Тайландский детектив - Ирина Баздырева

- Ничего не обещает, даже не обнадеживает, но завтра с утра летит в Чиангмай - знакомиться с делом. А, что тебе сказал посол? Я видела, ты с ним разговаривала.

- Сказал, что ничего сделать нельзя и мне придется остаться, - вздохнула Катя.

- Не понимаешь ты своего счастья, - вслед за ней вздохнула Зоя. - Тогда до утра?

Они поцеловались, пожелав, друг другу доброй ночи, и разошлись - Зоя обратно к обществу и музыке. Катя к дому, погруженному в сонную тишину.

* * *

Когда он смотрел на очертание ее щеки, подбородка, лба, на то, как тепло белеет ее лицо в вечерних сумерках, рассеянного светом бумажных фонарей, он испытывал незнакомую прежде щемящую нежность. Не переставая раскланиваться, здороваться, что-то отвечать, произносить дежурные фразы, он не упускал ее из виду. Он смотрел на нее боясь пропустить, что-то важное, главное, что вот сейчас откроется ему в ней. Движение ее губ, подрагивание ресниц, внимательный открытый взгляд, мягкое выражение лица, все хранило затаенную печаль. У него пересыхало во рту, и сжимало сердце от мысли, что время безжалостно отсчитывает последние минуты до ее отъезда и больше он уже никогда не увидит ее. Невозможно было даже думать об этом. Как ему быть без нее? Шквал чувств, обрушиваясь, не давал вздохнуть, перехлестывал, топил с головой.

Никогда он не испытывал чужого влияния, считал лишним делиться с кем-то своими мыслями, сомнениями, переживаниями. Ему не нужны были свидетели его колебаний и тяжких раздумий. Только он был хозяином своей жизни, полностью отвечая за свои поступки, не очень заботясь о том, как воспринимают их другие. Он никогда не принимал не обдуманных, спонтанных решений, до сей поры...

Когда он, наконец, принял твердое решение забыть ее, вдруг сорвался в Бангкок вслед за ней. Но ни капли не жалел о безрассудствах, которые совершал в последнее время. Просто он обрел центр своего мироздания. Теперь в его жизни главенствовала Она и у него не было желания, ни даже мысли противостоять ее вторжению. Она как будто всегда была в его жизнь, только, почему-то, он немного подзабыл об этом, но зато сразу признал ее права на него. Более того он желал дать ей больше, чем имел, сложив к ее ногам свою гордость, скептицизм, свободу, тихо желая взамен одного - видеть ее.

Он пытался выбросить из головы фаранго, но кончилось тем, что вообще перестал спать от тревоги за нее, а в те редкие минуты, когда все же засыпал, она снилась ему. Он привел себе все разумные доводы, какие только мог, но только больше убеждался, что любит ее и уже ни за что не откажется от своей любви. Ей об этом знать было не обязательно. Разумеется, он не должен был ехать сюда. С той самой минуты как увидел ее, он совершал глупость за глупостью.

До сих пор в его душе и в мыслях она присутствовала лишь неясным образом, теперь он видел свою смутную грезу во плоти - такую живую, переменчивую, слишком красивую и настолько хрупкую, что он испытывал нешуточный страх, боясь за нее. И хотел одного: коснуться ее. Он бы, невидимо, тенью следовал за ней, оберегая ее жизнь, от которой зависело существование его Вселенной.

Она, что-то сказала и улыбнулась. И это была та тайна, которую он пытался разгадать. Улыбка любимой - смысл его жизни. Все его предыдущее существование восходило к нему. Как все просто. Но как все прекрасное, ее улыбка была мимолетной.

Он попытался вспомнить себя самого до встречи с ней: он что-то делал, чем-то занимался, чего-то добивался, гордясь и считая значимым и важным какие-то усилия и достижения, которые сейчас казались пустяками. И теперь, когда его любовь была болезненно обострена страстью, он понял, что не жил, а просто существовал до Нее. Будто, очнувшись, он заново увидел мир, осознав, что все в нем имеет свой смысл.

С тем, что больше не увидит Ее, он смирился, потому что в его жизни Она будет всегда. Он познал счастье и всегда будет счастлив зная, что на этой земле есть Она. Он любил ее. Очень. Он не думал, что сможет так, решив, что душа его ссохлась, умерла для подобного. Но любовь опалила ее и сожгла все наносное, как сухой тростник. Она скрутила его судьбу, связав ее в узел, который он не сможет уже развязать.

И теперь здесь, на этой вечеринке, он для того, чтобы последний раз невидимо побыть рядом с ней, смотреть на нее. Будь его воля, он бы все отдал лишь бы быть с ней, быть ей необходимым, просто быть в ее жизни. И вместе с тем, он ничем не хотел омрачать ее долгожданного отбытия на родину. Он мучился ее тоской и удивлялся, как этого не видят другие. Ее радость не должна быть замутнена его страданиями, его муками, его страстью. Она никогда не узнает о его любви. Зачем? Разве она может полюбить такого как он? Разве у него есть шанс? Надо уйти прямо сейчас, чтобы не разрывалось сердце от боли, но как желанна эта боль. Еще чуть-чуть он полюбуется на нее и уйдет, бережно унося свое богатство, храня его в сердце и памяти. Оно будет с ним в страшные минуты одиночества. Судьба щедро одарила его, но как же она поскупилась.

* * *

Кате не хотелось спать. Ей хотелось одиночества и тишины. Слишком сильным было впечатление от встречи с Вонгом и от открытия, что он, оказывается, ей далеко не безразличен. Подмывало вернуться к бассейну и поговорить с ним. Просто поболтать. И повод для этого имелся: узнать какими судьбами он в Бангкоке и сказать спасибо за то, что она до сих пор жива. Тем более Вонг, который "не играл мускулами", а сдержанно улыбался, привлекал ее много больше. И она обязательно бы вернулась к нему, если бы не боязнь вновь испытать те необычайные чувства, что она пережила танцуя с ним. Она могла ошибаться на его счет, но только не на свой. Таиланд не желал отпускать ее, прочно привязывая к себе и самое разумное было сбежать и не испытывать судьбу. Она успокоиться, совладает со своими чувствами и если, даст бог, встретиться с ним завтра, то сможет спокойно поблагодарить его за все и попрощаться с ним.

Поднявшись по лестнице, освещенной разноцветными фонариками, Катя повернув в небольшой коридор, уставленный у стен кадками с икебаной, подошла к своей двери.

-- Катя, - произнесли рядом, и у нее дико забилось сердце.

Она обернулась. От окна к ней вышел Вонг. Верхняя пуговица рубашки расстегнута, галстук распущен. Выражение лица напряженное. Как она могла забыть о том, что он охотник... Ведь видела же как он охотиться и знает, что он всегда настигает свою добычу. Тогда она служила для него приманкой, а сейчас...

-- Вонг?

-- Я хотел бы попрощаться с вами, - с заметным усилием произнес он.

-- Да... Я тоже... Если бы не вы... Простите меня... - пробормотала, окончательно запутавшаяся Катя, с радостным удивлением отметив, что он впервые назвал ее по имени.

- За что?

-- Я знаю, чем вам обязана, - произнесла она, с усилием загнав робость и волнение вглубь, понимая, что он, как никто заслуживает, чтобы она попрощалась с ним и что то, что она говорит сейчас выходит как-то мелко, пресно,глупо, не по настоящему.

Катя никогда не была не благодарной, но Вонг все это время держался с ней отчужденно вежливо, и свято соблюдала эту дистанцию. И вдруг он решил поломать эту дистанцию, вызвав у Кати смятение.

Стискивая ручку двери, Катя стояла не двигаясь, так и не придумав, что сказать ему еще. Все мысли будто выдуло из головы. А он не уходил, словно чего-то ждал. Слова не шли к ней на ум, зато появился некий порыв, перепугавший ее саму. Но это было так правильно. Ее поступок ни к чему не обязывает, зато объяснит всю глубину ее благодарности. Колеблясь, волнуясь и надеясь, что не оскорбит его на этот раз, Катя, отпустив дверную ручку, нерешительно шагнула было к Вонгу.

Видя приближавшуюся к нему Катю, он неожиданно сделал шаг назад. Солдат дрогнул и отступил. Катя, вдруг почувствовала свою власть над ним. Ее робость и скованность исчезли, как и его вечная невозмутимость. Он вздрогнул, когда она положила ладони ему на плечи и, привстав на цыпочки, легонько коснулась губами его жесткой щеки. "Ну, вот и все" - подумала Катя. Так подумала она, но не Вонг...

Ее губы скользнули по его щеке, когда он резко повернулся, и неожиданно коснулись его твердых губ. В следующую секунду, слабо ойкнув, она оказалась стиснутой в его руках, а губы мужчины прижимались к ее губам. Широкая ладонь легла на затылок, не позволяя ей отстраниться. Его поцелуй был жесток, безжалостен и Катя начала вырываться, пытаясь отстраниться, но он сгреб ее за грудки, притягивая к себе, а потом вообще притиснул к стене, оттеснив к ней.

Неожиданный порыв вечно сдержанного Вонга будто заморозил ее чувства. Он тотчас почувствовал ее напряжение и его нетерпеливые, требовательные поцелуи стали мягче и нежнее. Катина скованность ушла, а рассудок и мысли отступили перед тяжело ворочавшейся, поднимающейся чувственностью. Вдруг оторвавшись от нее, пристально взглянув в ее широко распахнутые, потемневшие глаза, он хрипло потребовал: