Ватикан - Антонио Аламо

— Дж. Балмена склонны переоценивать, — снова вмешался Кьярамонти.

— Тогда я передам тебе Дж. Балмена и Петера Кюнга.

— По правде говоря, дружище Джозеф, я не уверен, что смогу поладить с обоими.

— Ладно, мы еще вернемся к этому разговору на спокойную голову.

— Надеюсь, нам не придется этого делать, — заключил Кьярамонти.

— Брат Гаспар, — сказал далее его высокопреосвященство Джозеф Хакер, поворачиваясь к монаху и кладя руку ему на плечо, — премного благодарны за оказанные услуги. Не сомневайтесь, вы будете должным образом вознаграждены. Вы, несомненно, тот человек, которого посылает нам само небо.

Экзорцист кивнул, и вслед за ним кивнул секретарь-альбинос кардинала Хакера. Душа брата Гаспара была охвачена безумным возбуждением, которое, вероятно, уже успело властно охватить и всех присутствующих.

— Мы всерьез рассматриваем возможность предложить вам епископский пост, — добавил кардинал Хакер, глаза которого нервно бегали, словно осуществляя строгий надзор за малейшим уголком вселенной. — Если же что-либо постороннее помешает нам осуществить нашу волю, можете не сомневаться, что мы подыщем вам место вице-декана или коадъютора и уж во всяком случае сделаем вас монсиньором.

Проведя жизнь вдалеке от римской курии, брат Гаспар не имел ни малейшего представления, в чем состоят эти посты и должности, рисовавшиеся ему крайне загадочными, почти призрачными, однако сейчас было неподходящее время что-либо выяснять.

— Нет, нет, молчите, вы этого заслуживаете.

— Ах, монсиньор или вице-декан, а может быть, коадъютор… — повторил брат Гаспар, но улыбка у него вышла несколько циничной.

— Монсиньор как минимум, можете на это рассчитывать, — уточнил секретарь с каким-то необъяснимым торжеством.

— Действительно, можете на это рассчитывать, — одобрил баварский кардинал. — Брат Гаспар, я ничуть не удивлюсь, если, несмотря на первые недоразумения, вам предначертано сделать блестящую карьеру в курии, потому что не зря в последнее время мы так нуждаемся в людях мужественных и благорасположенных, которые понимали бы, каким должно быть точное место, подобающее подлинной Церкви Христовой, иначе говоря, всей планете, отныне и вовеки веков.

— Хватит болтовни, — неожиданно дерзко прервал его кардинал Кьярамонти, — надеюсь, мы встали так рано не для того, чтобы обсуждать будущую духовную карьеру этого монаха. Все уже сказано, так что, брат Гаспар, вручите послание Папе, и да будет с нами благоволение Господне.

Брат Гаспар кивнул, они вышли из зала собраний и возобновили свой путь по коридорам и галереям, причем подобная процессия облаченных в пурпурные мантии кардиналов и влиятельных членов курии, выглядевшая особенно экстравагантно из-за присутствия среди них простого монаха, которого, к несчастью, еще продолжал мучить зуд, вызывала немалое удивление у гвардейцев, неусыпно охранявших Наместника Христова, гвардейцев, которые вытягивались перед ними с особым подобострастием. Наконец они дошли до того перекрестка коридоров, далее которого вход любому кардиналу и архиепископу был запрещен. Попрощавшись с братом Гаспаром, они пожелали ему удачи, после чего он пошел дальше один, не оглядываясь.

Еще не было и восьми утра, но с площади перед собором уже доносился невнятный шум голосов первых верующих, вставших пораньше, чтобы многочисленными организованными группами или поодиночке поспешить на встречу с Папой в этот неурочный час.

Однако титаническая активность, развернутая монсиньором Луиджи Бруно не без помощи, как уже было упомянуто, Папской префектуры, не только пропала втуне, но и оказала своего рода противоположный эффект. И действительно, несмотря на все усилия церковников, католический мир оказался на краю мрачнейшей бездны. Что до меня, то я чувствовал себя преотлично.

Общеизвестно, что в то роковое утро 5 ноября папская аудиенция, по крайней мере поначалу, развивалась в соответствии с условностями, буквально следуя нравам, обыкновениям и протоколам, столь тщательно и тонко разработанным Папской префектурой на протяжении многих лет; общеизвестно было и то, что площадь Святого Петра с самого раннего утра будет осаждать толпа верующих, в том числе прибывших и из-за океана, страстно и нетерпеливо ждущих появления Папы, появления, о котором возвестили как могущественные средства массовой информации, так и перезвон главных колоколен Рима; общеизвестно, что брат Гаспар насладился своим первым римским завтраком в личных покоях Папы; общеизвестно, что с десяти часов утра народ неистово скандировал: «Мы хотим видеть Папу, мы хотим видеть Папу!» — и прочее в этом роде, причем возбуждение неимоверно возрастало с минуты на минуту; общеизвестно, что Папа вышел из своих личных покоев в половине одиннадцатого в сопровождении брата Гаспара; общеизвестно, что через несколько минут они попрощались, обнявшись, и что брат Гаспар запечатлел на щеке Папы поцелуй — точь-в-точь как Иуда Искариот; общеизвестно, что пятнадцать минут спустя брат Гаспар связался по телефону с Хакером и сообщил ему, что Папа принял послание с удовлетворением и, скорей всего, убивать его не придется.

— Вас ожидает вознаграждение, — сказал Хакер.

— Не сомневаюсь, — ответил брат Гаспар, хотя на самом деле сильно в этом сомневался.

Известно также, что Папа направился в крипту ватиканского собора, чтобы помолиться перед могилой святого Петра, где и оставался, преклонив колена и почти в течение целого часа храня абсолютное молчание, пока его не прервал один из фотографов «Оссерваторе романо», которого безжалостно прогнали под угрозой отлучения; известно, что он возвратился в свои покои и занервничал, поскольку им овладели дурные предчувствия; известно, что он попросил вызвать монсиньора Лучано Ванини, с которым говорил наедине в течение без малого часа; известно, что в полдень все колокольни главных храмов Рима, включая большую колокольню базилики Святого Петра, оглушительно затрезвонили, и три минуты спустя Колокольные ворота распахнулись настежь и Папа выехал на своем «папамобиле» для домашнего употребления, окруженный телохранителями, в сопровождении шофера и бразильской монахини, хотя никто так и не понял, откуда она взялась, — и все это подробно освещалось многочисленными каналами по всему миру. Для меня, что и понятно, речь шла о совершенно особом случае.

Медленно, следуя ватиканскому обычаю и чтобы собравшиеся верующие могли поближе разглядеть Верховного Пастыря и причаститься бесконечной вере, которую он олицетворял, «папамобиль» объехал площадь, лавируя между группами публики, которая делала все возможное, чтобы дотронуться до него, несмотря на прочные ограждения и многочисленных охранников-наблюдателей; если же это не удавалось, люди тянули к нему фотографии своих покойных, четки и медальоны, масло, воду и соль или поднимали детей, чтобы они тоже могли стать свидетелями его вдохновляющего и успокоительного присутствия. Паства неустанно приветствовала Папу здравицами, аплодисментами и даже песнями. Тысячи флажков, раскрашенных в ватиканские цвета, были уже розданы, и десятки плакатов с разными надписями развевались на ветру. Вцепившись одной рукой в металлический поручень автомобильчика, другую Папа протягивал к своему народу, который безуспешно старался дотянуться до нее, — только немногим счастливчикам удавалось коснуться кончиков его пальцев.

Двигаясь между протянутых к нему рук верующих, «папамобиль» совершил два полных круга, словно чтобы дать народу возможность дважды созерцать священное лицо в профиль, наконец добравшись до трибуны, возвышавшейся на верхней площадке главной лестницы, в соответствии с маршрутом и расписанием, намеченными префектурой. Папа наконец решился заговорить, и казалось, что разноголосый рев толпы зазвучал вдвое громче по мере приближения долгожданного момента. Однако римское небо грозило Святому Отцу предвестиями бури, но даже темные небеса и несущиеся в них смятенные тучи были не в состоянии утихомирить единодушного порыва паствы.

Когда Папа вышел из «папамобиля», прозвучало несколько торжественных залпов и швейцарские гвардейцы из почетной палатинской гвардии в особой форме (пышных гофрированных воротниках и блестящих на солнце шлемах, кирасах и нашейниках), вооруженные до зубов, хотя и несколько примитивно — шпагами, алебардами, пиками и тесаками, — вытянулись по стойке «смирно». К трибуне Папу сопровождали государственный секретарь, его высокопреосвященство кардинал Джузеппе Кьярамонти; заместитель государственного секретаря, архиепископ монсиньор Франческо Паупини; префект Папской канцелярии епископ Умберто Палаццини; паладин веры, его высокопреосвященство кардинал Джозеф Хакер и другие иерархи и прелаты, вслед за чем, когда Папа сел, перед ним промаршировали два итальянских полка с оглушительно игравшим оркестром, и хотя наиболее внимательные заметили, что вначале Папа отмахнулся от военного марша, как от назойливой мухи, несомненно, что на протяжении всего парада он отбивал такт правой ногой. Как только умолкли тромбоны, трубы и барабаны, колокольни главных римских храмов вновь празднично зазвонили на разные лады, толпа с новым энтузиазмом приветствовала этот перезвон, и тогда по мегафону раздался гимн «Ты — Петр», встреченный бурей аплодисментов преклонивших колена верующих и новыми взрывами восторженных криков. При этом некое беспокойство ощущалось в плотных рядах патриархов, кардиналов, архиепископов, епископов, митрополитов и генералов больших и малых орденов, включая доминиканцев, расположившихся на почетных местах справа и слева от трибуны, вслед за которыми стояли несколько не столь важных духовных лиц и среди них — доминиканский монах Гаспар Оливарес, с которым я сражался тысячу раз, и, наконец, в самой глубине, рядом со Святыми вратами, хор Сикстинской капеллы, затянувший гимн «Бенедиктус».