Овод - Этель Лилиан Войнич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Но тогда у вас будет две границы вместо одной!
— Да, но все другие пути безнадежны. Ведь привезти большой контрабандный груз в неторговую гавань невозможно, а вы знаете, что в Чивита-Веккиа[73] заходят самое большее три парусные лодки да какая-нибудь рыбачья шхуна. Если только мы получим наш груз в Тоскане, я берусь провезти его через границу Папской области. Мои товарищи знают там каждую горную тропинку, и у нас много мест, где можно прятать оружие. Груз должен притти морским путем в Ливорно, и в этом-то главное затруднение. У меня нет там связей с контрабандистами, а у вас, вероятно, есть.
— Когда вам нужен окончательный ответ?
— Время не терпит, но я могу подождать два-три дня.
— Вы свободны в субботу вечером?
— Сейчас скажу… сегодня четверг… да, свободен.
— Ну, так приходите ко мне. Я все обдумаю за это время и дам вам окончательный ответ.
* * *
В следующее воскресенье Джемма послала комитету флорентийской организации мадзинистов письмо, в котором сообщала, что намерена заняться одним делом политического характера и поэтому не сможет исполнять в течение нескольких месяцев ту работу, за которую до сих пор была ответственна перед партией.
В комитете ее письмо вызвало некоторое удивление, но возражать никто не стал. Джемму знали в партии как человека, на которого можно положиться, и члены комитета решили, что если синьора Болла предпринимает неожиданный шагу то имеет на это основательные Причины.
Мартини Джемма сказала прямо, что берется помочь Оводу в кое-какой «пограничной работе». Она заранее выговорила себе право быть до известной степени откровенной со своим старым другом — ей не хотелось, чтобы между ними возникали недоразумения и тайны. Она считала себя обязанной показать, что доверяет ему. Мартини ничего не сказал ей, но Джемма поняла, что эта новость глубоко его огорчила.
Они сидели у нее на террасе, глядя на видневшийся вдали за красными крышами Фьезоле. После долгого молчания Мартини встал и принялся ходить взад и вперед, заложив руки в карманы и посвистывая, что служило у него явным признаком волнения. Несколько минут Джемма молча глядела на него.
— Чезаре, вас это очень обеспокоило, — сказала она наконец. — Мне ужасно жаль, что вы так волнуетесь. Но я не могла поступить иначе.
— Меня смущает не дело, за которое вы беретесь, — ответил он мрачно. — Я ничего о нем не знаю и думаю, что раз вы соглашаетесь принять в нем участие, значит оно того заслуживает. Но я не доверяю человеку, с которым вы собираетесь работать.
— Вы, вероятно, не понимаете его. Я тоже не понимала, пока не узнала ближе. Овод далек от совершенства, но он гораздо лучше, чем вы думаете.
— Весьма вероятно. — С минуту Мартини молча шагал по террасе, потом вдруг остановился. — Джемма, откажитесь! Откажитесь, пока не поздно. Не давайте этому человеку втянуть вас в его дела, чтобы не раскаиваться потом.
— Чезаре, — мягко сказала она, — вы сами не знаете, что говорите. Никто меня ни во что не втягивает. Я пришла к своему решению самостоятельно, хорошо все обдумав. Я знаю, что вы не любите Ривареса, но речь идет о политической работе, а не о личностях.
— Мадонна, откажитесь! Это опасный человек. Он скрытен, жесток, не останавливается ни перед чем… и он любит вас.
Она откинулась на спинку стула:
— Чезаре, как вы могли вообразить такую нелепость!
— Он любит вас, — повторил Мартини. — Прогоните его, мадонна!
— Чезаре, милый, я не могу прогнать его и не могу объяснить вам, почему. Мы связаны друг с другом… не по собственной воле.
— Если вы связаны, то мне больше нечего сказать, — ответил Мартини усталым голосом.
Он ушел, сославшись на неотложные дела, и в течение долгих часов бродил по улицам. Мир казался ему очень мрачным в тот вечер. Было у него единственное сокровище, и вот явился этот хитрец и украл его.
X
В середине февраля Овод уехал в Ливорно. Джемма познакомила его там с одним пароходным агентом, либерально настроенным англичанином, которого она и ее муж знали еще в Англии. Он уже не раз оказывал небольшие услуги флорентийским радикалам: ссужал их в трудную минуту деньгами, разрешал пользоваться адресом своей фирмы для партийной переписки и тому подобное. Но все это делалось через Джемму, из дружбы, к ней.
Не нарушая партийной дисциплины, она могла пользоваться этим знакомством по своему усмотрению. Весь вопрос был в том, получится ли из этого что-нибудь. Одно дело — попросить дружески настроенного иностранца дать свой адрес для писем из Сицилии или спрятать в сейфе конторы какие-нибудь документы, и совсем другое — предложить ему перевезти контрабандой огнестрельное оружие для повстанцев. Джемма никак не надеялась на успех.
— Можно, конечно, попробовать, — сказала она Оводу, — но я не думаю, чтобы из этого что-нибудь вышло. Если б вы пришли к Бэйли с моей рекомендацией и попросили пятьсот скуди,[74] отказа не было бы: он человек в высшей степени щедрый. Может одолжить в трудную минуту свой паспорт или спрятать у себя в подвале какого-нибудь беглеца. Но если вы заговорите с ним о ружьях, он удивится и примет нас обоих за сумасшедших.
— Но, может быть, он посоветует мне что-нибудь или сведет меня с кем-нибудь из матросов, — ответил Овод. — Во всяком случае, надо попытаться.
Через несколько дней, в конце месяца, он пришел к ней одетый менее тщательно, чем всегда, и Джемма сразу увидела по его лицу, что у него есть хорошие новости.
— Наконец-то! А я уж начала бояться, не случилось ли с вами чего-нибудь.
— Я думал, что писать опасно, а раньше вернуться не мог.
— Вы только что приехали?
— Да, прямо с дилижанса. Я пришел сказать, что все улажено.
— Неужели Бэйли согласился помочь?
— Больше чем помочь. Он взял на себя все дело: упаковку, транспорт, все решительно. Ружья будут спрятаны в тюках товаров и придут прямо из Англии. Его компаньон и близкий друг Вильямс соглашается лично наблюдать за отправкой груза из Саутгемптона, а Бэйли протащит груз через таможню в Ливорно. Потому-то я и задержался так долго: Вильямс как раз уезжал в Саутгемптон, и я поехал
