Искатели необычайных автографов - Владимир Артурович Левшин

какая-нибудь, притом самая элементарная ошибка. Но вернемся все же к Фибоначчи. Помнится, меня прервали как раз тогда, когда я собирался объяснить…

— Нет, — сказал Фило, — объяснять ничего не надо. Я сам отгадаю.

— Это как же?

— Обыкновенно. По картам.

Мате возмущенно поднял плечи. Что за чушь! Но Фило настаивал на своем. Когда-то, сказал он, одна старая цыганка научила его гадать, и теперь ему пришло в голову проверить свое искусство.

Мате, поджав губы, подал ему деревянную полированную шкатулочку с двумя старыми карточными колодами. «Теткины!» — отметил про себя Фило и, быстро разбросав карты на исколотом циркулем буле, стал глубокомысленно изучать их.

— Тэк-с… Прежде всего, что у нас справа? Справа у нас червонный валет и семерка бубен — стало быть, сердечные хлопоты. Сейчас я скажу, что вы подумали, потеряв из виду мессера Леонардо. Вы подумали, что знаете о нем очень мало. Так ведь?

Мате молча кивнул.

— Вот видите, карты никогда не лгут. Поехали дальше. В головах у вас туз пик и девятка треф, иначе говоря, казенный дом и нечаянный интерес. А это значит, что, вернувшись в Москву, вы отправились в научную библиотеку, долго рылись в каталоге и взяли на дом курс лекций по истории математики…

— Да, — подтвердил Мате, все более изумляясь, — том второй…

— Помолчите, — строго остановил его Фило. — Кто из нас гадалка, я или вы? Теперь поглядим, что у нас на сердце, слева. Ага, шестерка бубен и король червей. Из этого вытекает, что, придя домой, вы открыли главу, посвященную Фибоначчи, и узнали из нее кучу интересного: между прочим, и то, что мессер Леонардо сдержал свое слово и действительно записал для императора логический ход своих решений. И так как задач было много больше, чем нам с вами удалось услышать, у него получилась целая книга… Нет, вру, целых две книги. Первая называется «Либер квадраторум», что в переводе с латинского означает «Книга квадратов», вторая — «Флос», что значит «Цветок», а в переносном смысле — цветок красноречия.

— Скажите пожалуйста! — продолжал восторгаться Мате. — Какая точность!

— То ли будет! Видите, что у вас в ногах? Король треф и король бубен. Отсюда следует, что, читая описание «Книги квадратов», вы наткнулись на нечто совершенно удивительное: среди вороха задач вам попалось выражение x4 + y4 ≠ z4. Оказывается, мессер Леонардо пытался доказать, что сумма четвертых степеней двух чисел не может быть равна четвертой степени третьего числа, и, таким образом, опередил Ферма почти на пять столетий. Ну, что скажете? Верно я вам гадаю?

— Грандиозно! — медленно произнес Мате. — Просто ума не приложу, как вы умудрились прочитать пятьдесят страниц мелкого текста за каких-нибудь пятнадцать — двадцать минут?

Фило не выдержал — расхохотался!

— Секрет изобретателя. А если говорить серьезно — фотографическая память. Схватываю всю страницу сразу.

— Счастливчик! — позавидовал Мате. — Жаль только, что на прочитанных вами страницах кое-чего не хватает. Вы знаете лишь то, что Леонардо рассматривал частный случай теоремы Ферма и допустил некоторый просчет. Но вам неизвестно, что тот же случай рассматривал сам Ферма и нашел доказательство абсолютно верное. Так что приоритет все-таки остается за ним. Впрочем, кто знает, не умри Леонардо так рано, ему, быть может, удалось бы доказать теорему Ферма не только для частного случая, но и в общем виде. И называлась бы она великой теоремой Фибоначчи.

— Не умри Леонардо так рано… — подхватил Фило. — Вы говорите о том, чего я не дочитал. Когда это произошло?

— Предположительно в 1228 году.

— Год крестового похода под началом Фридриха Второго… Так Фибоначчи убили на войне?

— Вполне возможно. Только на какой? Как раз в том же 1228 году в Италии вновь обострилась гражданская война между гвельфами и гибеллинами. Так что Леонардо мог запросто погибнуть и не выезжая из Пизы… Но все это догадки. Смерть Фибоначчи так же таинственна, как и его жизнь. В сущности, что мы о нем знаем? Почти ничего.

— Неправда, — возразил Фило. — Нам известно самое главное: его труды. Его неповторимое математическое мышление…

— Все это касается Леонардо-математика. Но что мы знаем о Леонардо-человеке?

— Не так уж мало: он был скромен и благороден. Согласитесь, человек самовлюбленный вряд ли станет называть себя таким нелестным прозвищем. А этот… Когда я думаю о мессере Леонардо, мне вспоминаются строки пушкинского «Памятника»: «Веленью божию, о Муза, будь послушна! Обиды не страшась, не требуя венца, хвалу и клевету приемли равнодушно и не оспоривай глупца».

Стихи оказались до того к месту, что Мате ахнул. Можно подумать, Пушкин написал их не о себе, а о Фибоначчи!

— И о себе, и о Фибоначчи, — сказал Фило. — И вообще о всяком одаренном человеке, который твердо верит в свое призвание и осуществляет его вопреки обидам и непониманию, не требуя похвал и наград. Как видите, обобщения свойственны не только математике…

— Вы правы, — взволнованно согласился Мате. — Пушкин обобщил те нравственные принципы, которым должен следовать всякий талант и которых, судя по всему, придерживался Фибоначчи. Да, Фибоначчи делал свое дело, несмотря ни на что. И уж он-то перед человечеством в долгу не остался. Хотя бы потому, что подарил ему свои удивительные числа…

— Но почему же числа — в первую очередь? Неужели этот числовой ряд — самое ценное в математическом наследии Леонардо?

— Вопрос интересный, но односложно на него не ответишь…

— Кто ж вам мешает отвечать многосложно? — улыбнулся Фило. — Я не сбегу.

Числа, числа, числа…

— Есть такая книга, — начал Мате, — «Диалоги о математике». Написал ее выдающийся венгерский математик нашего века Альфред Ре́ньи. Форма диалога выбрана им не случайно, как не случайно обратился к ней когда-то Галилей.

Жанр диалога зародился в глубокой древности. Диалоги, как вы знаете, писал Эратосфен, который излагал мысли, приписываемые Платону. А до Эратосфена диалоги писал сам Платон, излагавший мысли своего великого учителя Сократа.

У Сократа была особая манера беседовать с учениками. Он задавал им ряд искусно поставленных вопросов и подводил таким образом к правильному выводу. Приемы и дух сократовского диалога, дошедшие до нас в передаче Платона, производят сильное впечатление. К сожалению, это особое искусство древних — подводить простыми вопросами к сложной сути предмета — в