Армагеддон - Генрих Сапгир

— Вы-то зачем здесь, Олег Евграфович?

— Добру послужить, — просипел тот.

— Вы уже ранены?

— Недооперирован, — непонятно ответил последователь Достоевского. И срывающимся сиплым тенорком запел:

Под грозовыми облакамиИдет отряд к плечу плечом.Добро должно быть с кулаками,А милосердие с мечом.Сомнем, сметем!

Сзади дружно подхватили. Сразу шаг стал отчетливей, движение уверенней и сплоченней. Шла слитная человеческая масса в ритме песни.

Грехи — всеобщее наследство.Но если свой искупишь грех.То цель оправдывает средствоИ будешь счастлив ты за всех.Один за всех!

— Мою песню поют, слышите, — блестя влажными глазами, прошептал за плечом гордый Олег Евграфович. — Мелодию и припев сами придумали. Народ.

— Ефим, возьмите меч! — быстро сказал ВэВэ, не поворачиваясь к нему.

— У кого?

— Хотя бы у Олега.

— А вы сами? — заметил Ефим. — Где ваш?

— Если надо, я и щитом убью предателя! — испуганно выкрикнул ВэВэ и попятился, но пятиться было некуда — и его сильно вытолкнули вперед. Щит громыхнул.

Кто-то сунул в руку Ефима кухонный секач. Видимо, вооружались в спешке и на всех не хватило. Что же будут делать эти современные люди со всем этим врученным им, непривычным железом? Аркаша и Юраша — бывшие Ван-Гог и Бурлюк шагали сосредоточено и выставили перед собой пики, видимо, так и надо. У Беллочки поблескивал в руках волнистый индийский крис. «Опасно! еще порежет кого-нибудь», — пронеслось мельком.

Впереди протяжно закричали и побежали. Ефим побежал вместе со всеми. Там — еще не видно где — лязг и скрежет, две толпы столкнулись, как два железнодорожных состава на линии, когда вагоны встают дыбом и лезут друг на друга, корежась и ломая все внутри. Ах! И сразу этот противный мерный стук: хэк, хэк, хэк, так мясник рубит мясо на рынке.

Люди с вытаращенными глазами лезли друг на друга. Ряды смешивались и уже невозможно было понять, где свои, где чужие. Инстинкт все же, видимо, не ошибался. Тот, кто лезет тебе навстречу — враг. Каждый, защищаясь, вынужден был атаковать. Вслепую тыча перед собой копьем, прямо на Ефима шел знакомый ему доктор-гинеколог. Ефим тяжело ударил его кулаком в лоб, и тот повалился навзничь, не открывая глаз.

Ефим смотрел зорко. Вот еще женщина из района, где живет Наташа. Призывая на помощь и визжа, как зарезанная, женщина заталкивала кого-то в раструб фабричной мясорубки на колесах. Тот еще хватался за края и молил пощадить его, но уже весь с ногами был там. Ужасная картина!

В другом месте кудрявый белокурый ребенок лет девяти сидел в седле огородного трактора, который взбирался на груду повалившихся тел, волоча сзади борону с острыми крючьями. Белокурый ангелочек смеялся от души и кричал:

— Куча мала! Куча мала!

Все поле битвы было пронизано слепящими лучами прожекторов, выхватывая то там, то тут фантастические подробности. Вверху летал вертолет, освещая картину сверху: копья, латы и ватники, разъяренные, искаженные страхом лица, татары в лохматых ушанках, опрокинутые кони — явно с городского ипподрома, общая свалка. Какие-то злобные карлики выпрыгивали, как на пружинах, черными молниями проносились над массой сражающихся и падали там, где их вовсе не ждали.

Ровный гул стоял над Армагеддоном. И тут до слуха донеслись резкие немецкие ругательства. Белая крыса, притаившаяся у Ефима за пазухой, заворошилась и высунула мордочку. Ефим решительно двинулся на голос, отбиваясь и раскидывая встречных.

Там, в гуще свалки, среди вздыбленных лошадей худощавый парень в кожаной куртке на голое тело шел навстречу, размахивая длинным мечом и таща за собой на смерть перепуганную Наташу, которая только закрывалась. Ефим сразу оценил решительность Вольфганга, который спасал Наташу. Иначе ее давно бы затоптали, забили. Услышав немецкую брань, Олег Евграфович из толпы вывернулся на проклятого фашистского выродка, стараясь достать его мечом, но запутался в своих простынях. Ефим видел, как криво усмехнувшись, Вольфганг сделал фехтовальный выпад и легко проткнул нападавшего. Бедняга сломался пополам и повалился, как белая кукла.

— Наташа! — отчаянно крикнул Ефим.

Наташа вскинулась, закричала, стала вырываться. Крепко держа ее, Вольфганг перенес взгляд на Ефима и тут же сделал другой глубокий выпад в его сторону — неуловимо блеснуло лезвие… И оно бы пронзило Ефима, если бы не неожиданное событие такого же молниеносного свойства. Не знаю, то ли возбужденная запахом крови, то ли стремясь к хозяину, то ли желая ему отомстить за предательство, белая крыса прыгнула в лицо Вольфгангу. Тот отшатнулся, и Ефим запоздало пырнул его забытым в руке секачом. Что-то хрустнуло. Парень с крысой на лице упал навзничь. Наташа плакала и обнимала возлюбленного.

— Олег Евграфович убит, — сказал он ей.

Почему-то все замерло и затихло кругом, когда они вытаскивали поэта из общей свалки. Просто на них перестали обращать внимание.

— Гоги, все под контролем? — спросила Марина.

Тот пожал плечами и кивнул.

Олег Евграфович, всю жизнь проживший в Подмосковье, умирал на чужом затоптанном песке пустыни.

Вдруг он открыл глаза и посмотрел ясным разумным взглядом на склонившиеся к нему лица. Губы зашевелились:

— Любил он трудно, безответноИ стушевался незаметно,

— процитировал себя.

Помолчал.

— Хотелось бы издать… — усмехнулся. — А все-таки меня не скальпель этого… профессора… Сергей-Сергеича зарезал…

И кончился. Тело его некоторое время остывало на ледяном к ночи песке — и понемногу растворилось, исчезло, совсем. Чтобы возникнуть в московской больнице, где после четырех, если вы помните, ему делали операцию.

— Что за вечная путаница у нас… Его ищут, а оказывается, тело уже в морг доставили! — удивился дежурный прозектор, обходя свежие трупы на каталках, еще ждущие вскрытия.

Наташа и Ефим тоже долго не могли прийти в себя в своей разгромленной квартире. Наконец она согрелась чаем, но все равно, зуб на зуб не попадал. Как их оттуда вынесло? Нашего повествования это касается только краем. А для Гоги и вовсе не проблема.

— Знаешь, Ефим, — сказала Наташа, все еще дрожа, — а ведь это съемки нового супер-фильма были… Армагеддон… С новейшими спецэффектами… Может быть, Олег Евграфович совсем не умер… или умер не совсем…

— Не знаю, что это было, — покачал головой Ефим. — Но уезжать отсюда надо — и поскорей.

Вскоре после этой ночи начались поворотные события, которые привели к падению берлинской стены. Сам я супербоевик «Армагеддон» не смотрел и не знаю, кто победил. Но судя по теперешнему состоянию нашего общества, победили тогда обе стороны — и Добро, и Милосердие. Да так и не примирились до сих пор со своей победой.

ГЛАВА 19

Рассказ Карена Арутюняна — двойника Иосифа Сталина.

Я родился в Ростове-на-Дону — в знаменитом южном городе. В молодости ничто не предвещало моей будущей карьеры. Окончил в Ростове Институт Рыбного Хозяйства и стал работать в рыбонадзоре. Рыбы, конечно, стало не так много на водных просторах Дона — и в плавнях, и в устье. Но икра и стерлядка была всегда. На двух столах: на столе Первого Секретаря и на моем. Так шли годы. Меня знали не только по всему Дону, но и на Волге, куда я ездил отдыхать к приятелю. Уважение, конечно. Я просторные усы любил носить, чтобы в вино обмакнуть. Хотя посмеивались, смотри, мол, какие налимы на Дону водятся.

Но вот однажды приехали какие-то новички-браконьеры. Я ночью — за ними на моторке с сиреной, прожектором освещаю, из двустволки стреляю. Попугать. В общем, представление на полный ход. Подъехал, борт к борту. Московский кинорежиссер оказался. Так он при взгляде на меня чуть в воду не упал.

— Не может быть! Иосиф Виссарионович!

— Нет, говорю, Карен Арутюнович.

— Смотри, как похож.

— Да, говорю, похож. На человека похож, который твой незаконный улов конфискует.

А тот смеется:

— Счастье тебе, с твоими усами, Карен, привалило. В Москву поедешь.

С тех пор на Мосфильме работаю. Сколько я ролей переиграл. Меня вся страна знает. Не по фамилии, правда, а как Сталина. По совместительству играю. Знаменитый актер речи говорит, а если ходить надо, то меня пускают. Я хожу взад-вперед, взад-вперед, и думаю. Как он думал. Жена Дездемона и друзья по десять раз смотрели на экране, как я хожу. Очень убедительно, говорят, не отличишь, кто ходит.

С Лубянки смотреть на меня приезжали. Генерал беседовал со мной. Выбирай, говорит. Или мы тебя сейчас уголовникам кинем, не посмотрят, что ты Сталин, петухом тебя сегодня же ночью сделают. Или на всю жизнь — величайший почет. О жене и родных не беспокойся: спрячем где-нибудь в Колумбии, в Боготе, и на всю жизнь обеспечим. Как не согласиться! Что я добра своим родным не желаю? Главное, живым остаться, как вы считаете?