Мемуары фрейлины императрицы. Царская семья, Сталин, Берия, Черчилль и другие в семейных дневниках трех поколений - Игорь Оболенский

Меня потом еще несколько раз вызывали на допрос. Как-то следователь, уже другой, так придвинул ко мне свой стул, что я подумала, что он станет меня мучить, как пытали моего отца. Ему на пальцы ног ставили ножку стула и садились на него. Боль была жуткая.

Меня не пытали. Но пытались заставить подписать бумагу о том, что я буду сотрудничать с НКВД. «Ты знаешь, какое у тебя прошлое? Ты дочь троцкиста! Ты обязана!» – говорили мне. Но даже если бы меня расстреляли прямо в кабинете, я не согласилась бы.

Ответила, что как гражданка Советского Союза обязательно сообщу, если узнаю что-нибудь антисоветское, но подписывать ничего не буду.

Тогда меня пытались шантажировать. Указывали на шаги за дверью и говорили, что это идет Чабуа Амиреджиби, который уже все подписал. Я все равно отказывалась. А никакой Чабуа в итоге в кабинете так и не появлялся.

Допросы длились по многу часов. Однажды я выхожу из здания НКВД и вижу на улице внука католикоса-патриарха Калистрата Цинцадзе с друзьями. Они так удивленно на меня посмотрели – что я делала в таком месте.

Я вся в переживаниях пришла домой. Говорю маме: «Что они обо мне подумают? Что я доношу?» Но мама успокоила меня: «Не говори глупостей».

Потом, кстати, чекисты говорили, что у Мустафы было две жены – одна Татули Масхарашвили, а другая Нина Ферер, невестка патриарха Цинцадзе.

Но у нас с Мустафой ничего не было. Я ему даже дотронуться до своего рукава не позволяла.

А на тот кутеж, на который я не пошла в день гибели Мустафы, впервые пришел мой будущий муж Тенгиз. И ему обо мне много говорили.

Друзья Мустафы, кстати, очень тепло относились и ко мне, и к Тенгизу. Много лет спустя мы с ним были на вечере в Союзе писателей, и туда пришла двоюродная сестра Мустафы. Увидев нас, подошла и очень тепло обняла меня, а потом Тенгиза.

Он спросил меня: «Кто это так тебя прижимал?» Я ответила, что сестра Мустафы.

Тенгиз знал эту историю.

Я ему прямо сказала: «Ты что думаешь, что у меня до двадцати девяти лет поклонников не было? Конечно, были!»

Но я, видно, настоящая Рыба. Такая была холодно-отстраненная к ухаживаниям Мустафы.

Когда узнала о его гибели, то заплакала. Жалко мне его стало, хорошим он был человеком…

Недавно родственники Мустафы рассказали мне, что установили на могиле его матери Нуцы фото Мустафы, чтобы можно было там же почтить и его память.

И я с дочерью однажды пошла на кладбище. Долго не могла найти нужную могилу. И когда уже совсем отчаялась, вдруг заметила занесенное опавшими осенними листьями захоронение. Мы подошли ближе – это была могила Мустафы.

«Мама, ему всего двадцать два года было!» – воскликнула моя Мия, когда увидела даты жизни молодого человека.

Да, всего двадцать два…

Несмотря на то что в Грузию эвакуировали театры и киностудии, война здесь тоже чувствовалась. Когда привозили раненых, становилось понятно, что происходит большая трагедия. И голод был, по 400 граммов хлеба на человека давали.

Мы продолжали занятия в университете. А мама со своими коллегами из Академии наук ездила работать на поля. Тогда даже родилась шутка, что кукуруза, за которой ухаживают ученые, будет рождаться сразу в галстуке и шляпе.

В эвакуации в Тбилиси находилась часть Московского Художественного театра. Мы не пропускали ни одного вечера, на котором выступал Василий Качалов. Каким был спектакль «На дне», где он играл Барона. Потрясающее что-то!

По проспекту Руставели ходили легенды – Ольга Леонардовна Книппер-Чехова, Владимир Иванович Немирович-Данченко.

Министр культуры Грузии, когда встречал актеров на вокзале, то спросил: «Так, Немирович здесь. А где Данченко?» Такие образованные люди тогда руководили нашей культурой.

Здесь же какое-то время жила актриса Фаина Раневская. Я навсегда запомнила ее громкий смех.

Однажды я возвращалась из университета, и знакомый родителей, увидев меня, снял шапку. Ставшая свидетелем этой сцены Фаина Георгиевна с таким удивлением посмотрела на нас. Ведь подобные церемонии были уже редкостью.

Году в 1942-м в Тбилиси приезжал писатель Алексей Толстой. Тогда как раз вышел его роман «Петр Первый».

Существует версия о том, что Петр был сыном грузинского царевича Ираклия. И Толстой хотел написать об этом.

Мне об этом рассказала Тина Леонидзе, дочь поэта Георгия Леонидзе, который дружил с Алексеем Толстым. Когда Толстой приезжал в Тбилиси, то бывал у Леонидзе.

В тот день, когда он пришел в гости, мы с Тиной как раз вернулись из университета, где учились на одном курсе филологического факультета. Я запомнила Толстого – он был очень интеллигентен, добродушен и обаятелен. В честь его приезда был накрыт большой богатый стол. Нас, девчонок, за него конечно же не пригласили. Мы занимались в соседней комнате.

На следующее утро в университете Тина передала мне, о чем шла речь за столом. Ей об этом рассказал отец.

Алексей Толстой, работавший тогда над продолжением своего романа, сообщил Леонидзе, что нашел документы, по которым отцом Петра Первого является грузин. Толстой показал бумаги Сталину, но тот попросил не использовать их при работе над романом. И о «грузинской версии» не писать…

9 мая 1945 года я была на лекции по истории всемирной литературы. Сидим, слушаем лектора. И в это время кто-то кричит: «Война кончилась!»

Мы вскочили и тут же выбежали из аудитории на улицу. Был такой солнечный день. Люди кричали от счастья, от радости, многие плакали.

Когда сегодня проезжаю мимо второго корпуса университета, каждый раз вспоминаю тот ликующий крик о победе!

После войны в нашем доме появился незнакомый изможденный человек, который рассказал, как сидел в одной камере с нашим отцом.

В один из дней папа услышал крик пытаемой в тюремном дворе женщины. «Это моя Бабошка», – сказал он, приняв голос за мамин. Наутро он был совершенно седой.

А когда в тюрьму пришла новая партия арестованных, папа стуком через стенку спросил, нет ли известий о Бабо. И ему ответили, что ее арестовали. Так папа три дня не прикасался к тюремной похлебке.

27 июня 1937 года папу арестовали, 22 февраля 1938-го тройка присудила ему расстрел, и через два дня приговор привели в исполнение.

Но о том, что отца уже нет, мы не знали. И верили, что самое тяжелое в нашей жизни подошло к концу.

В 1951 году я даже поехала отдохнуть на море, в Гагры. Там в санатории работал мой двоюродный брат.

Как-то я была на пляже, когда он подошел ко мне и предупредил, чтобы я пока не думала уходить.

«Сталин приехал, и вся дорога оцеплена охраной, тебя все равно не пропустят», – сказал он.

Я как это услышала, тут же подхватилась и побежала к себе. Думала, успею проскочить, а то неизвестно сколько еще придется на пляже сидеть. Но только подошла к дороге, как буквально из кустов появился человек и сказал, чтобы я не двигалась.