Капризы юной леди - Элизабет Вернер

Герман остался один. Он никак не мог побороть чувство неопределенного страха. Для чего было устраивать такое шумное сборище, когда владельцу замка было совершенно не до гостей? Тут замышлялось что-то недоброе, и Зигварт решил не отходить завтра от графа ни на шаг.

Вечером съехались остальные гости, и к ужину в столовой собралось многочисленное мужское общество. Все были в прекрасном настроении в ожидании великолепной охоты. За столом было очень весело, особенно поражал своей словоохотливостью и веселостью сам хозяин дома.

Предположение графа относительно Зигварта вполне оправдалось, молодой архитектор, блестяще оправдавший ожидания своего покровителя, привлек общее внимание. Всем хотелось познакомиться с ним и поздравить его с выдающимся успехом. И Герман вынужден был учтиво отвечать на все любезности, наблюдая в то же время за неестественно веселым графом. На душе Зигварта было очень тяжело.

Наконец ужин окончился, и гости разошлись по разным комнатам. Зигварт, выйдя в примыкавшую к столовой проходную комнату, подошел к окну, завешенному тяжелой шторой, и приложился горячим лбом к холодному стеклу.

Трое мужчин, направлявшихся в столовую, приостановились на минуту в комнате, увлекшись разговором.

– Сегодня Равенсберг такой веселый, – сказал пожилой седоватый господин, в фигуре которого чувствовалась военная выправка.

– Если только это не напускное, – заметил местный ландрат[3]. – Ведь всем известно, что в его семье далеко не все благополучно.

Третий из гостей, грубоватый местный помещик, барон фон Лангенов, засмеялся.

– Да, с американцем у него что-то не сладилось, – сказал он, – тот сломя голову ускакал в Берлин, через несколько дней туда же отправилась и графиня, а теперь и Бертольд уехал, чтобы все уладить. Он всегда был козлом отпущения. Ему ведь приказали жениться на миллионе, и он всегда был только мужем своей жены, подчиняющимся любой прихоти ее величества королевы. В сущности, жалкая у него судьба.

Герман быстро вышел из своего невольного укрытия, потому что увидел то, чего не видели эти гости, стоявшие спиной к двери зала: там стоял только что подошедший Равенсберг. Услышав последние слова, граф в ту же минуту очутился около барона и воскликнул:

– Не угодно ли вам, господин фон Лангенов, повторить то, что вы только что сказали?

– Ну, я же ведь говорил без всякого плохого намерения, – пробормотал барон, пытаясь увильнуть, но граф продолжал громким и вызывающим тоном:

– Я желаю знать, кто осмелился поносить моего сына в моем собственном доме! Отвечайте!

Лангенов, сперва раскаявшийся в своей неосторожности и желавший загладить ее, в свою очередь вышел из себя.

– Ого, какой тон! На такие вопросы я не отвечаю.

– Тогда вы должны дать мне удовлетворение.

Подошедшие гости старались примирить их, говоря, что несколько произнесенных под влиянием выпивки слов могут всегда быть взяты обратно. Но Зигварт видел, что, несмотря на свое кажущееся раздражение, граф был совершенно спокоен и, очевидно, старался довести противника до последней степени раздражения.

– Я требую, чтобы вы взяли свои слова обратно и извинились при свидетелях, – проговорил он повелительным тоном. – Я считаю ваши слова подлостью.

– Теперь вы оскорбляете меня, – завопил Лангенов, потеряв всякое самообладание. – То, что я сказал, – правда, чистая правда, и если вы считаете мои слова подлостью, то эта подлость падает и на вас.

Дальше он не успел ничего сказать, потому что Равенсберг поднял руку и замахнулся. Гости бросились разнимать их, но удар был уже нанесен, и дуэль стала неизбежной.

Около полуночи Зигварт вошел в комнату графа, который послал за ним. Равенсберг снова стоял перед портретом предка.

– А, это ты? – он медленно повернулся. – Я не принял тебя, когда ты заходил ко мне, потому что мне было необходимо условиться со своими секундантами. Теперь все улажено, и у меня осталось для тебя свободное время.

Герман подошел к графу, их взгляды встретились, и они поняли друг друга без слов.

– Неужели это было необходимо? – тихо спросил Герман.

– Да, – последовал спокойный ответ. – Теперь Лангенов не будет щадить меня, его честь требует этого. Не гляди на меня с таким упреком, Герман. Неужели ты хотел, чтобы я разделил судьбу Гельфенштейна? Он часто говорил: «Все мы попали под неумолимое колесо нового времени, которое на своем пути раздавит все прошлое и… нас». Но я пойду своим собственным путем. Так будет лучше.

Он говорил с мрачным спокойствием и был лишь тем, чем сделали его рождение и воспитание. У него не было ни малейшего сомнения относительно исхода дуэли, он знал, что завтра пробьет его час.

– Господин граф, – начал Зигварт, но Равенсберг перебил его.

– Брось же наконец этот тон! Со дня нашего последнего свидания в Эберсгофене ты знаешь, в каких мы отношениях. Твое длительное отсутствие доказало мне, что ты не мог с этим примириться. Теперь, когда все вокруг меня рушится, ты, наконец, пришел…

Он протянул руки, и Герман бросился ему на грудь.

– Мой милый, милый мальчик, – мягко проговорил граф, – наконец-то я обнял тебя! Ты не сердишься больше на меня из-за матери? Ты не знаешь власти вековых традиций, семейных законов и всего того, что мы несем на своих плечах как тяжелое бремя прошлого. Мы возмущаемся против этого, но в конце концов покоряемся. Я тоже вынужден был сделать это, мимолетная юношеская мечта была лучшим в моей жизни. Я принес в жертву и ее, и тебя, и взамен этого у меня остался сын, наследник, который носит мое имя, но у которого нет в жилах ни капли моей крови, который теперь трусливо бросил меня и перешел на сторону тех, кто хотел распоряжаться и им, и мной. Это возмездие.

– Ты позволишь мне остаться с тобой? – спросил Герман. – Или, может быть, тебе еще надо…

– Привести что-нибудь в порядок? Нет.

– А Бертольду ты ничего не напишешь?

– С ним мне не о чем говорить. Пусть он кормится до самой смерти за счет Морлендов. Они заставят его дорого заплатить за это. Ты никогда не сдался бы так позорно.

– Нет, никогда!

– Я это знал, – с удовлетворением произнес граф. – Ты пошел в меня. Тебе нечего бояться этого нового времени, которое уничтожило нас. Ты своими собственными силами пробил себе дорогу, сидишь теперь на колеснице счастья и смело смотришь в будущее. Да благословит бог тебя и твою судьбу! Я хочу попросить тебя еще об одном: будь завтра в восемь часов утра в охотничьем доме. Мы выбрали место для поединка недалеко от него, и очень возможно, что меня отнесут туда. Тогда я хотел бы хоть еще раз увидеть тебя.

– Я буду там, – с рыданием произнес Герман.