78 - Макс Фрай

То есть, Аркан Звезда подчиняется законам какой-то непостижимой «небесной» справедливости, хочет он этого, или нет.

Самое характерное заблуждение, о котором говорит Звезда: такой человек часто думает, что рожден для того, чтобы дарить себя, свою любовь (или напротив, чтобы в любви отказывать). На самом деле карьера сердцееда/сердцеедки — вовсе не то, чем Звезде действительно следует интересоваться. Но ошибка, повторяю, очень характерная и почти неизбежная.

Все бы ничего, но любовные переживания — именно то, что может лишить Звезду здоровья, душевного равновесия, а некоторых и вовсе загубить. Самая что ни на есть ахиллесова пята.

Еще о чем предупреждает Семнадцатый Аркан. Если вот прямо сейчас расслабиться, довериться интуиции и поплыть по течению, можно стать хозяином жизни, по крайней мере, собственной. А если сесть, подумать, поставить перед собой ясную цель, очень велика вероятность, что цель эта будет не по плечу.

Говоря о проблемах, Семнадцатый Аркан как раз и описывает тенденцию: ставить перед собой недостижимые цели и потом всю жизнь себя изводить.

Артур Вилье

Проводник

Ночью у Андрея ныло сердце. В такие минуты его лучше было не трогать. Рита знала это. Знала слишком хорошо.

Он накручивал круги по дому и то и дело выбегал курить. Наступавшая пронзительная тишина, странная для летней ночи, пугала ее даже больше, чем скрип давно нечиненого пола, хриплая одышка и глухой кашель, который Андрей отказывался лечить. Рита куталась в пуховое одеяло, словно пыталась оградиться от рассеянной по дому тревоги.

По всему выходило, что завтра надо было ждать гостя.

Рита не любила гостей. Они приходили всегда незваные и всегда невовремя. Завтра они с Андреем хотели поехать на рынок, а потом гулять на Острова. А на вечер она собиралась испечь печенье, купить муската и фруктов. Можно было бы просто сидеть на веранде и смотреть на звезды. Или, еще лучше, читать друг другу какую-нибудь теплую книгу.

Рита любила читать вслух. Любила и умела — мама и театральная студия поставили ей голос, а папа и филологический факультет научили чувствовать текст. Иногда ей даже казалось, что если бы не затянувшаяся диссертация она могла бы попытаться стать профессиональной актрисой, но французский эпистолярный роман первой четверти XIX века — ее научная тема — никак не хотел отпускать. А Рита ужасно не любила недоделанных дел.

Андрей читал по-другому. Его монотонный голос, одновременно глухой и звонкий, словно бы окутывал комнату туманом, ограждающим от всего окружающего, и история просто случалась. Однажды — Рита хорошо запомнила этот вечер — он читал ей дневники Амудсена, и она так серьезно простудилась, что несколько долгих дней провела в постели с запредельно высокой температурой.

Андрей отпаивал ее горячим молоком с медом или просто сидел в кресле с полузакрытыми глазами, держа ее за руку и медленно покачивая головой, словно вглядываясь внутрь себя или еще дальше. Иногда ей казалось, что она слышит, как стучит у него в висках, и липкий жар немного отступал, давая ей заснуть.

Когда Рите стало лучше, они собирались отправиться в Крым. Даже взяли билеты. Но объявился очередной гость, и в Крым они так и не съездили.

Рита не любила гостей. Они всегда приходили незваные и всегда уходили вместе с Андреем.

В первый раз — она еще только начинала жить в его доме — Рита серьезно испугалась. Были сумерки обычного зимнего дня, в который совсем не хочется выходить из дома, и так хорошо сидеть с ногами на диване, читать неспешные письма давно забытых героев, пить сладкий час и, делая пометки на полях, тут же зачитывать возлюбленному понравившийся оборот.

Риту всегда смешило, как он хмурит лоб, стараясь уловить все оттенки смысла. В отличие от нее Андрею совсем не давались языки.

Были сумерки. Рита читала, а Андрей рисовал.

Он всегда очень забавно сердился, когда она пыталась заглянуть в незаконченный рисунок, но этим утром она подсмотрела, что в доме скоро появится еще один белый дракон, парящий над островерхими крышами старого города. От его брони будут отскакивать стрелы, его победная песня станет разгонять тучи, и — как у всех драконов, нарисованных Андреем в последнее время, — у него будут огромные зеленые глаза, которые Рита так часто видела в зеркале.

Она испугалась сразу. Наверное, Андрей еще ничего не почувствовал сам, как она уже испугалась.

Потом он встал. Пошел к двери. Вернулся. Начал складывать карандаши. Не закончил. Вышел. Опять вернулся. Сел на стул. Встал. Прошел по комнате. Пробормотал что-то, уткнув губы в ладони — кажется, «ох, как невовремя». Опять встал. Подошел к Рите. Поцеловал ее в лоб.

И тут она закричала.

— Андрей!

Ее трясло. Этот поцелуй, охвативший еще раньше озноб, и непонятно откуда взявшееся, но разлитое вокруг отчаяние, плюс полное непонимание происходящего, когда ничего кажется не происходит, выворачивали ее наизнанку.

Это потом она научилась не бояться. Научилась чувствовать, когда Андрей нервничает просто так, а когда к приходу очередного гостя. Научилась ждать — иногда часы, а иногда недели — когда Андрей уходил с ними. Она мному потом научилась, но в тот первый раз ей было жутко.

Андрей стоял рядом с Ритой и гладил ей волосы. Так гладят ребенка, которого хотят успокоить. Так гладил ее папа, которого она так и не отучилась вспоминать по несколько раз день. Как ветер с теплого моря, на которое — она вдруг почему-то поняла это совсем отчетливо — они никогда с Андреем не съездят. Рита заплакала.

— Андрюшенька, Андрюша…

— Все нормально, Маргаритка моя. Все нормально.

— Что происходит, родной мой?

— Все нормально.

— Мне страшно.

— Я знаю, любимая. Я знаю.

— Андрюшенька…

— Все нормально. Не бойся.

— Мне холодно.

— Не бойся.

— Мне страшно.

— Я здесь. Я с тобой.

— Что это?

— Ничего. Совсем ничего.

— Почему же так холодно?

— Скоро придет один человек.

— Какой человек?

— Я не знаю.

— Андрей, я не понимаю.

— Я знаю, милая. Я знаю. Я вернусь и все тебе объясню.

— Вернешься? Разве ты куда-то уходишь?

— Увы.

— Но почему?

— Так надо.

— Кому надо? Как ты оставишь меня одну?

— Так правда надо.

— Но я не хочу оставаться одна.