии). Сазонов предупреждал посла Палеолога: «Будьте осторожны. Польша — скользкая почва для французского посла» {231} . Чрезмерным благоволением к Варшаве Запад мог потерять Россию.

Но и среди самих русских не было единой позиции в данном вопросе. Царь был настроен в польском вопросе достаточно либерально — он не являлся противником предоставления Польше широкой автономии. Ради сохранения ее под скипетром Романовых, он готов был идти на существенные уступки. Эту позицию разделял Сазонов, хотя и ощущал, что особой общественной поддержки такая линия не имеет. И практически все западные послы разделяли ту точку зрения, что автономия Польши более реальна как результат выполнения царем своего обещания, чем как итог законодательства Думы, подверженной патриотическим веяниям публики.

Устраивала Запад и восточная политика царя. Император Николай явственно не желал чрезмерного увеличения территории Армении (он был за включение в состав империи Эрзерума и Трапезунда — стратегически важных для Кавказа — но не больше, и был против предоставления Армении конституции. Нужно сказать, что русская армия продолжала развивать успех на кавказском фронте; продвигаясь в глубину Малой Азии и вдоль черноморского побережья. Результатом успехов русских войск было то, что Англия в марте 1916 г, согласилась на расширение русской сферы влияния в Персии, изменяя договоренность 1907 г. о демаркации зон влияния. Именно в эти дни тридцатипятилетний полковник Мустафа Кемаль — один из виновников галлиполийского унижения западных союзников — получил на Кавказском фронте генеральское звание и титул паши.

Дипломатические маневры Германии

Властителей Германии весной 1916 г. подгонял страх перед возможным русским наступлением. Именно поэтому они с таким вниманием восприняли инициативу японского дипломата Усиды. Тот рисовал радужные картины перед зачарованным германским коллегой Люциусом: мировое соотношение сил будет поколеблено, если Германия, Россия и Япония найдут взаимопонимание — их блок будет непобедим. Чтобы избежать перенапряжения войны на два фронта, кайзер, Бетман-Гольвег и Ягов после информации Люциуса согласились пожертвовать германскими владениями на Тихом океане, «если только Япония проделает необходимую работу в Петербурге и обеспечит без промедления мир; с Россией». В Берлине возродились радужные, надежды. Наследник Тирпица на посту военно-морского министра адмирал фон Капелле был полностью согласен с территориальными уступками на Тихом океане, «если они обеспечат нам мир с Россией… Это огромный шанс».