Остров Ее Величества. Маленькая Британия большого мира - Билл Брайсон

Крах случился на глазах одного поколения. В 1966 году Ливерпуль все еще оставался самым оживленным портом Британии после Лондона. К 1985 году он пал так низко, что по тишине с ним не сравнятся даже Тиз и Хартлпул, Гримсби и Иммингем. Но в дни своей славы он был незаурядным городом. Морская торговля принесла Ливерпулю не только богатство и рабочие места, но и дух космополитизма, соперничать с которым могли бы немногие города в мире, и этот дух еще присутствует. Попав в Ливерпуль, вы и ныне ощущаете, что это — особое место.

Я сошел с кораблика у дока Альберта. Одно время вынашивались планы откачать из него воду и превратить в стоянку для машин — просто чудо, как что-то еще сохранилось в этой бедной неразумной стране. — но теперь, разумеется, их выскребли и облагородили, в складах устроили офисы, квартиры и рестораны для того сорта людей, что расхаживают с телефонами в портфелях. Здесь же уместился форпост музея Тэйт и Морской музей Мэрсисайда.

Я люблю Морской музей не только за то, что он хорошо продуман, но и за то, что он наглядно показывает, каким был Ливерпуль в бытность огромным портом, — да, когда весь мир был полон заводами, которые что-то производили и тем гордились, о чем сегодня можно только ностальгически сожалеть. Мне хотелось бы пожить в мире, где можно, выйдя на набережную, любоваться, как загружают и выгружают огромные кипы хлопка, тяжелые бурые мешки с кофе и специями; и каждый рейс вовлекает сотни человек — моряков, докеров, толпы возбужденных пассажиров. Ныне, выйдя на набережную, вы найдете там только тонны помятых контейнеров и одного парня в кабине крана, растаскивающего контейнеры в разные стороны.

Когда-то море таило бесконечную романтику, и Морской музей Мерсисайда вобрал ее в себя до последней капли. Меня особенно захватил зал наверху, с моделями кораблей — они когда-то, должно быть, украшали зал совещаний директоров компании. Ух, вот это зрелище! Даже модели производят впечатление, и сразу понимаешь, сколь прекрасны были оригиналы. Здесь все прославленные корабли Ливерпуля: «Титаник», «Император», «Маджестик» (начавший свою жизнь как «Бисмарк» и переданный в счет военных репараций) и непередаваемо красивый «Вобан» с его широкими палубами из полированного клена и фигурными трубами. Судя по этикетке, он принадлежал компании «Ливерпульская, бразильская и риверплейтская пароходная навигация». Всего лишь прочитав эти слова, я ощутил щемящую тоску: никогда мы уже не увидим таких прекрасных кораблей. Дж. Б. Пристли называл их величайшими зданиями современного мира, нашим эквивалентом соборов, и он был абсолютно прав. Я побледнел при мысли, что никогда мне не измерить шагами их палубы, не спуститься в панаме и белом костюме в бар с вращающимся вентилятором. Как сокрушительно несправедлива бывает порой жизнь!

Я два часа бродил по музею, внимательно осматривая экспозицию. Я был бы счастлив остаться подольше, но пора было выписываться из отеля, так что я с сожалением ушел и зашагал обратно по прекрасным викторианским улицам Ливерпуля к «Аделфи», где забрал свои пожитки и заплатит по счету.

У меня было легкое искушение съездить в Порт-Санлайт, образцовый поселок, построенный в 1888 году Уильямом Левером для рабочих мыловаренного производства. Мне любопытно было сравнить этот поселок с Солтером. Поэтому я пошел на вокзал Ливерпул Сентрал и сел в поезд. В Рок-Ферри нам сообщили, что из-за ремонтных работ на путях придется продолжить поездку на автобусе. Я был совсем не против, потому что никуда не спешил, а с автобуса можно больше увидеть. Некоторое время мы ехали по полуострову Уиралл, потом водитель объявил остановку Порт-Санлайт. Я единственный сошел на ней и был поражен до глубины души, обнаружив, что это что угодно, только не Санлайт. Я застучал в переднюю дверцу автобуса и дождался, пока та со вздохом откроется.

— Простите, — сказал я, — но это совсем не похоже на Порт-Санлайт.

— Потому что это Бэбингтон, — объяснил водитель. — ближе к Санлайту не подъехать, там мост низкий.

— О!

— Так где же все-таки сам Порт-Санлайт? — спросил я, но мой вопрос растаял в облаке голубого дыма. Я вскинул на плечо рюкзак и зашагал по дороге, которую с надеждой счел подходящей — она бы несомненно таковой оказалась, если бы только я выбрал другую. Я прошел довольно далеко, но дорога, кажется, ни к чему не вела, или, во всяком случае, не вела ни к чему, похожему на Порт-Санлайт. Завидев ковыляющего по обочине старичка в кепке, я попросил его подсказать, где Порт-Санлайт.

— Порт Санлайт! — проревел он голосом человека, полагающего, что весь мир оглох вместе с ним, и с намеком, что только полоумный может направляться в такое место. — Это вам нужно на фтобусе!

— На автобусе? — удивленно переспросил я. — А далеко до места?

— Говорю, вам фтобус нужон, — повторил старичок злорадно.

— Это я понял. Но все-таки, где Санлайт?

Он ткнул меня костлявым пальцем в чувствительное место прямо под ключицей. Больно.

— ВАМ НУЖОН ФТОБУС!

— Понимаю…

Ах ты нудный старый хрыч! Я повысил голос ему под стать и проревел старику прямо в ухо:

— Я хочу знать, куда идти!

Он взглянул на меня как на неизлечимого идиота.

— Ну ни хрена ни понимает! Фтобус тебе нужон, фтобус. — И зашаркал дальше, беззвучно жуя деснами на ходу.

— Спасибо! Желаю скорой смерти, — крикнул я ему вслед, растирая плечо.

Я вернулся в Бэбингтон и спросил дорогу в магазине, как и следовало поступить с самого начала. Порт-Санлайт, как выяснилось, находился совсем рядом, за железнодорожным мостом и развилкой — или наоборот. Не скажу точно, потому что тут небо описалось дождиком, и я пригнул голову так низко, что едва видел, куда иду.

Я прошел, быть может, полмили, но каждый шаг по слякоти того стоил. Порт-Санлайт очарователен, настоящий городок-сад, и оттого он много веселее, чем теснящиеся домишки Солтера. Тут есть и открытые зеленые участки, и милые домики, полускрытые за сугробами листвы. Вокруг ни души, и все, что я видел, было закрыто — не работали ни магазины, ни паб, ни музейный центр, ни галерея искусств леди Левер, и это меня взбесило — но я решил получить максимум от неторопливой прогулки по дождливым улицам. Не без удивления я увидел, что фабрика еще на месте и, насколько я мог судить, до сих пор выпускает мыло, но на том и закончилось все, чем мог порадовать Порт-Санлайт в дождливую осеннюю субботу. Я добрел обратно к автобусной остановке и час с четвертью ждал под проливным дождем автобуса дальше, в Хутон, — который выглядел еще менее забавным, чем кажется на слух.

Хутон преподносит миру не только довольно забавное название, но и самый захолустный железнодорожный вокзал, в каком мне приходилось чихать. Трущобного вида зал ожидания на платформе протекали отсырел, но я так промок, что мне было уже все равно. Вместе с шестью другими бедолагами я целую вечность дожидался поезда на Честер, где пересел на другой, в Лландидно.

Этот поезд, слава богу, был пуст, поэтому я занял место у столика, рассчитанного на четверых, и утешался мыслью, что впереди меня ждет славный отель или пансион, где можно будет принять горячую ванну и получить сытный обед, щедро сдобренный напитками. Какое-то время я смотрел в окно, потом достал свой томик «Королевства у моря», чтобы поискать у Поля Теру каких-нибудь упоминаний об этих местах и постараться их присвоить или переделать в собственных целях. Как обычно, я поразился, прочитав, что Теру проезжал по этим самым рельсам, погруженный в оживленную беседу с другими пассажирами. Как ему это удавалось? Даже не принимая во внимание, что мне достался почти пустой вагон, я все равно не представляю, как в Британии завязать разговор с незнакомцем. В Америке, само собой, все просто. Вы протягиваете руку и говорите: «Меня зовут Брайсон. Какой у вас годовой доход?», и дальше разговор идет как по маслу. Но в Англии — или, как в данном случае, в Уэльсе — это очень сложно, во всяком случае, для меня. Сколько раз я ввязывался в разговор с попутчиками, столько это кончалось катастрофой или, по меньшей мере, горькими сожалениями. Либо я выпаливаю что-нибудь неподходящее («Простите, не могу не заметить, что нос у вас выдающихся размеров»), либо выясняется, что человек, с которым я решил завязать дружбу, страдает серьезным умственным расстройством, проявляющимся в бормотании и затяжных припадках плача, или оказывается коммивояжером компании, торгующей малярными распылителями, и, приняв наш вежливый интерес за энтузиазм, обещает заглянуть с образцами, когда в следующий раз будет в этих краях, или рвется поведать об операции по удалению рака прямой кишки, а потом заставляет вас угадывать, где у него калоприемник. («Сдаетесь? А вот он, под мышкой. Пощупайте, не стесняйтесь»), или вербовщиком-мормоном, или еще одним из десяти тысяч вариантов, без которых я предпочел бы обойтись. Путем долгих и многочисленных опытов я пришел к выводу, что человек, пожелавший заговорить с вами в поезде, это, по определению, тот, с кем вы говорить не желаете, так что в последнее время я больше держусь сам по себе и черпаю удовольствия беседы в книгах более красноречивых авторов, вроде Джен Моррис и Поля Теру.