Натуралист на мушке - Даррелл Джеральд

И вот в полдень мы снова отправились на виллу. Осколок стекла снова таинственным образом вывалился наружу, дом был открыт, и мы приступили к работе. Гусеницы, как и большинство животных, весьма посредственные партнеры по съемкам. Они либо застывают в полной неподвижности, словно музейные экспонаты, либо начинают скакать по растению с такой скоростью, что камера не успевает за ними следить. Покончив с гусеницами, мы приступили к съемкам других насекомых, которых Энн, Ли и я усердно собирали в течение последних нескольких дней, — жуков-скакунов, скарабеев, цикад и прочих. Все они были аккуратно рассажены по банкам и спичечным коробкам. Во времена моего детства на Корфу у меня не было всех этих прекрасных приспособлений для ловли насекомых, которые доступны сегодня юным натуралистам, но, как говорится, нужда — мать изобретательности, и я проявлял ее в полной мере. В нашем доме не пропадало ни одного пузырька или банки из-под джема; картонные коробки ценились на вес золота, как и консервные банки, но лучше всего подходили спичечные коробки — их было легко носить с собой повсюду, а благодаря своему маленькому размеру они не позволяли пойманным насекомым слишком активно шевелиться и калечить себя. В моем распоряжении одновременно находилось несколько сотен спичечных коробков, которые я брал с собой в свои экспедиции и возвращался, наполнив их все, напоминая бродячий мини-зверинец. Разумеется, спичечные коробки, при всей своей полезности, порою были источником различных казусов. Я хорошо помню тот день, когда случайно оставил один из своих коробков на каминной полке и мой старший брат (никогда не испытывавший особой любви к животным) открыл его, чтобы прикурить сигарету, после чего ему на руку выползла обвешанная детенышами самка скорпиона. Наверное, излишне описывать, что за этим последовало. Однако я был рад, что скромный спичечный коробок не утратил своей актуальности и по сей день, оказав нам помощь при съемках фильма. Но их обитатели все время проявляли свою непокорность, либо падая с цветов, на которые их сажали, либо расправляя крылышки и улетая прочь, и поэтому, когда наступил тот момент, который называют «потеря света» (то есть становится так темно, что даже режиссер с неохотой признает невозможность продолжения съемок), нам пришлось упаковать наших второсортных гусениц и вернуться в город.

Черепашки по-прежнему копошились в ванне.

Следующее утро (как и все предыдущие) было солнечным, вновь порадовав нас безмятежно голубым небом. Когда мы сидели за своим завтраком, появился Джонатан, и по всему было видно, что он пребывает в необычайно хорошем настроении. Заказав свой обычный скромный завтрак из овсянки, кофе, тостов, джема, сосисок, бекона, яичницы, жареного картофеля и десерта в виде фруктового салата и взбитых сливок, он откинулся на стуле и одарил нас лучезарной улыбкой.

— Сегодня, — произнес он тоном доброго дяди, предлагающего ребенку покататься на слоне, — мы будем снимать сцену со змеями. Жан-Пьер окажет нам помощь.

— Ты имеешь в виду желтопузика? — спросил я.

— Да, эту бронзовую змею.

— Могу я заметить, что желтопузик вовсе не змея? Это полоз, или большая безногая ящерица, — объяснил я.

— Но он выглядит как змея, — запротестовал Джонатан, в очередной раз расстроенный вероломством матери-природы.

— И тем не менее, — сказал я, — у него имеются рудиментарные конечности, и если ты грубо схватишь его за хвост, то он отвалится, как у всех ящериц.

— Боже мой, — ужаснулся Джонатан, — не хватало еще, чтобы у этой пари посредине съемки отвалился хвост. И зачем я взялся снимать фильм о животных?

Итак, вместе с Жан-Пьером и нашей звездой-рептилией мы отправились в оливковую рощу, которая, по мнению Джонатана, была самой фотогеничной на острове, хотя при том, что здесь все оливковые деревья поражают своим величием, было непонятно, какими критериями он руководствовался. Я предупредил его о том, что желтопузик движется со скоростью света и поэтому съемку следует проводить в таком месте, где его было бы легко поймать. Джонатан заверил меня, что он принял в расчет данное обстоятельство. К моему удивлению, так и оказалось, поскольку, прибыв на место, мы увидели проложенную вдоль оливковой рощи ослиную тропу, которая с обеих сторон была окружена изгородью из камней, формирующая извилистый желоб, вполне подходящий для выгула змей, хотя и не предназначавшийся для такой цели.

— А теперь, — сказал Джонатан, — я хочу, чтобы ты и Ли, начав путь с той оливы, дошли до кустов и, внезапно заметив там желтопузика, поймали его.

— Подожди минуточку, — возразил я. — Пока мы пройдем эти пятьсот ярдов, он будет уже в пяти милях отсюда.

— Ну и что же ты предлагаешь? — спросил он.

— Его надо выпустить в тот момент, когда мы подойдем к кусту, — сказал я.

— А как? — спросил Джонатан.

Я бросил взгляд на тропинку, туда, где должна была произойти предполагаемая поимка. В этом месте извилистая тропинка делала легкий поворот, а вместе с ней и каменная изгородь, образуя небольшую выемку.

— Если кто-нибудь спрячется в нише, он сможет выпустить рептилию, как только мы туда подойдем, — предложил я.

— И кто же это сделает? — спросил Джонатан.

— Я, — вызвался Жан-Пьер, герпетолог-любитель и по совместительству управляющий отеля «Корфу-Палас». Он разделся по пояс и был готов приступить к делу.

— Хорошо, — согласился Джонатан. — Пройдите туда, и мы посмотрим, как это будет выглядеть.

Взяв сумку с желтопузиком, Жан-Пьер послушно пробежал до изгиба тропы и прижался к изгороди.

— Так не пойдет. Мы вас видим, — крикнул Джонатан. — Присядьте немного.

Повинуясь приказу, Жан-Пьер присел на корточки.

— Все равно плохо, — снова крикнул Джонатан. — Теперь видна голова. Ложитесь.

Управляющий «Корфу-Паласа» растянулся в пыли под забором. Если бы постояльцы отеля смогли увидеть его в этот момент, у них бы появился повод для серьезных раздумий.

— Отлично, — обрадовался Джонатан. — Оставайтесь там лежать, а когда Джерри и Ли подойдут поближе, выпускайте змею.

Жан-Пьер остался лежать лицом в пыли под жаркими лучами солнца, пока мы провели пару репетиций. Но вот все было готово. В кульминационный момент желтопузик был выпущен на свободу и, к моему большому удивлению, продемонстрировал примерное поведение. Он быстро пересек нам путь, а затем свернулся кольцами в траве под стеной, где и был легко пойман без риска оторвать ему хвост. Жан-Пьер поднялся на ноги — его спина блестела от пота, грудь и живот были покрыты тонкой белой пылью, но зато лицо украшала гордая улыбка. Сняв желтопузика крупным планом, показав его блестящее тело с чешуей, похожей на маленькие бронзовые кирпичики, рудиментарные задние лапы, его красивую голову с узкими глазами и ртом, растянутым в доброй улыбке, мы выпустили его на свободу и еще некоторое время следили за тем, как его маслянистое тело плавно скользит между кустами. К этому времени уже начало смеркаться.

И, сделав небольшую паузу на то, чтобы съесть арбуз, розовый, как закатное облако, мы упаковали оборудование и направились обратно в «Корфу-Палас», прихватив с собой его управляющего, разгоряченного, усталого, пыльного, но необычайно довольного своим кинематографическим дебютом.

Черепашки по-прежнему копошились в ванне.

На следующее утро за завтраком Джонатан вновь пребывал в отличном настроении и не торопясь прокладывал себе путь через тарелки с едой.

— Сегодня, — объявил он сквозь рот, заполненный сосиской и яйцом, — сегодня мы будем снимать на озере, как его, Скоттини.

— И кого мы будем там снимать? — поинтересовался я.

— Водяных черепах, — сообщил он, проглотив пережеванное.

— Водяных черепах? — недоверчиво переспросил я.

— Да, — подтвердил Джонатан, но затем, неверно проинтерпретировав мою интонацию, встревоженно спросил: — Они все еще у вас, не так ли?

— Да, конечно, — ответил я. — Мне даже уже кажется, что наша ванна без них уже не будет такой же. Мы уже начали испытывать к ним близкую привязанность.