Прислуга - Кэтрин Стокетт

Я знаю, что Лерой хотел бы остаться, но он бросает на младших такой взгляд, что те исчезают, быстро и бесшумно. Репортер тоже умолкает. На миг приемник становится просто деревянным ящиком. Но лишь на миг.

— Медгар Эверс, — опять слышится голос диктора, — секретарь местного отделения НААСП, умер. Медгар Эверс убит.

У меня слюны полный рот, с трудом сглатываю. Разглядываю обои, пожелтевшие от кухонного чада, липких детских ручонок, сигарет Лероя. На стенах у Минни никаких картинок или календарей. Пытаюсь не думать. Не хочу думать об убитом чернокожем мужчине. Сразу вспоминаю Трилора.

Руки Минни сжимаются в кулаки.

— Застрелили на глазах его собственных детей, Эйбилин, — цедит она сквозь зубы.

— Мы будем молиться за Эверсов, мы будем молиться за Мирли… — Но это звучит так бездушно, что сама останавливаюсь.

— По радио сказали, что его домашние выбежали из дома, услышав выстрелы. Сказали, он шел, спотыкаясь, весь в крови, и детки, залитые его кровью… — Она опускает ладони на стол с такой силой, что приемник подпрыгивает.

Задерживаю дыхание, но голова все равно кружится. Я должна быть сильной. Я должна быть рядом со своей подругой.

— В этом городе никогда ничего не изменится, Эйбилин. Мы живем в преисподней, мы в ловушке. Наши дети в ловушке.

Голос репортера вновь окреп:

— …Повсюду полиция, дороги заблокированы. В ближайшее время ожидается пресс-конференция мэра Томпсона…

Я задыхаюсь, слезы катятся градом. Повсюду вокруг нас белые люди, они окружают цветные кварталы. Белые с винтовками, нацеленными в цветных. Потому что кто же защитит нас? Цветных полицейских не бывает.

Минни смотрит на дверь, за которой скрылись дети. Лицо все в поту.

— Что они сделают с нами, Эйбилин? Если поймают…

Она говорит о наших рассказах.

— Мы обе знаем. Плохо будет, — тяжело вздыхаю я.

— Но что именно они сделают? Привяжут к грузовику и протащат по улице? Пристрелят меня во дворе на глазах у детей? Или просто уморят голодом?

По радио выступает мэр Томпсон, рассказывает, как он сочувствует семье Эверсов. Поглядываю на открытую заднюю дверь, и у меня опять такое чувство, что за нами следят, особенно когда слышу голос белого.

— Мы же… мы же не говорим о гражданских правах. Просто рассказываем о жизни, как оно на самом деле происходит.

Выключаю радио, беру Минни за руку. Так мы и сидим. Минни смотрит на раздавленную на стене моль, я — на красные кусочки мяса, оставленные засыхать на сковородке.

У Минни в глазах дикая тоска.

— Как хочется, чтобы Лерой был дома, — шепчет она.

Сомневаюсь, чтобы когда-нибудь прежде в этом доме звучали такие слова.

Дни идут, а Джексон, штат Миссисипи, все больше напоминает кипящий горшок. По телевизору у мисс Лифолт показывали, как толпы чернокожих прошли маршем по Хай-стрит на следующий день после похорон мистера Эверса. Триста человек арестовали. Цветные говорят, на поминальную службу пришли тысячи, но белых можно было пересчитать по пальцам одной руки. Полиции известно, кто убийца, но они отказываются назвать его имя.

Я узнала, что семья Эверс не будет хоронить Медгара в Миссисипи. Его тело перевезут в Вашингтон, на Арлингтонское кладбище, и, думаю, Мирли гордится этим. Должна гордиться. Но мне бы хотелось, чтобы он остался тут, поближе. В газете я прочитала, что даже сам президент Соединенных Штатов посоветовал мэру Томпсону работать лучше. Создать комитет из белых и черных для решения проблемы. Но мэр Томпсон ответил — президенту Кеннеди ответил: «Я не собираюсь создавать би-расовый комитет. Не будем себя обманывать. Я сторонник разделения рас, и в таком ключе мы и будем действовать».

Несколько дней спустя мэр вновь выступил по радио.

— Джексон, Миссисипи, — это почти рай на земле, — заявил он. — И так будет до конца наших дней.

Второй раз за два месяца Джексон, штат Миссисипи, попал в журнал «Лайф». На этот раз мы даже стали его обложкой.

Глава 15

У мисс Лифолт о Медгаре Эверсе не говорят. Когда она возвращается домой, я переключаю приемник на другую станцию. И все идет своим чередом. От мисс Хилли по-прежнему ни слуху ни духу, и от постоянного беспокойства я почти заболеваю.

На следующий день после похорон Эверса в гости заезжает матушка мисс Лифолт. Она живет в Гринвуде, Миссисипи, а сейчас направляется в Новый Орлеан. Мисс Фредерикс, она не стучится в дверь, просто вплывает в гостиную, где я глажу белье. Улыбочка у нее кислая. Отправляюсь к мисс Лифолт сообщить, кто к нам прибыл.

— Мама! Как ты рано! Тебе, должно быть, пришлось подняться еще до рассвета. Надеюсь, ты не слишком устала!

Мисс Лифолт влетает в гостиную, по дороге торопливо подбирая разбросанные игрушки. Кидает в мою сторону выразительный взгляд. Кладу мятые сорочки мистера Лифолта обратно в корзину, достаю салфетку вытереть мордашку Мэй Мобли, перемазанную желе.

— Ты так свежо и стильно выглядишь, мамочка, — мисс Лифолт улыбается так старательно, что чуть глаза из орбит у бедняжки не вылезают, — ты довольна своей поездкой?

Судя по роскошному «бьюику», на котором она приехала, и изящным туфелькам, у мисс Фредерикс гораздо больше денег, чем у мистера и мисс Лифолт.

— Мне захотелось передохнуть. Надеюсь, ты пригласишь меня в «Роберт Э. Ли» на ланч, — говорит мисс Фредерикс.

И как эта женщина сама себя выносит? Я слыхала, как мистер и мисс Лифолт однажды ругались из-за того, что она каждый раз, как приезжает, заставляет мисс Лифолт вести ее в самое модное место, а потом дочери приходится оплачивать счет.

Мисс Лифолт пытается возражать:

— А может, Эйбилин приготовит нам ланч дома? У нас есть прекрасная ветчина и…

— Я приехала, чтобы сходить с тобой куда-нибудь. А не затем, чтобы перекусить дома.

— Хорошо, хорошо, мамочка, только возьму сумочку.

Мисс Фредерикс наконец обращает внимание на Мэй Мобли, играющую на полу со своей куклой, Клаудией. Наклоняется, обнимает девочку, спрашивает:

— Мэй Мобли, тебе понравилось платьице, которое я тебе прислала на прошлой неделе?

— Да, — отвечает Малышка бабушке.

Помню, пришлось показывать мисс Лифолт, что платье посередине слишком узкое. Малышка в нем выглядит чересчур толстой.

Мисс Фредерикс грозно смотрит на Мэй Мобли:

— Следует говорить «да, мэм», юная леди. Слышишь?

Мэй Мобли, с хмурой мордашкой, отвечает:

— Да, мэм.

Но я-то знаю, о чем она думает. Она думает: «Ну вот. Только этого мне не хватало. Еще одна тетка, которой я не нравлюсь».

Дамы идут к выходу, мисс Фредерикс стискивает локоть мисс Лифолт:

— Ты совершенно не умеешь выбирать приличную прислугу, Элизабет. Это ее обязанность научить Мэй Мобли хорошим манерам.

— Согласна, мама. Мы займемся этим.

— Нельзя нанимать кого попало и просто надеяться на удачу.

Чуть позже готовлю Малышке сэндвич с той самой ветчиной, для которой мисс Фредерикс чересчур изысканна. Но Мэй Мобли отодвигает еду, попробовав только кусочек.

— Мне плохо. Голыско болит, Эйби.

Я понимаю, что это за «голыско», и знаю, как его вылечить. У Малышки сенная лихорадка. Даю ей чашку горячей воды с медом, добавляю туда немножко лимона. Но что ей больше всего нужно, так это сказка, чтобы уснуть. Беру малютку на руки. Ох, да она подросла. Скоро исполнится три годика, плотная и круглая, как тыковка.

Каждый день мы с Малышкой перед дневным сном усаживаемся в кресло-качалку. Каждый день я повторяю: «Ты добрая, ты умная, ты важный человек». Но девочка растет, и скоро этих слов будет недостаточно.

— Эйби? Почитаешь сказку?

Перебираю книжки, смотрю, что бы ей почитать. «Любопытного Джорджа» она не хочет слушать. «Маленький цыпленок» и «Мадлен» тоже не годятся.

Некоторое время мы просто так качаемся в кресле. Мэй Мобли прижимается головкой к моей униформе. Мы смотрим, как капли дождя падают в воду, оставшуюся в зеленом бассейне. Я молюсь за Мирли Эверс — хорошо, что я работала и не пошла на похороны. Думаю о том, как ее десятилетний сынишка — мне рассказали люди — тихонько плакал во время всей церемонии. Покачиваюсь в кресле и молюсь, и мне так грустно, и не понимаю, что вдруг на меня находит. Слова льются сами собой.

— Жили как-то две маленькие девочки, — начинаю рассказывать я. — Одна девочка — с черной кожей, а другая — с белой.

Мэй Мобли поднимает голову, внимательно слушает.

— Маленькая черная девочка говорит белой: «Почему это твоя кожа такая светлая?» А белая девочка отвечает: «Не знаю. А почему твоя кожа такая черная? Что бы это значило?» Но ни одна из них этого не знала. Тогда белая девочка и говорит: «Что ж, давай сравним. У тебя есть волосы, и у меня есть волосы».