Сто осколков одного чувства - Андрей Корф

Поезд трогается.

Илюнчик: Значит, Светке не забудь передать...

Петрович: (одновременно) А сумку – тете Вере...

Удаляясь, танцуют на перроне коронный «горбушечный» танец. Скрываются с глаз долой вместе с перроном.

Камера в купе подхватывается в руку, поднимается и разворачивается. Она сидит напротив, в домашнем халатике. На столе – бутылка вина и дорожная закуска.

Она: Как меня достала твоя камера!

Он: Это ерунда. Знала бы ты, как она МЕНЯ достала.

Она: Вот и дай ее сюда.

Он: Не дам.

Она: Дашь.

Он: Не дам...

Она: Ну, держись...

Возня за обладание камерой. Перед объективом творится чехарда. В конце концов, камера оказывается в ее руках.

Мы впервые видим Его. Он сидит напротив, за столом, вид растрепанный.

Смотрит в камеру.

Она: Чего уставился?

Он: Пользуюсь случаем, чтобы посмотреть на тебя двумя глазами.

Она: И как?

Он: В два раза лучше, чем одним.

Она: Подлизываешься?

Он: Ага.

Она: Не выйдет, дядька. А ну выкладывай все как есть!

Он: Куда выкладывать? На стол?

Она: Еще чего! Сюда выкладывай, в камеру. А то молчит, а глаза хитрые! О чем молчишь?

Он: О тебе молчу.

Она: А о чем думаешь?

Он: О чем в поезде думать?... Так... О минуте.

Она: О какой такой минуте? Что-то ты темнишь, дядька.

Он: Вот прошла минута. За нее много чего случилось.

Она: Например?

Он: Кто-то родился. Минуту назад его голова торчала между мамкиных ног, как арбуз на бахче. А сейчас чья-то рука, большая, как Театральная площадь, держит его на весу, и он уже прокричал свое первое «кукареку».

Она: А еще?

Он: А кто-то испустил дух, и сейчас идет по тоннелю.

Она: Ты – придурок. Неужели нельзя подумать о чем-нибудь нормальном типа расписания поездов?

Он: Можно. Но за минуту с ним ничего не случилось. И не только с ним. Все камни стоят где стояли, дома не перешли на соседнюю сторону улицы, а один мой приятель как был дураком, так и остался. Но!

Она: Что?

Он: Альпинист поднялся на десять метров ближе к цели, вор набрал последнюю цифру кода, а Танька с Таганки испытала первый в своей жизни оргазм и теперь удивляется, какой длинной может оказаться минута.

Она: Ты на что намекаешь? Какая еще Танька?!

Он: Не знаю. Наверное, веселая и крашеная под Мэрилин Монро.

Она: Слушай, дядька. Ты и вправду придурок?

Он: Это плохо?

Она: Это холодно, и сквозняк. Дует по ногам.

Он: Положи их ко мне на колени.

Она: Вот так? (кладет)

Он: Вот так. Теперь думать не о чем. Голова пустая, как голубятня в праздник.

Она: При чем тут голубятня?

Он: Вот и я думаю, при чем тут голубятня?... Слышишь шаги?

Она: Нет. А ты?

Он: Слышу.

Она: Кто там?

Он: Следующая минута. Крадется, как кошка. За нами, голубками.

Она: Значит, следующая минута – наша?

Он: И наша тоже. (одними губами) Иди ко мне...

Она: Выключать эту штуку?

Он: Как хочешь...

Темнота.

Питер, Дворцовая набережная, белая ночь.

Он: Добро пожаловать на бал призраков. Узнаешь этого чернявого кавалера?

Она: Кажется, я видела его в каком-то учебнике. Это поэт?

Он: В свободное от любви время – да. Скоро его убьет красивый и глупый кавалергард. Он будет целиться в ногу, но попадет в живот.

Она: Кажется, эти призраки танцуют.

Он: Да. Им трудно танцевать на живой трясине из мертвецов, которые строили этот город. Но они очень стараются.

Она: Им не страшно?

Он: Им очень страшно и противно. Чтобы не слышать криков, они приказали оркестру играть громче, а ночи – никогда не наступать...

Эрмитаж, залы искусства ХVII века.

Она: (глядя на ложе с балдахином) Ничего не имею против этой кровати. Но где мы поставим телевизор?

Он: Наверное, придется выбросить эту вазу.

Она: Только через мой труп.

Он: Хорошо. Тогда обойдемся без телевизора.

Она: Нет. Ты купишь мне плоский Bang Olufsen и привинтишь его к потолку.

Он: Ого, какие слова ты знаешь...

Она: Ты про потолок?

Он: А зеркало? Тебе нужно зеркало?

Она: Я со своими габаритами умещаюсь в карманном зеркальце.

Он: Тогда зачем тебе такая большая кровать?

Она: Такая большая кровать, как вы изволили выразиться, нужна не мне, а нам.

Он: Зачем? Мы же спим, обнявшись.

Она: Зато когда поссоримся, можно будет разбежаться на три метра. Чтобы даже блоха не допрыгнула.

Он: Мы не будем ссориться.

Она: Еще как будем.

Он: Нет, не будем.

Она: Нет будем! (зловещим шепотом)

Он: Да тише ты!

Питер, Дворцовая набережная, белая ночь. Камера в руках у Нее.

Он (облокотясь на перила): Здесь я однажды встретился с собой. Это было довольно страшно.

Она: Как это выглядело?

Он: Это было ночью, а он, который я, стоял на том берегу Невы, у стены Петропавловки.

Она: Как ты его разглядел? Мне отсюда ни черта не видно.

Он: Мне тоже не было видно. Я просто точно ЗНАЛ, что там стоит мой двойник. И помахал ему рукой.

Она: А он?

Он: Ничего. Отвернулся и шагнул в стену.

Она: А ты допил бутылку и пошел спать.

Он: Ага.

Она: Врешь, как всегда?

Он: Вру, как всегда. У меня и пальто такого никогда не было.

Она: При чем тут пальто?

Он: У него было пальто, похожее на крылья, сложенные за спиной. Как у ночных бабочек.

Она: Жуть.

Он: Ага. Вот так разминешься со своим ангелом, а потом ищи его. Как после этого бутылку не допить?

Камера отворачивается к Петропавловке. Внизу кадра лениво ворочается Нева.

Эрмитаж, бальный зал.

Она: А здесь мы будем принимать гостей. Ты любишь гостей?

Он: Если среди них нет красивых глупых кавалергардов.

Она: Хорошо. Мы будем приглашать умных толстых полковников.

Он: Я не возражаю и против пары-тройки принцесс.

Она: Ах так! Тогда без кавалергардов не обойтись.

Он: Хорошо. Только пусть это будут гусары. Они не такие наглые.

Она: Кто говорит о наглости, ваше сиятельство? Мы говорим всего лишь о танцах.

Он: Тогда разрешите заполнить собой вашу танцевальную квитанцию.

Она: Всю?

Он: Всю-превсю. Включая графу «Итого».

Она: Эта квитанция и так заполнена вами, дяденька. Раз и навсегда.

Он: Если бы ты только знала, как в это трудно поверить.

Она: Давай не будем об этом.

Он: Давай.

Она: Ты слышишь музыку?

Он: И слышу и вижу, как призраки пляшут, наступая друг другу на ноги.

Она: Присоединимся?

Он: Начинай.

И она начинает – маленькая, хрупкая, в белом платье, с распущенными волосами. И музыка становится слышна, набирает силу, эхом мечется по залу.

Камера пускается в путь, окружая Ее танец, как загонщики – косулю.

И редкие туристы с улыбками таращатся на происходящее...

Питер, Дворцовая набережная, белая ночь. Нева.

Он: Я видел много рек. Но ни в одной нет такой страстной мощи. Такой смертной тоски. Нева похожа на Стикс. В ее плеске слышны стоны и музыка. А ведь бывают еще и наводнения! Хотел бы я увидеть хоть одно.

Она: Сейчас увидишь, потому что я очень хочу писать. Я понимаю, что призракам это на фиг не нужно, но живые люди тут как то решают эту проблему?

Он: Можешь не искать казенный сортир. Я уже попробовал однажды.

Она: И как?

Он: Никак.

Она: Что же делать?

Он: Пойдем в Летний Сад. Там тебя ждут райские кущи.

Она: Ох... Искуситель... Надеюсь, там ты выключишь эту чертову камеру?

Он: Не дождешься.

Она: Но ты хотя бы отойдешь на пару шагов.

Он: Хорошо.

Кусты Летнего сада и белое платье, присевшее в реверансе.

Темнота.

Зажигается спичка и подносится к свече.

Свеча не освещает ничего, кроме собственного фитиля.

До поры до времени.

Мальчишник у Него. Камера у Него в руках.

Стол выглядит, мягко говоря, странно. Мальчишник есть мальчишник, поэтому для антуража приглашена «ночная бабочка». Ее зовут... Ну, предположим, Светик. Или Ленчик. Или еще как. Не важно. Я буду называть ее просто Ляля.

Просто Ляля лежит на столе и выполняет роль живого подноса. Ее руки мечтательно сложены за головой, на животе тает кусочек сливочного масла, грудь сервирована красной икрой, а на причинном месте целомудренно стоит блюдце с мелко порезанными французскими булочками.

Петрович: Ну, что, Андрюш... За твой последний мальчишник...

Илюнчик: (зачерпывая масло и икру с Ляли) Погоди, Петрович. Дай закуску соорудить.

Петрович: Жду.

Илюнчик заканчивает сооружение бутерброда и принимает в руку стопочку.

Петрович: Готов?

Илюнчик: Всегда готов.

Петрович: Андрюш, за тебя. В этот горький день,

Илюнчик: Золотые слова...

Петрович: когда ты прощаешься с холостяцкой жизнью, я хочу сказать одно...

Илюнчик: Сматывайся в Сочи.

Петрович: Да подожди ты. Так вот. Ты прав, Андрюш. Несвобода лучше, чем одиночество.

Илюнчик: Вот заливает. Покороче, Петрович. Трубы горят.

Петрович: Не гони. Андрюш, за тебя и твою будущую жену! (чокается и выпивает)