Записки странствующего энтузиаста - Михаил Анчаров

- Я пошутил, — сказал он. — Ваша жена не биоробот.

- Вот как? — говорю.

- Но в ней скрыта особенность. Она донорский ребенок. Мать ее, покойница, очень хотела ребенка. Я это устроил. Но она умерла родами, и девочку воспитал я.

- А кто донор?

- Ралдугин.

- Джеймс? — вскричал я.

- Папа! — вскричала мать моего ребенка.

- Да. Он абсолютно сверхъестественно здоров в генетическом смысле. Я проверял.

- Какой же она биоробот? — говорю. — Человек родил человека. Все остальное — техника.

- Я же сказал, что пошутил.

- Шутка длилась двадцать лет, — сказала мать моего ребенка. — Он врал мне с пятилетнего возраста. Дать бы ему по морде…

- Это можно, — говорю.

- Это ничего не изменит, — быстро возразил он.

- Тоже верно, — сказала она.

- Биороботы невозможны в принципе, — говорю я рассудительно. Они ничего не хотят. Все можно сделать искусственно, кроме желания и воображения.

- Откуда вам это известно?

- От Сапожникова. От кого же еще?

- Вот за этим я и пришел.

- То есть?

- Чтоб вы узнали — отдал он уже чертежи в Академию или нет?

- Зачем?

- Я хочу уговорить его не отдавать.

- Он вас не послушает.

- Ну что ж, тогда ему несдобровать. На него нажмут.

- Кто, примерно?

- Примерно, Мамаев-Картизон.

- Этот кретин в отставке?

- Это на первый случай, — сказал муж Кристаловны. — Потом нажмут на вас.

Он остановился. Приближалась мать моего ребенка. Неплохую испекли доноры. Молодец Ралдугин. Я всегда знал, что Джеймс не подкачает. В руках у нее был поднос жостовской артели, с розами.

- Я ничего не имел в виду, — быстро сказал он.

- Запомни, — говорю. — Последний раз запомни… Ты знаком с Громобоевым? Он содрогнулся. Громобоева он не знал.

- А что он мне сделает?..

- Он тебя разорит.

Краска схлынула с его ланит. А вдруг этот Громобоев знает тайну его производства?

- Хотите денег? — все так же быстро спросил он. — Вам нужны деньги?

- Конечно.

- Сколько?

- Четверть стены.

- Чего?

- Четверть стены дачи Кристаловны.

Когда до него дошло, он стал красный. Так было несколько мгновений. Потом он исчез со скоростью света. Или чуть медленней.

- Ты же его пришиб, — сказала мать моего ребенка.

- Чем? — спрашиваю. — Ведь поднос был в руках у тебя.

- Добыча золота — монополия государства, — сказала она.

- Ах, да… — говорю.

- А тем более производить его…

- Из чего?.. — говорю. — Ты вспомни…

- Наивный ты человек, — говорит она. — Дороже нет ничего… Вся земля из него состоит.

- Ну уж… — говорю, — вся.

- Земля была глыбой льда, которую гравитация пригнала на орбиту… А когда растаяла — развилось живое… И у всего живого есть рибосома. …Вся суша — есть отходы живого… А что такое отходы? Вот то-то.

- Слушай, а правда, говорят, что в живом эволюционирует все, кроме этой рибосомы?

- Правда…

- Слушай, откуда ты все это знаешь?

- Так тебе и скажи… Ладно, я с твоим Громобоевым оказалась в одной компании. Там много спорили. Это было в тот вечер… Помнишь? Когда в лифте все вдруг решилось… И про рибосому он мне рассказал.

- Тогда понятно, — говорю.

- Что тебе понятно? Есть две теории происхождения жизни. Одни считают, что жизнь самозародилась на Земле, другие — что космос наполнен спорами… Громобоев сторонник второй теории — Панспермии… Это он почему-то советовал родить мне от тебя нашего сыночка. Ты против?

- Я?!

Ну, биоробот! Ну, мать моего ребенка!

- Знаешь, — говорю, — действительно, пора идти к Громобоеву.

- Кто он тебе? — спрашивает она.

- Старый знакомец. Потом я спохватился.

- Прости, — говорю. — Старый незнакомец. Про него много фантазировали. Знал ли я, как все обернется, дорогой дядя?

Дорогой дядя!

Громобоева я нашел под кустом красной смородины.

Приближался полдень, и он готовился поспать возле серого переносного телевизора. Ну, расцеловались. Ну, то, се…

Громобоев, Сапожников… Жизнь разносила нас в разные стороны, потом изредка сводила опять. С Сапожниковым я уже встретился, а как себя чувствует Громобоев? Как он? Мы не виделись лет шесть. Ну, то, се, я его спрашиваю:

- Как ты думаешь, люди достигнут бессмертия?

Он раскатал на траве одеяло, которое еще лет двадцать назад было совсем новым, и улегся в тени красной смородины. Возле муравьиной кучи. Но я видел, что муравьиная трасса проходит в стороне.

Он болтанул в воздухе часами «сейко-самовзвод», и они пошли. Стрелка показывала полдень. Так он заводил свои часы.

- Мало трясешь, — сказал я, зная эту марку. — С одного раза они останавливаются через час.

- Тогда я переведу стрелку обратно на двенадцать — и до завтра, — сказал он и сладко, предвкушающе зевнул.

- А остальное время что будут делать твои часы?

- А зачем мне остальное время?

«Вот как!» — подумал я и тут же забыл, о чем подумал.

Я сам умею наводить сон на кого хочешь, но Громобоев был вне конкуренции.

- Ну что тебе? — спросил он. — Хочешь — поспи часок. Потом смородину будем есть. Кислая…

Я тупо, почти засыпая, повторил свой вопрос.

- Достигнут люди бессмертия?

Он лег на спину и сдвинул панаму на нос.

- Уже достигли, — сказал он.

Я мгновенно очнулся. Сон — как рукой.

- А почему мы о них ничего не знаем?

- Они помалкивают, — сказал он из-под панамы. Это был ответ ответов.

И засвистел. Сейчас захрапит. Вот гад!

Чтобы не дать ему заснуть, я включил телевизор. Громобоев не любил, когда его будят. Я знал это. Но ведь по знакомству.

Он пожал плечами. По телевизору опять бушевала демонстрация. Я уже жалел, что включил. Но он упорно смотрел на телеэкран.

- Кто это? — спросил я. — О чем они?

- Это Эллада, — сказал он. — Демонстрация у Пирея.

Эллада… Эллада… Эллада… Дом сердца моего. Все правильно. Потом показали наводнение. Я как-то не придал этому значения. Вообще не принято придавать значение громобоевским словам. Но потом они прорастают.

- Ну, тогда ты можешь сказать, для чего искусство? — спросил я, перекрывая шум наводнения и рев лихого дождя в телевизоре.

- Оно рождает гениев, — сказал он.

- И все?

- Тебе мало?

Я подумал — все станут гении. Девальвация гениев. Какой ужас. Неужели и я захотел привычного дефицита? Да вроде нет. А все же как-то скучно — все гении.

- А как гениям живется? — спрашиваю. — Сладко? Горько?.. Если гений, как ты утверждаешь, это не сверхчеловек, а сверхчеловечность, то его жизнь — пытка… Или у них, у гениев, нет проблем.

Он с трудом приоткрыл слипающиеся глаза.

- У них свои проблемы, — сказал он, отводя глаза куда-то в сторону.

И я увидел, как там, вдалеке, где помещался дачный поселок, в котором я когда-то жил у Кристаловны, и недалеко от дачи ее мужа, взорвался холм. «Неужели?» — подумал я и постарался тут же забыть об этом. Он заснул, как отрубился. Я на цыпочках пошел прочь. Ах ты Громобоев!

На стоянке такси я сел в машину. Шоферы что-то громко обсуждали.

Когда я проезжал мимо бывшего холма, таксист быстро поднял стекло и изолировался от окружающей среды.

В том месте, где был холм, зияла огромная яма, и суетились люди в противогазах. Из окрестных строений разлетались личные машины.

- Коллектор рвануло, — сказал таксист. — Год не чистили… Паразиты… Вонь до неба.

- Ну что твой Громобоев? — спросила меня по возвращении мать моего ребенка.

- Когда я рассказал Громобоеву о муже Кристаловны и попросил придумать, как с ним бороться, Громобоев ответил: «Ладно».

И я стал хохотать, прямо закатываться — так я веселился.

- Что ты все хохочешь? — спросила меня мать моего ребенка.

- Я начинаю бороться за мир своими средствами, — говорю. — Что я, рыжий?

- Ты не рыжий, — сказала она, — ты уже лысый. Это же смешно…

- Вот видишь? — говорю. — Вот видишь?.. Уже смешно.

Дорогой дядя!

…Когда мы еще жили на Буцефаловке, студенты автомобильного института купили в складчину трофейный автомобиль лохматого года выпуска. И стали гонять по Москве. На обратном пути машина остановилась, и ее пригнали на руках.

Стали разбираться. Ничего не нашли. Тогда во двор пришли надменные профессора с автомобильных кафедр. И, намекая на зачеты, — позор! — полезли в потроха. И тоже ничего не нашли. Все притихли.

Тогда возвращавшийся с работы шофер Шохин постучал где-то сильно укороченным ногтем и сказал:

- Бензина нет.

Вот когда Буцефаловка хохотала.

То есть дело не в том, что стрелка не сработала и показывала, будто бензин есть, а в том, что люди живут под наркозом или гипнозом сложных результатов, а от простых причин — бегут, себя не помня.