Современная австралийская новелла - Дональд Стюарт

— Привет, Джек, — сказала блондинка. — Поздно ты сегодня гуляешь.

Я молча посмотрел на нее.

— Есть хочется. Как насчет ужина? — спросила она.

— Полный порядок, выбирай что повкуснее, — сказал я. — Для разнообразия можешь тут же расплатиться.

— Целый день ничего не ела. — Она перегнулась через стол и улыбалась во весь рот.

Меня обдало тошнотворным запахом джина и табака.

— Не повезло.

Я посмотрел на солдата, он бросил вилку и ел яйца руками. У него тоже одной заботой стало меньше. Янки угомонились и о чем-то тихонько переговаривались, поглядывая в нашу сторону. Меня это вполне устраивало. Я решил, что их-то и не хватает за моим столиком. Если уж надо марать руки об этакую красавицу, пусть этим занимаются янки.

— Ты не угостишь меня, Джек? Я была бы так благодарна.

— Попытай счастья у американцев, — сказал я. — Они уже достаточно выпили. Или вон у тех младенцев. С педиками, скорее всего, ничего не выйдет, они кормят только своих. Может, вон у того доблестного воина разживешься. Хотя платят им столько, что и себе на жратву еле хватает.

Она посмотрела на солдата. Тот вытирал заляпанную желтком тарелку хлебной коркой и атаковал этим орудием собственный рот. Выглядел он не очень привлекательно.

— Ну и сволочь ты, — сказала блондинка, — я честно хотела тебя отблагодарить, а ты…

— Попытай счастья у американцев, радость моя.

Один из янки встал и направился к нам. Когда он подошел, я его разглядел. Мы вместе проходили подготовку в учебном лагере. Неплохой был парень. Он тоже меня узнал.

— Привет, старшина. Неважная у тебя компания, — сказал он. — Здравствуй, здравствуй, Глэдис, — кивнул он моей соседке. — Вот уж не думал встретить тебя здесь. Пришла вернуть долг?

Ух, как она рассвирепела… в четверть первого ночи, в замызганном кафе с унылыми коричневыми стенами, где столики покрывали клеенкой, а в окна хлестал дождь со снегом, она просто запылала от ярости.

— Кто ты такой? В жизни тебя не видела!

— Хватит валять дурака, Глэдис. Ты меня облапошила и смылась с моими денежками. Пять месяцев назад, когда я первый раз оказался в этом проклятом городишке. — Он обернулся ко мне. — Ты, старшина, очень заинтересован в этой даме?

Я задумался. Не могу сказать, что мне нравятся американцы, но, когда инструкторы орали на нас благим матом, а мы под ружьем бегали вверх и вниз по холмам, провались они в болото, мне казалось, что у этого парня котелок варит.

— Могу тебе уступить, — сказал я. — Она хотела поужинать за мой счет, вот и весь интерес. А я хотел отделаться от нее. Так что действуй.

— Две сотни долларов. Все, что я получил за отпуск после Гвадалахары. Неплохой куш, старшина. Влететь в такую историю, да еще в этом чертовом городишке — хуже не придумаешь, поверь, старшина. Хорошо еще, я встретил знакомых ребят и перехватил деньжат. Две сотни долларов, Глэдис, больше мне ничего от тебя не нужно.

На мгновение она будто окаменела. Два педераста захихикали. Их нечасто угощали таким представлением.

— Говорю, в жизни тебя не видела, — повторила Глэдис, хотя каждому дураку было ясно, что она лжет.

— Зря ты, Глэдис, стоишь на своем, лучше отдай деньги добром, а то от тебя мокрое место останется, — спокойно сказал американец.

Он был зол как черт, но держал себя в узде. Одному нас научили в лагере, про который я говорил. Не выходить из себя, чтобы не наделать глупостей.

За столиком перед нами вояка разделался с яйцами, вытер руки серо-зеленым носовым платком — дар благотворительного фонда — и, покачиваясь, пошел за шинелью. Решил, что пора. Платить ему было не нужно — в таких заведениях платишь, когда приносят еду, или остаешься голодным. Но тут Глэдис крикнула:

— Не уходи! Он меня изобьет!

Солдат посмотрел на нее невидящими глазами.

— Так тебе и надо. Янки, что ли, изобьет? Бой с американцами… Пропади все пропадом.

И он ушел, может, подумал, что ему своих забот хватает. Американец одной рукой сжал Глэдис запястье, а другой открыл ее сумочку и вывалил на стол все, что там было. Бог ты мой, сколько хлама она таскала в сумке! Чего-чего она только туда не насовала — все на свете, кроме денег! Американец перерыл сумку, само собой, зря. С таким же успехом он мог искать воду в Сахаре. Тогда он ударил Глэдис по щеке, но не сильно.

— Размотала деньги, — прорычал он.

— Полиция! Полиция! — закричала Глэдис без особого энтузиазма. Два других американца блокировали дверь и телефон.

— Правильно, зови полицейских. Я им расскажу веселенькую историю, пусть явятся, тюрьма по тебе давно плачет, — зловеще прокаркал янки.

Один из педиков засмеялся. Американец обернулся.

— Послушай, ты можешь хоть разорваться от смеха, но не в свое дело не лезь.

До этой минуты двое мальчишек сидели не шелохнувшись. Точно одеревенели от изумления. Такого они никак не ожидали. Я вот что хочу сказать: мы посылаем ребятишек в школу, где им забивают голову всякой ерундой, и, — как только они получают клочок бумаги с надписью «Аттестат», вся эта наука вмиг улетучивается, а что такое жизнь — этому их никто не учит. Я думаю, в те времена они были мальчишки как мальчишки, просто у них нервы сдали с непривычки. Им, наверное, все уши прожужжали про благородного Галахада и других таких же идиотов, не говоря про всю остальную белиберду, а тут они увидели, как в эту игру играют на самом деле, и, само собой, растерялись. Американец снова залепил Глэдис пощечину. Один из мальчишек приподнялся.

Другой американец принял боевую позу, тогда я подумал, что лучше не допускать побоища. Я никогда не лез в драку очертя голову, всегда сначала прикидывал, есть ли расчет махать кулаками, из-за этого некоторые простаки частенько рвались показать мне свою храбрость. Вот тогда я приходил в ярость и приступал к делу, а уж если я что-нибудь умел делать, так это драться. Я что хочу сказать: единственное ремесло, которому меня обучили, — это ремесло убийцы. Я научился убивать голыми руками, убивать с помощью любого оружия — шесть лет наше достопочтенное общество готовило из меня убийцу, профессионального убийцу. Поэтому я взял за правило драться только в случае крайней нужды. И само собой, до сих пор придерживаюсь этого, правила, а если уж дерусь, то чужими руками, тем более что кругом полно недоумков, готовых за фунт стерлингов размозжить голову кому угодно.

Но в те времена я дрался сам, дрался до победного конца, и горе было тому, кто со мной связывался, потому что я пускал в ход обе руки, обе ноги и голову, я молотил своего противника, не жалея сил, и старался выбить из него душу. Само собой, я без труда свалил мальчишку, когда заметил, что он хочет вмешаться.

— Сядь на место, — заорал я, следуя лучшим традициям морского офицерства.

Мальчишка встал во весь рост.

Глэдис заскулила. Ни тени жалости не мелькнуло на лице американца. По-моему, он даже обрадовался. Есть такие люди — радуются, когда от их кулаков плачут. У меня брат такой. Давным-давно, мы еще сопляками были, наш дядюшка подарил моей младшей сестренке игрушечный замок с куклой у окошка. Внизу по цоколю шла надпись: «Рапунцель, Рапунцель, распусти волосы!», когда игрушку заводили и нажимали маленький рычажок сбоку, волосы куклы рассыпались по стене замка. Игрушка была немецкая, смастерил ее, наверное, какой-нибудь развеселый толстяк, а его сыновья в это время уничтожали евреев в газовых камерах или прижигали сигаретами половые органы пленных борцов Сопротивления. Мой брат возненавидел этот замок, потому что вместо томагавка получил в подарок йо-йо. Он сломал игрушку, а вину свалил на меня, а потом как вспоминал про свой подвиг, так покатывался со смеху. Американец чем-то на него смахивал. Он тоже потешался.

Мальчишка сел, но лицо у него, сделалось такое… Я знал, что это значит, и что написано на мордальоне у американца, тоже знал. «Слава или смерть!» — вот что, и большинство ребят с такими лицами отдавали концы или получали медаль, если оставались в живых. Только они редко оставались в живых. В воздухе запахло порохом, надо было что-то предпринять. Я подошел к столику, где сидели мальчишки. Американец снова ударил Глэдис, сильнее.

— Выкладывай, — прорычал он. — Две сотни долларов.

Глэдис застонала, щека у нее вспухла.

— Я не брала денег. Ей-богу, не брала, Люк.

Рассвирепевший американец встряхнул ее.

— Вспомнила мое имя наконец?

— Я не хотела брать деньги. Он меня заставил! — завопила Глэдис.

Заставил, наверное, сводник, на которого она работала. Фокус старый как мир. Подцепить парня с отпускными в кармане. Подсыпать кой-чего в вино, а потом сбежать с его кошельком и отдать деньги своему дружку. Такие фокусы проделывали еще во времена Александра Великого, можете мне поверить.

На этот раз мальчишка встал. Приятель пытался его удержать.