Горы и оружие - Джеймс Олдридж

— А французы — честные? — спросил кази.

— Как ты можешь задавать такой вопрос, кази? — сказал Мак-Грегор с грустной усмешкой. — Французы слабее всех прочих, вот и все.

— Трудно понять европейский склад мыслей, — удрученно сказал кази.

— Европа очень быстро меняется, — сказал Мак-Грегор. — В прежние времена им было бы нетрудно подчинить вас с помощью бомбардировщиков и войск. Но теперь это уже не так легко — ведь им самим, у себя дома, отовсюду грозят политические потрясения.

— А оружие? — спросил Али. — Кому оно досталось?

— Пока что никому.

Услышав отчаянное фырканье и тарахтенье подъезжающего джипа, Мак-Грегор догадался, что это прибыл Затко. Минутой позже Затко вошел в пешеру, прищуренно огляделся кругом, обнял Мак-Грегора.

— Ну, как ты? — сказал Затко. — Я знаю, ты виделся в Париже с Тахой.

Извинившись перед кази, Мак-Грегор стал рассказывать о Тахе, и Затко слушал терпеливо (сегодня он изображал терпеливого). И только когда Мак-Грегор упомянул про Дубаса, Затко не удержался и воскликнул:

— Значит, это правда. Сын ильхана тоже там!

Мак-Грегор рассказал, как Дубас показывал ему удостоверения.

— Вот видишь, кази, — сказал Затко. — Уже и документы штампуют... Говорил ты ему, что нас гоняют, как зайцев, в наших родных горах?

— Да, говорил. Но незачем сгущать краски. Приступим к беседе с французом, — сказал кази и велел одному из часовых сходить за Шраммом.

— Погоди минуту, — удержал Мак-Грегор часового. — Должен заранее предупредить тебя, кази, что этот француз оценивает все с военной точки зрения. Причем он разочарован тем, что уже увидел.

— Как же нам, по-твоему, вести себя с ним? — спросил кази.

— Думаю, что он к тебе прислушается, — сказал Мак-Грегор. — Но пусть вдобавок Затко подействует на него чем-нибудь эффектным.

— Это еще зачем? — вознегодовал Затко. — Перед французом из кожи лезть?

Кази вопросительно глянул на молчавшего Али.

— Мне этот француз не нравится, — сказал Али.

— А что ты скажешь? — спросил кази Мак-Грегора.

— Скажу, что из-за этого француза я из Парижа сюда ехал.

— Хорошо, — произиес кази, берясь рукой за обвязанное горло, закутанное сверху шерстяным шарфом. Видно было, что ему больно говорить. — Мы сделаем, что можем. — И послал часового за Шраммом.

Шрамм уже очистил сапоги от грязи и навоза. Хотя он не стал отдавать честь, но приветственно выпрямился, щупая курдов настороженным взглядом. На французском языке представив Шрамма, Мак-Грегор сказал ему, что кази и Али говорят по-французски.

— Я привез письма, кази, — сказал Шрамм и подал два конверта.

Кази быстро прочел, отложил в сторону.

— Вы хотите, чтобы я объяснил положение наших дел, мосье? — сказал кази. — Или вопросы хотите задавать?

— Я хочу лишь знать, какой властью вы располагаете и каков ближайший план ваших действий, — энергично приступил Шрамм к делу.

Кази подумал, прежде чем ответить.

— У вас один способ узнать, какой властью мы располагаем. Спросите любого курда, пусть скажет, кто, по его мнению, действительно представляет народ.

— Этого я сделать не могу, — сказал Шрамм. — Я не настолько владею вашим языком.

— Но в таком случае вы мало что сможете о нас узнать, — сказал кази.

— Пожалуй, что так, — невозмутимо согласился Шрамм. — Но меня фактически больше интересуют ваши теперешние планы.

Кази слегка развел руками.

— Это так сразу не скажешь, — произнес он. Последовали новые быстрые вопросы, новые осторожные ответы. Затко дернул Мак-Грегора за рукав, спросил, о чем идет у кази с французом разговор.

— Француз допытывается, с кем, собственно, хотят курды воевать, — ответил Мак-Грегор.

— То есть как — с кем?

— Он желает выяснить, против кого направлено острие вашей борьбы — против ильхана ли, иракских ли властей, иранцев или кого-либо другого.

— А-а...

— Он хочет знать, есть ли у вас контакт с русскими, — продолжал переводить Мак-Грегор.

— Скажи ему, у нас оружие русское.

Мак-Грегор будто не расслышал, но Затко настойчиво повторил:

— Скажи ему. Что ж ты молчишь?

— Зачем я стану говорить ему заведомую ложь?

В ответ Затко указал на курда-часового. На шее у того висел новенький автомат Калашникова с гладким коричневым прикладом и широким тканевым ремнем.

— Где вы это достали? — спросил Мак-Грегор.

— У иракцев украли, — сказал Затко.

— Кто украл?

— Я украл, — ответил Затко. — Все равно француз уже признал автомат, так ты пусти ему пыль в глаза. Пусть думает, у нас тысячи таких. — Тут Затко перешел на шепот: — Выйдем на минуту. Я тебе важное скажу.

Поколебавшись, но понимая, что Шрамм не прочь остаться с кази и Али наедине, Мак-Грегор вышел с Затко из пещеры на солнцепек.

— Вот кази про единство толкует и прячется, чтобы не дать иль-хану убивать братьев-курдов, — сказал Затко. — А знаешь, что эта старая задница ильхан сделал на той неделе? Осведомил о нас иранских жандармов. А потом убил одного из моих дозорных на посту.

— Кази мне говорил, — сказал Мак-Грегор.

— Я вчера на иранскую сторону ездил, — продолжал Затко. — Ильхан по-прежнему рыщет там, охотится за нами — с позволения иранских жандармов.

— Но почему? Что вдруг толкнуло ильхана на такое?

— Его кто-то извне поощряет, — сказал Затко. — Неделю назад ильхан был в деревне Джурия и с крыши, мотая ослиными своими ушами и немецким пистолетом, кричал крестьянам, что перестреляет всех моих людей и каждого, кто смеет нас укрывать. Рано или поздно он убьет нас с кази, если только я прежде его не убью.

— А что говорит кази?

— Говорит, что это провокации чужеземцев.

— Он, пожалуй, прав, — сказал Мак-Грегор, сев рядом с Затко на дувале, сложенном насухо из камня. Отсюда была видна вся деревня. — Если вы начнете сейчас междоусобицу, то выгода от этого будет только иностранцам.

Затко повернулся спиной к солнцу.

— Ну, не знаю, — сказал он. — Иногда мне кажется — прав Таха, что хочет истребить всех феодалов.

— Таха не прав, — твердо сказал Мак-Грегор.

Затко указал рукой на Ардебиль — городок, чуть заметный далеко внизу.

— Там раньше жили по племенному курдскому укладу, — сказал он. — На лето все оттуда в Сулав уходили — от пыли и от жары. Ардебиль — старинный город, в нем много старых курдских домов, две воинские казармы разрушенные. Кругом города высоченная стена с воротами на Мосульскую сторону. Былая курдская твердыня. А теперь это город мастеровых, с асфальтовыми дорогами, рынками, чайханами и большой мечетью. Вот где заметно, какие с каждым днем происходят в курдах перемены.

— Я знаю...

— Курды отрываются от родных гор, живут теперь как нищие при дорогах, в гаражах, занимаются куплей-продажей, на нефтепромыслах ишачат, автобусы и грузовики водят, свои домишки краской красят. И сколько им так жить — в асфальтовой нищете?

— Знаю, знаю, — повторил Мак-Грегор. — Но эти перемены неизбежны, и в данный момент у вас иные заботы.

— Но почему же неизбежны? — вознегодовал Затко. — Почему надо, чтоб не было разницы между зимой и летом, как теперь в Ардебиле? Ты чувствуешь, как мы меняемся? Поди растолкуй дело французу, когда самим даже курдам зачастую невдомек, что с ними происходит. Таха прав. Мы становимся городским народом и, значит, должны вести борьбу по-городскому.

— Я все это понимаю...

— Но какой другой чужеземец поймет это когда-либо или поймет, в чем суть наших распрей? Как понять такому вот французу, чего мы хотим, о каком будущем мечтаем? Когда Таха уезжал в Париж, я сказал Тахе: «Никто вовеки не нарушал законов курдской чести, не урони и ты ее ничем». А Таха в ответ: «Смешно слушать твои слова». А ведь я хотел сказать лишь то, что отними у курдов честь — и ничего у нас не останется. Хотел сказать, что мы должны и впредь быть неподкупны. Чтобы он это помнил в Париже. А никакой француз не поймет этого. Да и как ему понять? Европейцам чуждо понятие чести.

— Это верно, — сказал Мак-Грегор.

— Я знаю всю мрачную изнанку горной жизни, — обвел Затко рукой горизонт. — Но мы утратим все, если не защитим своих гор и селений. Вот почему я хочу убить этого старого вьючного мерина ильхана. Он все наше дело губит.

Они вернулись ко входу в пещеру, и Мак-Грегор с минуту постоял там, прислонясь к шершавому теплому камню скалы и глядя на горные склоны, покрытые теперь зеленеющим вереском, утесником, альпийским мхом. Снизу, из деревни, шел запах тлеющих углей, доносилось влажное шлепанье — это женщины стирали где-нибудь в илистом прудке. Слышен был их редкий хохот, напомнивший Мак-Грегору о грубых шутках, об открытых лицах, о свирепом чувстве равенства с мужчинами.

Вдруг Затко прислушался, сжал локоть Мак-Грегора. Один за другим раздались четыре выстрела.

— Вот видишь. И так всюду, где б мы ни остановились.

— А что это?

— Это Ахмед сигналит, что по черной дороге подымается отряд иракских солдат. Из Ардебиля, наверное.