Чертобой. Свой среди чужих - Сергей Шкенев

— Спасибо, Андрюш…

— Да не за что. Свои люди, сочтемся.

С большим трудом сосредотачиваюсь и осматриваюсь — трупов нет. Во всяком случае, те, что на виду, на них не похожи. Иначе зачем заматывать им рот скотчем и привязывать к батарее? Но по неровному полу из прихожей в комнату натекла большая темная лужа. Андрей пожал плечами:

— Снайпера пришлось… того. Так получилось.

Остальные живы. Самый старший (так вот ты какой, Петрович!) сидит на корточках у подоконника, руки стянуты за спиной, и петля от них наброшена на шею. Попробует дернуться — сам себя и задушит. Правильно, он единственный, кто может представлять опасность. Другие, как уже говорил, бараны. Здоровенные, сильные, но бараны, умеющие нажимать на спусковой крючок. У одного нос похож на баклажан. Не длиной, цветом. Не его ли я немного подрихтовал затылком? Ну извини, кто же просил падать на человека при таких нервных обстоятельствах? Да-да, все болезни от них, от нервов проклятых.

— Не развяжутся?

— Обижаешь, — ответил Андрей. — Фирма веников не вяжет.

Разговаривать некогда, все потом. В первую очередь — найти детей, причем живыми и невредимыми. Кажется, пленные это поняли и немного расслабились. Чувствуют, сволочи, что после встречи с сыновьями стану мягким и добрым, даже муху не смогу обидеть. Надейтесь! Надежда, она того… умирает последней. Никто не торопится? Если да, то могу организовать вне очереди.

Петрович смотрит внимательно. Мысли читает? Прищурился, будто хочет что-то сказать. Может, и хочет, но кто же разрешит?

ГЛАВА 17

Первый этаж пустой — железные двери крайних подъездов заварены намертво, а из среднего туда прорублены в стенах проходы, что позволяет осмотреть все быстро и без излишней беготни. В квартирах, приспособленных под казармы, тишина, только густой дух несвежих портянок въелся, кажется, даже в штукатурку, и бодрит не хуже нашатырного спирта. Во всяком случае, двигаемся в приличном темпе, затрачивая на каждую комнату не больше пяти-семи секунд. Иногда задерживаемся подобрать заинтересовавшие трофеи, отчего стали похожими на двух навьюченных поклажей ослов. Хотя понять нас смог бы любой — когда еще встретишь наградной «маузер» в приличном состоянии? Пусть он без патронов, зато с орденом Красного Знамени. Положу дома на почетную полочку — такое оружие достойно лучшей участи, чем валяться в этом гадюшнике.

По лестнице почти крадемся, хотя и твердо уверены в отсутствии кого-либо на втором этаже. Но лучше, если уверенность будет на двести процентов, так оно как-то надежнее. Поднялись — спокойно все, только многочисленные комнаты с распахнутыми в спешке дверями.

— Андрей, ты же говорил, будто тут женская общага была?

— Ну да, так и есть, а что?

— Почему тогда в хрущевке?

— Не знаю. А тебе не все ли равно?

— Заблудимся на хер. Понастроили лабиринтов, Фидии доморощенные.[7]

— А мне нравится, уютненько так… Вот здесь, кстати, жила знаменитая на весь район Инга Градова.

— Да? И чем же знаменита?

— Журналистка «Павловского пентхауза».

— Ну-у-у…

— И по совместительству — классная минетчица. Ее все знали.

— Я не знал, — уточняю на всякий случай.

— И я тоже. — Андрей со слишком подозрительной поспешностью отвел подозрения, чтобы поверить в его искренность.

— Ладно, Вергилий, веди.

— Не Сусанин?

— У того опыта меньше. И результат, как бы сказать…

— Так мы результат улучшим.

Кабинеты тоже пустые, все обитатели убежали к месту взрыва — нечто подобное было в Арзамасе, когда на станции грохнули вагоны со взрывчаткой. Сколько у нас времени еще будет? Час, а то и чуть больше, — наверняка. Пока осмотрятся, потом начнут разбираться, искать виновных, делать выводы, трындеть по теме и сверх нее… следом наступит очередь кого-нибудь из власть предержащих толкнуть речь. Без речи в любое время и в любую эпоху никуда — святое. Аплодисменты займут минут десять. Хорошо, успеваем.

На третьем этаже сюрприз — из ближайшего кабинета с визгом и хохотом выскакивает девица не первой молодости, одетая только в кружевные чулки с поясом, да на голове что-то, отдаленно напоминающее милицейскую фуражку. Росточка невысокого, поэтому, столкнувшись с почти двухметровым Андреем, упирается впечатляющим бюстом ему в живот. Или, как показалось, немного ниже. Тут же отпрыгнула назад, заорав во всю мочь:

— Игорь Палыч!!!!

— Мусенька, ну чего ты там напугалась? — проворковал голосок из-за приоткрытой двери, и в коридор выкатился колобок. Знаете, классический такой папик — маленький, толстенький, лысенький… Штанов нет, а не то бы брюшко точно свисало через ремень в арбузной болезни, когда живот растет, но хвостик вянет. Зато есть белоснежная рубашка, широкий галстук, поддерживаемый старомодной заколкой с нехилым камешком, и белые же, но грязные носки с выглядывающими из дырок большими пальцами. Ногти на ногах подстригать нужно, дядя, если уж обгрызть не дотягиваешься!

Сын подвинул девицу в сторону и шагнул к пожилому ловеласу:

— Беременный? — Вопрос сопровождался сильным хлопком по выступающему пузу.

Вот это зря — у мужика нервы и так на пределе (обнаружить в придачу к пышной попке собственной секретарши еще и двух перемазанных как черти мордоворотов), а тут… Раздался звук, похожий на треск рвущейся материи, и находиться рядом стало мучительно и невыносимо. Андрея запах не остановил, хотя лицо скривилось в брезгливой гримасе, из-за свежих шрамов превратившись в маску страшного языческого божества. С тихим шелестом пошла шашка из ножен… угрожающе звякнула, влетев обратно.

Колобок собрал остатки самообладания:

— Вы кто и по какому праву? — Даже попытался расправить грудь, что вместе с вынужденно широко расставленными ногами смотрелось несколько комично. — Почему…

Закончить вопрос не успел — грязный сапог влетел в живот, вмяв его почти до позвоночника, а толстяка отшвырнуло обратно в кабинет.

— Убива… — Секретарша захлебнулась на полуслове, получив легкий тычок в солнечное сплетение, и упала на колени.

— Заткнись, — обернувшись в двери, посоветовал Андрей. — Я женщин не бью, но покалечить могу запросто.

Прошел дальше и с силой наступил колобку на горло:

— Дети где?

— Т… т… там… — Слабое движение подбородком куда-то вверх.

— Если обманул — вернусь и убью! Понял?

— П… п… понял.

Хорошо быть таким сообразительным. Вот я — тупой! Поэтому, опустившись на одно колено, перехватываю толстяку глотку. Теперь нож вытереть об рубашку и обратно за голенище… порядок.

— Зачем? — Андрей с недоумением смотрит на тело, все еще не верящее в случившееся, царапающее пол и не отпускающее утекающую жизнь.

— Лучше сейчас, в горячке боя.

— У нас бой?

— Разумеется. Разве не заметил?

— Но почему?

Вроде бы простой вопрос, а ответить сложно. И долго объяснять, что потом появится неисчислимое множество таких вот толстячков, требующих свой кусок пирога, потому что именно они больше всех боролись с проклятой тиранией и, соответственно, больше всех пострадали. Не лучше ли немного проредить «борцов» заранее? Тем более — пирога не будет. От пирогов харя трескается!

— Да не понравился он мне, вот и все.

Сын привычно пожал плечами, принимая объяснение, и, улыбнувшись, напомнил полузабытую песенку из мирного времени:

Хама может обуздатьТолько сила грубая.Или пуля. Но нельзя,С детства заучил:Гуманизьм… туда-сюда…Человеколюбие…Но человек бы восемьЯ бы лично замочил.[8]

— Ага, примерно так.

— Да я что, разве возражаю?

На всякий случай проверили остальные кабинеты — пустота, близкая к абсолютной. Заметно, что люди привыкли к дисциплине, но, скорее всего, даже краешком глаза не видели обычный армейский устав. Любой из них. Иначе не побросали бы здесь все и не сбежали организованной толпой глазеть на невиданное зрелище. Нехорошо получилось — вот ладно мы зашли, а если какие проходимцы с преступными намерениями? Вот так серебряные ложки и пропадают.

В коридоре Андрей потрогал свернувшуюся в позе эмбриона голую девицу. Сначала ногой, потом, не заметив должного эффекта, ущипнул за оттопыренную задницу. Примерно так же лошади кусаются. Может, чуть послабже, но они-то в кузнице молотобойцами не работают.

— Эй, подруга, просыпайся, новые клиенты пришли!

Секретарша сжалась еще сильнее, ожидая в лучшем случае двойного изнасилования, а в худшем — нож под ребро. Да, даже жалко разочаровывать… Вмешиваюсь:

— Муся, неприлично молчать, когда с тобой старшие разговаривают! — Комплимент, хотя и сомнительный — не намного она помладше меня будет.