Изогнутый стержень (= Согнутая петля) - Джон Карр

Моя история по-настоящему начинается с роли Аримана.

Я понятия не имел, что настоящий Патрик Гор, оказывается, жив и, тем более, что теперь он - Джон Фарнли, баронет, пока однажды он не заявился в мой кабинет на улице Полумесяца и не рассказал мне о своих проблемах. Я с гордостью констатирую, что не рассмеялся в лицо этому человеку. Сам Монте-Кристо никогда не мечтал о подобной ситуации. Но по-моему, повторяю, по-моему, прикладывая бальзам к его измученной душе, я умудрился доставить ему несколько неприятных дней и ночей.

Однако гораздо важнее то, что я встретил Молли.

Мои чувства к ней слишком страстны, чтобы их выражать гладкой прозой. Неужели Вы не поняли, что мы родственные души? Неужели Вы не поняли, что, найдя друг друга, мы с Молли будем вместе до конца наших дней? Это был внезапный роман, всепоглощающий и ослепляющий; в нем было настоящее горение; если использовать определение американской игры под названием "красная собака" - это была "высокая, низкая, азартная и проклятая игра". Я должен смеяться, поймав себя на том, что придаю поэзии бессвязность, а ласковым словам форму ругательств. Она не считала (когда узнала) мое искалеченное тело ни смешным, ни отталкивающим. Я не пел ей куплетов Квазимодо или "Тот, кто получает пощечины". Я Вас убедительно прошу, не верьте романам, вдохновленным скорее адской, нежели небесной чувствительностью. Плутон был таким же истинным любовником, как и властелин Олимпа, и помогал сделать землю более плодородной; тогда как Юпитер, бедняга, не мог появиться иначе как в облике лебедя или золотого дождя. Я благодарен Вам за Ваше любезное внимание к этому вопросу.

Разумеется, все это спланировали мы с Молли. Разве Вас не поразило, что на нашем сборище в "Фарнли-Клоуз" мы немного вцепились друг другу в глотки? Что я слишком быстро пустился в откровенное хамство, а она парировала его изощренными колкостями?

Ирония заключалась в том, что именно я был настоящим наследником и все же мы ничего не могли сделать, кроме того, что сделали. Приехав в "Фарнли-Клоуз", эта свинья разузнала о ее так называемом личном культе ведьм. Он начал хищно шантажировать Молли, чтобы прочнее укрепиться подле нее, угрожая, что если он лишится состояния, то она лишится доброго имени. Если я хотел вернуть состояние, если я хотел открыто, никого не таясь, жить с Молли как с законной женой, у меня не было иного выхода, как только убить его, представив дело как самоубийство!

Теперь Вы знаете правду. Молли не могла решиться на убийство, а я, настроившись должным образом, могу решиться на все, что угодно. Я уж не говорю о том, что именно ему я обязан тем, что стал таким, каков я есть, но, когда я увидел, во что превратился он после своих благочестивых занятий, я понял, как становятся пуританами и почему они стерты с лица земли.

Убийство было запланировано именно на тот вечер, когда оно было совершено. Это был точный расчет. Оно не могло произойти раньше, потому что я не должен был рисковать, появившись в "Фарнли-Клоуз" преждевременно; а этот малый не мог совершить предполагаемое самоубийство до тех пор, пока не узнал обо всех доказательствах против него. Вы понимаете, какая великолепная возможность представилась мне, когда он появился в саду во время сравнения отпечатков пальцев?

Теперь, мой друг, примите мои поздравления. Вы взялись за невозможное преступление и, чтобы заставить Ноулза признаться, вывернулись наизнанку и придумали совершенно логичное и разумное объяснение невозможного. С художественной точки зрения я рад, что Вы это сделали; Ваши слушатели почувствовали бы себя без этого обманутыми и оскорбленными.

И все же факт остается фактом - как Вам прекрасно известно, невозможных преступлений не бывает!

Я просто подошел к этому малому, свалил его с ног и убил у пруда складным ножом, который Вы потом нашли в кустарнике,- вот и все!

Ноулз, мой злой или добрый гений, все видел из окна Зеленой комнаты. Даже тогда, если бы я не испортил все дело одной своей непростительной ошибкой, план бы удался на славу. Ноулз не только поклялся всем, что это было самоубийство; он немало постарался, чтобы создать мне бесплатное алиби, чем меня просто поразил. Ведь он, как Вы заметили, всегда не любил покойного; он на самом деле никогда не верил, что этот человек - Фарнли, и он скорее пошел бы на виселицу, чем признал, что настоящий Джон Фарнли убил мошенника, который украл его наследство.

Я убил этого малого, разумеется сняв свои протезы. Это было продиктовано здравым смыслом, так как я могу быстро и легко двигаться только на моих кожаных подушках, а на протезах я не мог наклониться так, чтобы не быть заме ценным из-за кустарника высотой до пояса. Кустарник представлял для меня превосходную ширму и обеспечивал многочисленные пути отступления на случай опасности. А на тот случай, если кто-то меня увидит, я спрятал под пиджаком зловещую маску Януса, взятую на чердаке.

Я подошел к нему с северной стороны дома, то есть со стороны нового крыла. Мой вид, должно быть, испугал его. Я представлял собой, наверное, устрашающее зрелище. Это настолько парализовало нашего обманщика, что я свалил его с ног прежде, чем он опомнился и убежал или закричал. Нельзя, доктор, пренебрегать силой, которую за все эти годы приобрели мои руки и плечи!

Позже показания Натаниэля Барроуза относительно последних минут жизни обманщика доставили мне несколько неприятных моментов. Барроуз стоял в дверях дома в каких-то тридцати с лишним футах от пруда; но, как он признал сам, его зрение оставляет желать лучшего. Однако он увидел какое-то необычное явление, которое не мог объяснить даже его ум. Он не мог заметить меня за кустарником высотой до пояса, и все же поведение жертвы его встревожило. Перечитайте его показания, и Вы поймете, что я имею в виду. Он показал: "Я не могу точно описать его движения. Словно кто-то держал его за ноги".

И его действительно кто-то держал!

Однако эта опасность была незначительна по сравнению с тем, что почти увидел из столовой Уэлкин через несколько секунд после убийства. Вам, безусловно, стало ясно, что таинственное "нечто", увиденное Уэлкином через нижнее стекло французского окна, был ваш покорный слуга. С моей стороны было безрассудно позволить кому-то заметить меня, пусть и мимолетом, но в тот момент (как Вы увидите после) я был расстроен своей непростительной ошибкой; по счастью, на мне была моя маска.

Но даже то, что Уэлкин увидел меня, было не так опасно, как обсуждение всех деталей этого инцидента, когда на следующий день нас стали допрашивать. Особенно напугал меня мой старый учитель Марри, вечный торговец словами. В описании преступления Уэлкином Марри уловил эхо того, что адвокат ощупью и неуверенно пытался сообщить. И Марри мне сказал: "Возвратясь домой, ты встречаешь что-то безногое..."

Это было настоящее бедствие. Это было то, чего никто не должен был заподозрить, предположение, которому нельзя было дать развиться. Я почувствовал, как лицо у меня морщится; знаю, что побледнел, как кувшин с молоком, и заметил, что Вы смотрите на меня. Я допустил глупость, разразившись руганью в адрес бедного старого Марри. Моя вспышка осталась необъяснимой для всех, кроме Вас.

Я боялся, что мне в любом случае пришел конец. Я уже упоминал о грубой ошибке, которую совершил с самого начала и которая разрушила все мои планы. А дело было так: я воспользовался не тем ножом!

Я собирался убить его обычным складным ножом, специально купленным для этой цели,- позже я вынул его из кармана и показал Вам как собственный нож. Затем я намеревался вложить оружие в его руку и оставить в пруду, создав картину самоубийства.

По ошибке я выхватил свой собственный складной нож - тот, что с именем Маделин, нацарапанным на лезвии; он был у меня с детства, его тысячи людей видели у меня в руках в Америке. Но отступать было уже поздно. Вы помните, что при всем Вашем усердии Вы не смогли связать этот нож с обманщиком. Но на меня через него Вы должны были выйти достаточно быстро.

А хуже всего было то, что в тот же вечер я зашел настолько далеко, что упомянул об этом ноже при всех в библиотеке. Рассказывая о происшествии на "Титанике", я описал, как встретил настоящего Патрика Гора, как мы сразу же стали бороться и как мне - увы!- помешали пойти на него со складным ножом. Более глупого доноса на самого себя трудно было представить. Причиной ошибки была попытка сочинить слишком художественную ложь и рассказать всю правду, кроме того, что нужно было скрыть. Предостерегаю Вас от этого!

Вот так я и стоял у пруда, зажав в руке, одетой в перчатку, эту адскую штуку с его отпечатками пальцев. А люди бежали ко мне. Я вынужден был принять незамедлительное решение.

Оставить нож я не осмелился. Поэтому я завернул его в носовой платок и положил в карман.

Уэлкин увидел меня, когда я прыгал за своими протезами к северной стороне дома. Потом я решил, что мне лучше говорить, что был на южной стороне. Нести с собой нож я не осмелился, поэтому мне пришлось его спрятать до тех пор, пока не подвернется случай незаметно избавиться от него. И я утверждаю, что теоретически выбрал очень надежный тайник. Ваш сержант Бертон признал, что был один шанс на миллион найти нож в кустарнике, предварительно не вырвав с корнем все растения.