Двери в полночь - Дина Оттом

Я кивнула. Мы медлили. Он смотрел на меня, будто смеясь, только огонек сигареты освещал лицо при каждой затяжке, делая его более резким и немного страшным. Я уже совсем было собралась идти, как вдруг решилась:

— Шеф, как вас зовут на самом деле?

Падали долгие свинцовые мгновения. Он вглядывался в мое лицо, и впервые я увидела нерешительность.

— Шеферель. Только это большой секрет.

Он снова улыбнулся и быстро зашагал в сторону черного хода в Институт.

18

Под желтыми фонарями кружился дождь. У меня кружилась голова. От того, что не выспалась, что проглотила пять чашек кофе и выкурила пачку сигарет. От того, что внизу не ждал теплый «мерседес». От того, что весь город пропах мокрой травой, хотя вокруг не было ни травинки. От того, что потемневшие дома вечернего Петербурга так остро напоминали Нижний Город, в который хотелось вернуться — мучительно, щемяще, до дурноты.

Я натянула на голову капюшон и шагнула в темноту — вокруг раскинулась наша, скучная и пресная, по сравнению с той, которую я знала, ночь. Сегодня мне предстояло под взглядом Оскара показать все, на что я способна, и вступить в одну из групп. Только бы не к Жанне — это было все, о чем я могла думать.

Я шла по темному проспекту, сдувая с носа набегающие капли дождя и поплотнее засунув руки в карманы куртки. С моего первого появления в Нижнем Городе прошло всего несколько дней, и я бы предпочла еще хотя бы пару раз побывать там и освоиться, прежде чем уходить туда с группой на дежурства, но Шеф все решил за меня. Он вообще не проявлялся эти дни, и его силуэт, исчезающий в мороси вечернего дождя, почему-то так и стоял у меня перед глазами. Я валялась на своей огромной пустой кровати, ела, спала и изучала прелести ванной комнаты день за днем, изнывая от безделья. Мобильник молчал как партизан, так что и ему чуть было не пришел конец через убиение об стену, когда он вдруг тихо прошуршал пришедшей от Шефа эсэмэской.

То, что он написал, а не позвонил, было само по себе странно. Но больше всего удивляла интонация и лаконичность: «В НИИД быстро. Машины нет, давай пешком. Сразу ко мне». Может быть, Шеф относился к тому разряду людей (тут я хмыкнула), который напрочь не умеет писать эсэмэски? Передо мной встал образ начальника — что тот, прежний, что этот, с которым я уже начинала смиряться, — и словосочетание «что-то не уметь» к нему вообще никак не подходило. Значит, намеренно. Ну что я ему-то сделала?!

Холодный воздух забирался под капюшон и впивался в щеки, уши, нос… Сапоги, рассчитанные на машину, а не на лужи и слякоть, уже давно промокли, джинсы тоже зачерпывали достаточно воды с тротуара, и мокрое пятно уже подбиралось к коленям. Что там за срочность, что надо меня выдергивать среди ночи, и что за кризис, что меня лишили машины?! Пальцы уже как ледышки, и я надеюсь только, что их кошмарно срочное дело подождет чашку кофе. Иначе я совершенно отказываюсь существовать.

Желудок противно ноет, напоминая, что мы с ним забыли поесть. И еще — что меня ждет испытание. Я даже не знала точно, в чем оно заключается, но внутри заранее зрела паника. Ладно, положим, Оскара я не боюсь. Шефа — тем более, сколько кофе вместе выпито! Я вдруг поймала себя на том, что никак не могу перестроиться и называть его полным именем, хотя что-то в отношении него точно изменилось. Стоило вспомнить о нем, тронуть нёбо языком, произнося финальную «ль…» его имени, — и будто снова опаляет сознание мгновенной вспышкой безысходной боли. Она отдавалась тяжелым камнем под сердцем вечером, когда серое солнце опускалось с серого неба; когда свет фар отражался в окнах дома напротив и бил мне в глаза; когда я вытягивала руку из окна, ловя капли дождя, она на мгновение стискивала мне сердце, не давая дышать, — и так же исчезала.

Поэтому я старалась не думать о нем.

Хлюпая промокшими сапогами, я прошлепала по лестнице наверх, злорадно представляя, какие дивные следы остаются на синем ковролине, и свернула к Шефу. Замерла у прикрытой двери, занеся отмерзающую руку в паре сантиметров от двери.

— Входи.

Вот так. Вот так всегда.

— Вызывали? — Я всунулась в кабинет, намереваясь смотреть куда-нибудь в сторону, чтобы только не встречаться с ним взглядом, но как-то само собой получилось, что подняла глаза. И снова вздрогнула — сколько мне еще привыкать к тому, что теперь для меня он больше, чем парень с рекламы?

Босс в кои-то веки сидел не на столе, а за ним, брови его были сурово сведены, так что на молодом лбу залегла складка. Привычная белая рубашка и плащ, который он даже не снял.

— Проходи, — Шеф переложил какие-то исписанные листы и подтолкнул один ко мне. — Прочитай и подпиши.

Я плюхнулась в кресло у стола и уткнулась взглядом в бумажку, пытаясь понять причину его перемены ко мне. Вспомнилось, как вдруг резко исчез из моей жизни Оскар — на долгих два месяца, показавшихся мне вечностью. Пусть он вроде бы и вернулся, но все равно я его почти не вижу. Если теперь еще и Шеф, это будет уже слишком! Я, покусывая губы, обдумывала возможность задать ему вопрос в лоб, но тут голос начальства выдернул меня из задумчивости:

— Боже мой, Черна, сколько можно читать пять строчек?!

Автоматически вжав голову в плечи, я наконец прочитала текст. Ну да, приказ о моем назначении в группу 5. Казенным и сухим языком, который и читать-то сложно. Параллельно указывалось, что мне присваивается воинское звание «рядовой». Я пожала плечами и подписала приказ.

Шеф взял у меня лист, все так же не поднимая глаз, и оставил свою подпись, больше похожую на вышивку бисером по шелку.

— Осталось только Оскара, — Шеф встал с кресла, придерживая полу плаща, и, не поворачиваясь, кивнул мне: — Идем.

Шел он неожиданно быстро и широко, так что пришлось чуть ли не бежать следом, краем глаза отмечая непривычную гудящую тишину — как будто много человек разом говорили очень тихим шепотом.

Шеф распахнул дверь с золотой табличкой, и мы вошли в кабинет Оскара. Я думала, что там будет пусто или только он один, но большой круглый стол, который я помнила с первого дня здесь, оказался весь занят. Я узнала лисичек, Черта и Крапиву, остальные пять существ были мне незнакомы.

Все они сидели опустив головы и ничего не говоря.

— Оскар, — Шеф кинул лист с приказом на стол, и я только сейчас увидела Оскара, отступившего от окна к столу. Смотреть на него было почти больно: осунувшийся, с недельной, наверное, щетиной, почти черными синяками под глазами, он казался тенью того мужчины, который когда-то помахал мне у арки Главного штаба.

Устало потерев глаза, он постучал рукой по столу, кто-то кинул ему ручку. Размашистая, на пол-листа, подпись и усталый голос: