Господин Малоссен - Даниэль Пеннак

– Ногтоеда у мальчишки – подумаешь какая необходимость!

– У меня один ребенок лежит сейчас в ящике Б-6. Сепсис. Запущенный панариций – это не шутки. Загноилось, а мамаша проглядела.

И тут же:

– Не взбалтывайте эту бутылку, господин Силистри. Это же «Барон Пишон», лонгвильское семьдесят пятого. Может быть, вам это ни о чем не говорит, но печень сенатора мариновалась в таком вине долгие годы.

Прежде чем Силистри успел что-либо ответить, дверь открылась, и на пороге появился инспектор Карегга, держа в руках поднос с обедом, заказанным как обычно в ближайшем ресторане.

Опять же, следуя обычаю, заведенному судебным медиком, они три четверти часа провели за обеденным столом, обсуждая попутно сложившуюся обстановку. Любопытных оказалось не так много, как опасался Постель-Вагнер. Полдюжины от силы. Внушительный торс санитара Карегга быстро их разохотил играть в семью усопшего. Шестьсу Белый Снег покоился с миром. Вопрос оставался открытым: кто придет за ним и когда?

– Если вообще придут.

Постель-Вагнер спокойно посасывал свою пенковую трубку, разбирая корреспонденцию.

– Хирург точно придет, – уверенно заявил Титюс.

– Да. Только фальшивое удостоверение личности подмахнет и сразу явится, – подтвердил Силистри.

– Все равно большой риск, – заметил Постель-Вагнер.

– Большой денежный мешок на замке, – пояснил Титюс.

– Поставьте себя на место коллекционера, на которого работает наш хирург, – сказал Силистри. – Он уже два дня как исходит слюной перед телевизором, в котором только и показывают Бельвиль папаши Божё. Шедевр из шедевров в мастерстве татуировки. Что-то вроде ожившего плана Тюрго[23].

– Ожившего…

– Просто так выразился. Наш коллекционер отдавал под нож девушек и ради гораздо меньшей ценности, чем эта… его хирург шел на невероятный риск… а тут предлагают уже мертвого! Продукт быстрой заморозки, надо только сходить в морг и забрать его…

– Что и говорить, пирожок на блюдечке по сравнению с тем, что им приходилось делать до сих пор.

– Если коллекционер до этого не додумается, хирург уж точно своего не упустит. Сам ему и предложит выгодное дельце.

Инспектора перебрасывались репликами. С каждым пасом доводы становились все весомее.

– А если они учуют ловушку? – спросил Постель-Вагнер. – Вы ведь уже подложили им свинью – тогда, с Мондин.

– Сначала они наведут справки в Бельвиле. Узнают, что папаша Божё и в самом деле отдал концы, что проживал он по указанному адресу и что семьи у него нет. Они сопоставят все, шаг за шагом, со сведениями, которые появляются на телевидении и в газетах. Все сойдется. С чего бы им что-либо заподозрить.

– Если бы не их подозрительность…

Силистри впервые улыбнулся Постель-Вагнеру.

– Вот и еще одна причина, Постель.

«Тесные отношения, – подумал судебный медик, – хочу я того или нет, но все к тому и идет…»

Силистри обратился к нему:

– У такого субъекта, как наш хирург, подозрительность – это топливо для его возбуждения. Там, где каждого из нас она заставила бы отступить, его она распаляет до белого каления. Вкус к риску и крайняя осторожность, перед таким коктейлем эти мерзавцы обычно не могут устоять.

– А зачем тогда нам принимать столько мер предосторожности? – съязвил Постель-Вагнер.

– Затем, что увидев полицейский кордон вокруг вашего морга, хирург сюда не сунется. Он не псих.

– Да?

– Извращенец, доктор, но не псих.

Силистри уставился в одну точку. Титюс несколько отодвинулся от стола. Он сидел у окна, перебирая четки. Постель-Вагнер погрузился в чтение своей корреспонденции. И разговор оборвался.

Из вскрытого конверта выскользнула газета. Постель-Вагнер поднял ее. Псевдомедицинский еженедельник «Болезнь».

Под огромным заголовком «БАКТЕРИЯ СЪЕДАЕТ ЧЕЛОВЕКА» следовала статья о фасциите, вызывающем некроз: проказник стрептококк, который время от времени выгрызает вас изнутри в несколько часов, исключительный случай, известный с XIX века; однако статья, подписанная самим издателем Сенклером, представляла этот факт как невиданную дотоле Божью кару, предвещала всеобщую эпидемию, с самыми гадкими подробностями, жуткими определениями и смачными примерами: скоропостижное разложение мужа прямо на брачном ложе или младенца в колыбели… тихий ужас в чистом виде. Постель-Вагнер перевернул страницу. «БЕЗУМНЫЙ АКУШЕР ШИКАРНЫХ КВАРТАЛОВ». Фото: гинеколог Френкель. Тон статьи: мстительная истерика на тему попранной медицинской чести. Постель-Вагнер покачал головой. Маттиас Френкель был его учителем.

– Настоящая зараза эта «Болезнь».

В мусорку ее.

А между тем у Постель-Вагнера не было никаких сомнений, он сам произвел вскрытие плода в двух из одиннадцати случаев экстренных абортов. Заключения, отправленные им комиссару Кудрие, были однозначны: совершенно здоровые жизнеспособные зародыши.

Судебный медик снова раскурил погасшую трубку. Титюс издалека спросил:

– Какими мухоморами вы набиваете свою трубку?

Постель-Вагнер разогнал облако дыма.

– А какая молитва заставляет вас терзать ваши четки?

В правой руке инспектора показался револьвер.

– Прощение обид.

В ту же секунду раздался телефонный звонок.

Постель-Вагнер снял трубку, представился, выслушал, дважды кивнул, повесил трубку и объявил:

– Это дивизионный комиссар Кудрие. Какой-то тип появлялся в Бельвиле. Расспрашивал о Шестьсу. Представлялся его племянником. Скоро будет вам еще одна обида для прощения, Титюс.

33

– Если я правильно посчитал, – сказал я, – Лизль и старый Иов прожили вместе уже лет восемьдесят, правильно?

– Точнее, восемьдесят семь. С той встречи в «Кафе Централь» они больше не расставались.

Мы вычерпали озеро Аннеси своими рюмками. Большой белый грузовик, пыхтя, катился по дороге на Гренобль.

– Прекрасная любовь, – сказал я. Грузовик нервно дернулся в сторону.

– Любовь, вечно любовь, ты нас всех уже довел со своей любовью, Бенжамен!

(Ничего себе… настроение.) Вцепившись в руль, глядя прямо перед собой, Жюли, остервенело погоняла грузовик.

– Черт, из-за тебя чуть не перевернулись.

Педаль газа – всмятку. Белый конь – на дыбы. Я держусь за ручку дверцы и за ниточку нашего разговора.

– А! Значит, восемьдесят семь лет вместе без любви?

Скрежет на поворотах.

– Вот он, мир по Малоссену: или любовь, или ее нет! Никакой альтернативы. Долг любить! Обязанность быть счастливым! Гарантия на блаженство! Все глаза полны тобой, моя половинка! Вселенная ослепленных любовью! Я тебя люблю, ты меня любишь, от всей этой любви уже деваться некуда! Тошнит! Не захочешь, да пристанешь к орде вдовщиков!

– Вдовщиков?

– Вдовщиков! Тех, кто делает вдовами! Кто освобождает нас от любви! Чтобы дать настоящей жизни хоть один шанс! Настоящей, такой, какая она есть! Без прикрас! И без любви!

Я посмотрел на небо. Ни облачка. Гневная синь.

– Откуда у тебя это преклонение перед любовью, Бенжамен? Где ты подцепил эту розовую заразу? Пошлые сердечки с цветочным запахом! То, что ты называешь любовью… в лучшем случае – влечение! В худшем – привычка! И в любом случае – лицедейство, театральная постановка! От наигранного обольщения до лживого разрыва, с тайными сожалениями и угрызениями совести, смена ролей и ничего больше! Страх, уловки, приемчики, прихватцы всякие, вот твоя прекрасная любовь! Вся эта грязная кухня, за которой уже не помнишь себя! И каждый день одно и то же! Ты нас достал, Малоссен, со своей любовью! Взгляни вокруг! Открой окно! Купи телевизор! Почитай газету! Поинтересуйся статистикой! Иди в политику! Работай! А потом расскажешь нам о прекрасной любви!

Я слушаю ее. Я слушаю. Небо синее. Мотор рычит. Я далеко от Парижа. Еду. Пленник просторов. Катапульты не предусмотрено.

Она забрюзжала по-испански:

– No se puede vivir sin amar…[24]

Она ухмыляется. Она бьет по рулю. Ладонями. Бросила педали, кричит:

– Nosepuedevivirsinamar!Ax!Ax!

Настоящий боевой клич.

Грузовик кренит вправо, заносит на обочину, в насыпь черной земли. Комья грязи. Ручной тормоз. Лбом о ветровое стекло. Стоим. Одно колесо зависло над пропастью. Дыханье сперло.

Она открывает дверцу. Прыгает. Она на гребне горбатой насыпи. Пинает носком камешек. И наступает тишина. Наступает.

Наступает.

Она наклоняется над пустотой.

Вечность.

Она распрямляется.

На плечах – небо. Руки – плети. Глаза в землю.

Она делает глубокий вдох.

Возвращается.

Садится на свое место.

И говорит:

– Извини.

Добавляет:

– Это ничего.

Не смотрит на меня. Не прикасается ко мне. Ключ зажигания.

– Все прошло.

Она повторяет:

– Извини меня.

Задний ход.