Прощай ХХ век (Память сердца) - Татьяна Андреева

Дети разбежались по своим делам. Как-то незаметно я осталась одна, и никого не спросив в какую сторону идти, отправилась по дороге к выходу из деревни. На выходе стоял такой же коровник, так же была разбита дорога, и ее пришлось обходить стороной. Войдя в лес, я с радостью отметила, что стало прохладнее и легче идти. Я двигалась не спеша, думая о том, как буду работать учительницей у этих милых детей, с которыми встретилась сегодня, как они будут меня слушаться и любить английский язык. Вспоминала родной дом, маму, друзей, и время летело незаметно.

Прошло примерно три часа с тех пор, как я покинула деревню. Лес вокруг был похож на парк, большие деревья росли не часто, песчаная почва под ними густо усыпанная бурыми сосновыми иголками и шишками, поросла невысокой травой. Любуясь этой красотой, я глянула под ноги и с ужасом обнаружила, что дорога, по которой я так уверенно шагала вперед, исчезла и я уже давно иду в неизвестном направлении. Я бросилась искать дорогу, повернула назад, в одну сторону, в другую… Напрасно, дороги нигде не было. В полной растерянности я остановилась.

Солнце быстро садилось и исчезало за верхушками деревьев. Откуда ни возьмись, появились тучи комаров, их было несметное количество, и все они бросились на меня, теплую, живую, с голыми руками и ногами. Меня охватила паника, и я бросилась бежать от комаров! В парализованном страхом мозгу билась одна мысль — надо остановиться и подумать, что делать дальше! Сделав над собой усилие, я остановилась. В этот момент я как будто видела себя с огромной высоты маленькой и все уменьшавшейся точкой посреди бескрайнего, чужого и враждебного леса. Я стояла одна на поляне, неизвестно где и в какой удаленности от жилья и людей, в сгущающихся сумерках, облепленная комарами и с бешено бьющимся сердцем. Я даже кричать не могла от ужаса и нереальности происходящего.

Вдруг ветка ближайшей елочки качнулась, и из-за дерева вышла маленькая старушка в длинной юбке и в белом платочке, надвинутом на лицо так, что глаз не было видно. Она тихим голосом сказала: «Ну что, заблудилась? Да, ты веточку сломай и обмахивайся от комаров-то». Я настолько была поражена ее появлением и словами, что ничего ответить не могла, только подумала: «Надо же, как просто! Веточку сломать, обмахиваться. А я бы ни за что не додумалась». «Куда тебе надо?» спросила старушка. — «В Тарногу», односложно ответила я. «Так ты не в ту сторону пошла, тут дальше все лес будет», сказала старушка и, зайдя мне за спину, продолжила: «Погляди-ка на небо, видишь, прямо перед тобой луна? Иди так, чтобы луна была все время перед тобой. Перейдешь лес, пять огородов, и будешь в Тарноге». Огород на местном диалекте обозначает изгородь, обычно отделяющую пастбище от леса или дороги. Я подняла голову и увидела перед собой сияющую полную луну. Мрак окончательно спустился на землю, и мой путь освещала лишь эта луна да звезды. Мне стало вдруг необыкновенно спокойно и хорошо, страх и комары куда-то пропали, будто их и не было совсем. Я оглянулась поблагодарить старушку, но она исчезла, только еловая ветка опять качнулась. И я пошла навстречу луне, не быстро и не медленно, то лесом, то полянами, перелезла через пять изгородей и ни разу не споткнулась, не упала. Не помню ничего в этой дороге, ни птиц ночных, ни зверей, я как будто была в каком-то забытьи и вышла прямо к мосту через Кокшеньгу, к тому месту, откуда началось мое утреннее путешествие. В учительский дом я вернулась в два часа ночи. На испуганные Гелины вопросы смогла только сказать «Потом», и, упав на кровать, заснула мертвым сном. Проспав полусутки, я отделалась от расспросов девчонок малозначащими фразами и забыла об этой истории на много лет. Мне не известно было тогда, что Тарногский район представляет собой малонаселенный участок тайги, бескрайнего леса, граничащего с такими же лесными краями, куда можно было уйти и сгинуть, как будто тебя и на свете никогда не было.

В эту последнюю перед началом учебного года неделю мы с Гелей нашли себе частную квартиру, у Вали-магазинщицы. Валя была неопределенного возраста, как это часто бывает с женщинами ее наклонностей. Ее муж вообще казался нам старым. Тем удивительнее были нежные отношения, связывающие эту пару. Она — небольшая, светленькая и полноватая женщина, он — высокий сухой и нервный мужчина. Они жили как раз в одном из ярких новых домиков на краю бора почти в соснах. (Как сейчас вижу этот дом, покрашенный желтой краской с ярко-синими наличниками!) Уже потом, прожив с ними осень и зиму, мы поняли, для чего этим обеспеченным людям нужны были постояльцы. Валя оказалась пролеченной от запоев алкоголичкой, уволенной с работы и вынужденной сидеть дома. Свои дети у нее выросли и разъехались, ждать их раньше следующего лета не приходилось. А Валин муж, любя ее, хотел, чтобы она отвлекалась от своей болезни, хотя бы в заботах о чужих людях. Валя честно хотела бросить пить и со всей страстью окунулась в домашнее хозяйство и заботы о нас с Гелей. Мы даже договорились, что она будет кормить нас завтраками и обедами, а мы будем платить ей за квартиру и стол немыслимые по тем временам деньги — тридцать рублей в месяц, если учесть, что наша зарплата составляла примерно сто, сто двадцать рублей. Валя доставала в магазине лесников, где она раньше работала, колбасу, сыр, дефицитные рыбные консервы, шоколадные конфеты и прочую снедь, и все это выставляла утром к самовару, приготовленному к нашему уходу в школу. А вот с обедами ничего не вышло, потому что готовила она на наш вкус ужасно. И это приводило Валю в минорное настроение. Вечером мы заставали нашу хозяйку грустно сидящей у того же самовара, подпершей щеку рукой и говорившей на дивном местном диалекте: «Ой, девки! Цельной-от день емь, емь и все не в апетит!»

Нас поселили в так называемой «летней избе», в большой комнате, отделенной от «зимней избы», где жили сами хозяева, капитальной стенкой. Отапливалась комната печкой, выходящей к нам одной стороной. Осенью там было хорошо, светло и довольно тепло, хотя окон в комнате было не меньше пяти. Из мебели здесь стояли наши с Гелей две кровати, стол у окошка, стулья и комод. У меня была полуторная, у Гели односпальная железная, похожая на солдатскую кровать. Из удививших меня особенностей сельской жизни было все время работавшее радио. Оно начинало вещание в шесть часов утра бодрой утренней гимнастикой и заканчивало его боем курантов на Спасской башне в Москве в двенадцать часов ночи. Где-то к полудню включалось местное радио, вологодское и тарногское. К счастью мы редко бывали утром и днем дома, поэтому слушали радио не часто и все-таки от души веселились над словесными изысками местных журналистов.