Новый Мир ( № 4 2008) - Новый Мир Новый Мир

Перевел с украинского А. Пустогаров.

Пустогаров Андрей Александрович родился в 1961 году в г. Львове, окончил МФТИ. Член союза “Мастера литературного перевода”, перевел произведения Издрека, Тараса Прохасько, Юрия Андруховича. Живет в Москве.

На острие ресницы

Казарин Юрий Викторович родился в 1955 году, окончил филологический факультет Уральского университета. Стихи публиковались в отечественных и зарубежных журналах, выходили отдельными сборниками. Автор-составитель антологии “Последнее стихотворение” (100 русских поэтов XVIII — XX веков). Живет в Екатеринбурге.

*     *

 *

Слева рыбак, справа рыбак,

сердце дрожит больное,

утром болит, в полдень болит,

ночью — все остальное.

Рыба да рак воду никак

выпьют в реке, шальные.

Слева рыбак, справа рыбак,

в небе — все остальные.

Было тепло, стало светло,

в речке стекло стальное.

Слева барак, справа барак,

в небе — все остальное.

*     *

 *

Дождик чует наготу

женщин, улиц и растений,

словно гений, просто гений,

пишет воду на мосту:

пишет, над теченьем стоя,

пишет время золотое

так, что течь невмоготу.

*     *

 *

Капля раздвинет воздух,

высунется сюда,

где в ледовитых розах

мучается вода.

Не умирай, покуда

сердце во мне висит —

счастье, несчастье, чудо,

совесть моя и стыд.

Небо ударит в спину,

небо качнет буксир —

кепку свою надвину

прямо на этот мир.

*     *

 *

Прямо в небо выходишь из дома — туман,

у реки оттопырен карман:

бездне в лоб упирается бездна,

и плотва умирает отвесно.

Появляется дух из дыхательных дыр,

повторяется, нет, сотворяется мир —

только в смерть, от любви да от жажды,

входишь дважды.

Входишь трижды, четырежды, вечно — в туман

и стоишь, как напуганный небом баран, —

над обрывом, над рыбою дышишь —

и вселенную жабрами слышишь.

*     *

 *

Сколько времени там, на весле,

капли две — это горькое чудо:

не успеешь привыкнуть к земле,

как пора закругляться. Отсюда

улетать, потому что зима,

убывать, зависая над телом,

в чем-то белом, наверное, белом

или черном, как вечность сама.

Или в чем-то прозрачном, в чем, ах,

нас выносит в небесную дырку.

И — соленые ленты в зубах,

чтобы не потерять бескозырку.

*     *

 *

Меж безднами двумя

то лодка, то ресница

качается, стоймя

стоит себе — и длится…

Утешь меня, утешь,

глагол, своим недугом —

своим зияньем меж

значением и звуком.

*     *

 *

На читку воздуха едва ли

мне хватит этих смертных уст:

откроешь фолиант рояля —

он пыльной музыкою пуст.

Он как раскрытое жилище,

чердак, где плакала метла,

как снегопад и пепелище,

не выгоревшее дотла.

Как дом, не купленный в деревне,

где ночью рвутся провода

с душой, готовой к перемене

не мест, а места навсегда.

*     *

 *

Расторопней серебра

собираются снежинки,

как запчасти для ходынки

деревенского двора.

Холода тебе любезны,

и прозреньям нет числа:

то ли мы в гостях у бездны,

то ли бездна к нам пришла.

*     *

 *

Гр.

Зима небесная, напрасен вечный труд,

где прирастает высота горизонталью:

вот-вот от ужаса прозрение с печалью

мысль изреченную в снежок переведут.

Сверкающий, как пресное стекло,

сквозь драгоценную отмашку ножевую:

после нее и пусто и светло —

и вот несчастие перевело

мысль изреченную в мою слезу живую.

*     *

 *

Отвернувшись к стене,

чтобы прямо сказать стране:

ненавижу тебя, но не

умирай, оставайся во мне,

словно небо, растущее вне

понимания неба; в вине

не тони, не куражься в огне

стужи, ужаса и, к стене,

но с другой стороны — в окне —

отвернувшись, прижмись ко мне.

*     *

 *

Какие там стихи — идет война…

К. Кавафис.

Какая там война — идут стихи:

просохнут слезы, новые родятся

придурки, урки, петухи,

политики, с которыми обняться

придется и народу, и царю,

и пользователям эфира, —

так я в Александрии говорю

устами гибнущего мира.

*     *

 *

Неба все больше, мало

суши осталось, тверди.

Жизнь наконец совпала

с тем, что коснется смерти.

Снег и земля друг другу —

в лоб, в мозжечок метели:

кажется, что по кругу,

в сердце — на самом деле.

Все-таки скорость взгляда —

это не скорость птицы,

а намерзанье сада

на острие ресницы.

Медленный взгляд оттуда,

где умирают звуки,

где происходит чудо

прямо из этой муки.

Восхождение

Вера Владимировна Афанасьева родилась в Саратове. Окончила физический факультет Саратовского государственного университета. Кандидат физико-математических наук, доктор философских наук. Автор более 60 научных статей и четырех монографий. Как прозаик дебютировала в 2007 году в журнале “Волга”. Живет в Саратове. В “Новом мире” печатается впервые.

Я давно уже огибала все углы по дуге большого радиуса, боялась не вписаться. Ад беременности подходил к концу, и мой десятимесячный живот приобрел невероятные размеры. Мне нравилось вести счет именно так, в лунных месяцах, как в арабских сказках, это словно приумножало мои заслуги перед семьей и отечеством. Все это время я непрерывно мучилась сама и издевалась над ближними. Постоянно выливала на домашних переполнявшие меня дурные мысли и чувства, с удовольствием рыдала при любой возможности. Рисовала в воображении разные страсти-мордасти: младенческие патологии, осложнения во время родов, собственную смерть. Пятиминутное опоздание мужа с работы расценивала как основание для развода. Любой телефонный звонок, предназначавшийся не мне, однозначно считала предвестником любовного свидания этого неверного, который раньше притворялся, умело скрывался, не давал повода, отводил глаза, выжидал удобного случая, а теперь норовил улизнуть. Хотя понять его могла: сама бы не стала любить такую нелепую, огромную, пятнистую, плаксивую. Не сомневалась: всему свету теперь плевать на меня с Эвереста и никто не способен понять меня, страдающую и одинокую. Казнила себя за подкачавшие нервы: курить бросила, а лучше бы курила, истерией наверняка наношу младенцу гораздо больший вред. Визиты к докторам расценивала как непереносимую муку. Но и врачи старались, добавляли дровишек в костер моих разбушевавшихся эмоций.