Ксеноб-19 - Андрей Ливадный

— Понял… — В голосе Хоука прозвучало отнюдь не смирение, а скорее вызов. Он совершенно запутался в ситуации, и не знал, радоваться ему или наоборот злиться. СКАД, оказывается, читал его мысли, только вот непонятно, как об этом узнал Светлов? Энтони меньше всего нравилось, что его везут неизвестно куда, помимо воли, к тому же видимо считают предателем, но… альтернатива выглядела еще хуже, холодный ствол ИПК, казалось, оставил отпечаток у него на лбу, по спине от недавних воспоминаний до сих пор пробегали мурашки.

— Ладно, Энтони, до связи. Подумай на досуге о своих поступках. Я загляну к тебе, как только освобожусь.

Светлов отключил коммуникатор, оставив активным только экстренный канал связи, потом, вдруг изменил решение и вызвал Фриенбагера:

— Клаус, как обстановка?

— Терпимо. Пока особых затруднений нет.

— Ты можешь передать управление Фогелю?

— Могу. Но зачем?

— Энтони пришел в себя. Сейчас у него Миллер. Надо бы растолковать Хоуку наше положение. Боюсь, что старания Генриха ни к чему не приведут. Ты понимаешь, — нам не нужны неприятности на борту «Ланцета».

— Можешь не объяснять дальше. Сейчас иду. Я найду аргументацию, не волнуйся.

— Если что, — у меня работает экстренный канал вызова.

— Сказал — не волнуйся. Уж с Хоуком я как нибудь разберусь.

— Добро.

Светлов прошел по узкому коридору, и коснулся сенсора, расположенного в переборке седьмой «каюты».

Двойная герметичная дверь почти бесшумно скользнула в сторону.

Дане снились кошмары.

Она не могла проснуться из-за введенных Миллером препаратов, которые должны были обеспечить ей здоровый сон, но, увы, — присев на край откидной койки, Антон понял, что это не так, лекарства лишь погрузили ее рассудок в мир бессвязных мысленных ассоциаций. Дана то вздрагивала всем телом, то молча начинала скрипеть зубами, комкая влажную от ледяного пота простыню…

Антон протянул руку и осторожно коснулся пальцами ее щеки.

Лицо Даны пылало, на щеках то и дело проступали пунцовые пятна.

Ее нужно будить — подсказывал рассудок, но душа испуганно притихла, Светлов в эти минуты пытался переосмыслить, понять, кто она для него: призрак из прошлого, живая женщина, или…

С ним самим происходили странные, если не сказать — зловещие внутренние метаморфозы.

Почему он не пошел к Хоуку и сам не поговорил с ним?

Потому что Энтони для него чужой. Они не понимают друг друга. В душе Антона крепло противоречивое чувство: он ощущал незримую, но очень прочную связь с Фогелем, Фриенбагером и… Даной.

Ну, с Куртом и Клаусом все понятно, с ними его связывали события прошлого, а вот Дана… как она попала в круг духовно близких людей, ведь он фактически ничего не знал о ней… Да, были встречи в виртуалке, но как справедливо указал Миллер, Антон не связывал образ понравившейся ему девушки с той Даной, которую он нашел в камере поддержания жизни, а потом, как казалось, не сумел сберечь во время боя в черном лесу.

Миллер… — Мысль внезапно переключилась на иной образ. Он по-прежнему смотрел на Дану, а перед внутренним взором, словно наваждение, появился док — сложная натура, отчаянно-смелый в помыслах, но совершенно не приспособленный к борьбе, принципиальный идеалист, готовый взбунтоваться против системы, достаточно умный, чтобы искать себе союзников, загодя готовить встречу и… Антон вдруг вспомнил Генриха в мешковатом пальто, вжимающегося в потрескавшийся асфальт, отчаянно вздрагивающего при каждом выстреле.

В душе и разуме Светлова существовали градации, о которых он не подозревал до последних событий. Он был уверен в Клаусе, Дане и Курте, будто они являлись отражением его самого, и машинально дистанцировался от Миллера и Хоука. Почему? Они такие же люди, разве что не столь спокойные, уравновешенные, как он сам.

Пока он размышлял, Дана открыла глаза.

Оказывается, она вот уже минуту лежала, притихнув, сжавшись в комок, и смотрела на Антона, пытаясь что-то прочесть на его окаменевшем лице.

Она тоже не понимала, что происходит. Фактически потеряв память, Дана ощущала, что само присутствие Антона не просто успокаивает, у нее возникла стойкая уверенность, будто его разум открыт для нее, и знает она Светлова очень давно…

И не только его.

В присутствии Фогеля или Фриенбагера она ощущала тоже самое.

Фогель?

Кто такой Фогель?! — Она мысленно запаниковала, но подсознание вдруг вытолкнуло образ незнакомого мужчины, сидящего в кресле за панелью управления «Ланцетом».

Откуда я его знаю? Дана, поняла, что ее рассудок игнорирует внешность, она каким-то непонятным образом воспринимала образ Фогеля, как будто видела материализацию его мыслей…

Хуже того: она наблюдала за Куртом в режиме реального времени. Значит, ее имплант без всяких команд находился в постоянном контакте с ботовой сетью?

От таких вопросов и ощущений ее вновь бросило сначала в жар, затем вернулось ощущение холода…

Чтобы не закричать, она перевела взгляд на Светлова, сосредоточилась на нем, и тут же болезненно, трепетно ожили иные мысли, наложенные на прежний фон непонятных ассоциаций:

Кто ты, Антон? Почему все ноет в груди, а разум тянется к тебе? Что за спасение ты несешь? Почему я искала именно тебя, едва живая, практически ничего не помнящая?

Странное, сладкое и одновременно пугающее чувство духовной близости, вроде бы ничем не обоснованное, но крепкое, словно камень.

Чем же мы так похожи с тобой? И почему мне так страшно от неясных, недопонятых, будто заново нарождающихся чувств?

— Антон… — Ее пересохшие губы с трудом шевельнулись, прошептав его имя.

…

Он как будто возвращался из другого мира.

Шепот Даны обжег рассудок, но его пальцы не дрогнули, продолжая машинально гладить ее по щеке.

Они встретились взглядами.

Бездна.

Черный омут безвременья, вот что отражали их глаза. В зрачках Даны и Антона таилось нечто, еще не осознанное ими, как данность, все проходило на грани смутного тревожного предчувствия?… Или общего воспоминания?

А души трепетали, бились в грудную клетку глухими, неровными ударами сердец.

Было страшно. Им обоим было страшно в эти минуты, потому что чувства, зародившиеся в душах, казались неведомыми.

Абсурд? Что случилось здесь и сейчас, за чертой укрепленной Цитадели, посреди враждебного пространства? Почему, не сказав ни слова, они как будто говорили друг с другом много часов подряд?

— Антон, мне страшно…

Он отнял ладонь от ее щеки, и крепко сжал пальцы Даны.

— Мне тоже… — Почему-то шепотом ответил он.

— Я как будто падаю в пропасть…

Он попытался отчаянно сопротивляться нахлынувшему, будто волна чувству, но разум тонул в потоке эмоций, лишь крепче, до боли сжимались пальцы…

— Дана, я не знаю, что будет дальше. — Тихо ответил он. — И уже не уверен, что прошлое однозначно… Что-то происходит, со мной… С нами…

Она не ответила, но взгляд Даны вдруг переместился.

Антон медленно повернул голову.

В открывшихся дверях каюты стоял Клаус и молча, растерянно, потрясенно смотрел на них.

В его глазах читалось точно такое же выражение, словно он, отключившись от реальности, падал в бездну.

Неизвестно, что случилось бы в следующую секунду, но внезапное, резкое торможение «Ланцета» вырвало их из необъяснимого оцепенения.

— Проклятье… — Клаус едва устоял на ногах. — Курт что происходит?!

— Олонги! — Пришел краткий ответ по громкой связи. — Не знаю, что делать. Тут тупик.

— Что значит тупик!?

— Конец древней дороги! Какая-то насыпь, знаки, гора покореженной техники…

— Мы идем, ничего не делай! — Антон с необъяснимым облегчением ощутил, как отхлынули обуревавшие его тревожные чувства, словно реальная опасность была намного проще и предпочтительнее чем незримый мысленный контакт, возникший между ним Даной и Клаусом.

— Я с вами. — Дана попыталась встать. — Антон помоги мне!..

Ее требовательный тон и внезапно окрепший голос не смутили Светлова, хотя он должен был насторожиться.

— Давай, милая, только скорее, — он протянул руку, помогая ей встать, и уже не ощущая того, как у Даны вдруг все оборвалось в груди от сказанного им слова: милая…

Что же происходит?… — Она больше не ощущала слабости, хотя перед глазами все плыло, двоилось, но причиной были обыкновенные слезы…

Горячая капля сорвалась с ресниц, обожгла щеку.

Она что-то делала, двигаясь вслед за Антоном, а сознание сосредоточилось на новом чувстве.

Еще одна слезинка сорвалась с ресниц.

Как горячо…

Я помню… Это было очень давно… Так давно, что время утратило смысл, превратившись из объективной величины в абстрактное понятие, которым оперировал не разум, а так болезненно и внезапно очнувшаяся душа.