Любовь и проклятие камня - Ульяна Подавалова-Петухова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мальчики смотрели, сравнивали с местностью, спрашивали. Капитан терпеливо объяснял, учил распознавать значки. Чжонку и Хванге внимали. А потом они ездили еще к двум местам, где разбивали лагерь для учения.
— Отец, зачем вы нам все это показали? — спросил Чжонку, когда город показался.
Соджун придержал лошадь.
— На всякий случай, — ответил он уклончиво.
— На какой?
— Чтобы ты или Хванге смогли меня разыскать, если…
— Это из-за госпожи? — тихо спросил сын.
Отец не ответил, просто кивнул.
Подросток отвел взгляд и задумался. Он сам — своими глазами — видел, как отец страстно целовал госпожу. Видел, как она пыталась вырваться, а потом вдруг перестала и будто даже поддалась натиску. Шестнадцатилетний юноша впервые видел, как люди целуются. Друг из школы ему показывал запрещенные книжки с картинками, но что картинки-то, хотя и от них сердце вдруг начинало чаще биться, а тогда в чайном домике, сердце готово было выскочить из груди. Он знал, что отец время от времени ходит в Бёнгван и проводит там ночь с кисэн. А еще ребенок знал, что отец никогда не любил его мать: тот сам, напившись, как-то проболтался. Вот только госпожа Елень…Когда отец смотрел на нее, у него что-то менялось во взгляде. Загоралась в глазах какая-то сладостная мука. И каким-то еще неизведанным чувством мальчик осознавал, что, если бы отцу предложили отказаться от этой муки, тот бы умер, но не отказался бы.
— Вы любите госпожу? — осмелился спросить Чжонку.
Отец глянул на него, потом посмотрел на ускакавшего далеко впереди Хванге и вздохнул так, что на груди полы куртки разошлись.
— А сам как думаешь? — вдруг спросил он, заглянув сыну в карие глаза. Такие же глаза были у его матери, как два полумесяца.
Чжонку залился краской и кивнул. Соджун толкнул пятками лошадь, та зашагала бодрей.
— А госпожа знает об этом? — не унимался взрослый ребенок.
Соджун мог не отвечать. Мог промолчать или сказать, что это не касается Чжонку, дескать, не дорос. Мог, но не стал. То доверие, ту близость, что появилась между ними, он не хотел разрушать, а потому послушно отвечал сыну.
— Узнала.
Чжонку вздохнул, будто что-то понял, словно что-то осознал, и больше ни о чем не спрашивал, тем более Хванге направил свою лошадь к ним.
— Хванге, ты отличный наездник. Твой отец хорошо обучил тебя, — крикнул Соджун.
Мальчик рассмеялся.
— Вы ошибаетесь, господин, — закричал ребенок весело, — верховой езде меня обучил не он.
— Братья?
Ребенок засмеялся еще громче.
— А вот и нет! Меня научила мама!
Чжонку и Соджун так и опешили.
— Госпожа?
— Я знаю, что вы хороший воин, но за мамой вам не угнаться. Она такое слово шепнет лошади — только пыль глотать останется! — хвастал мальчик, крутясь волчком на скакуне. — Я и без седла могу, и стоя на крупе, и под брюхом на скаку проползу, но мама не разрешает так делать, боится. Мамин дед — великий минский генерал. Он ее научил, а она меня и Сонъи. И братьев тоже.
Выпалив это, ребенок так припустил на коне, что поднялся столб пыли. Он настолько сильно припадал к луке седла, что и не видать его, скачет себе лошадь и скачет. Отец с сыном улыбнулись и поспешили за мальчиком.
Вечером уставшие, голодные, они вернулись домой, купив на рынке двух зайцев, чтоб политик ничего не заподозрил. Но тот даже не удостоил взглядом добычу, лишь фыркнул и поджал губы, увидев Хванге. Мальчонка и сам, едва лошади переступили порог двора, будто растерял весь задор и ловкость. Неуклюже слез с коня и поскорее скрылся с хозяйских глаз от греха подальше.
Боялась Елень старика. Старалась избегать с ним встреч, а если это не удавалось, то замирала в почтительном поклоне и до тех пор, пока тот не уходил, не поднимала головы. Если слышала его голос во дворе, то оставалась в комнате, лишь бы глаза лишний раз не мозолить.
Так и жили. На улице становилось теплей. На деревьях набухли почки, и в воздухе пахло весной. По вечерам было слышно, как поют соловьи, и сердце в такие моменты трепетало в ожидании какого-то чуда.
Соджун чуда не ждал. Все и так сложилось лучше, чем ожидалось: свадьба не состоялась, отец успокоился, у Чжонку появились первые успехи в воинском деле. Не забыл ребенок своей просьбы, досаждал отцу, и тот сдался. Чжонку приходил на тренировки в магистрат, смотрел на тренировочные бои, сам учился меч в руках держать, а вечерами на заднем дворе отец гонял сына до тех пор, пока с того семь потов не сойдет. К вечеру он едва ноги таскал, но отец однажды похвалил, а сын этому обрадовался и с тех пор занимался еще усерднее.
Когда дома не было деда, Чжонку учил писать Хванге и Микён. Хванге и писать и читать умел, но за минувшие семь месяцев многое подзабыл. Микён с горем пополам читала, а писала и того хуже. В этот «класс» иной раз подсаживались дети-рабы, а потом рисовали иероглифы на песке. Чжонку нравилось чувствовать себя учителем, видеть заинтересованность детей, но больше всего нравилось, когда к ним с шитьем в руках присаживалась Сонъи. Она сидела, склонившись над своей работой, но слушала, иногда потешалась над братом, который не мог вспомнить значение иероглифа. Шептала ему ответ, а Чжонку стучал палкой по столу и просил не подсказывать. Сонъи бросала на строгого учителя взгляд и улыбалась. Если подумать, то все эти уроки молодой хозяин затевал из-за одной такой улыбки, но девушка улыбалась, не догадываясь об этом. Ей просто приятно было сидеть и слушать Чжонку. Уж он-то мог рассказать что-то интересное!
Так и шли дни. Соджун уже дважды ездил на учения, и в эти дни он больше оглядывался назад, чем смотрел вперед, страшась, что вот сейчас покажется Хванге или Чжонку верхом. Но время шло — в доме царили покой и мир. В конце концов, все успокоились.
— Мы будем здесь, если что, отправишь Хванге, он мигом домчит, понял, сын? — наставлял Соджун, когда в очередной раз наметились
