Здравствуй, нежность - Дэни Вестхофф

Я закончу эту галерею личностей, которых моя мать считала великими, Михаилом Горбачевым, с которым ей довелось познакомиться во время поездки, где она сопровождала Франсуа Миттерана. Она была ошеломлена величием и смелостью этого человека, который практически в одиночку боролся против целой системы и перевернул судьбу самой огромной и самой закрытой страны, застывшей в полной стагнации уже более сорока лет. Горбачев, вооруженный только своими амбициями и принципами гуманизма, которые он исповедывал, противостоял режиму кремлевских аппаратчиков. Он отказался от гарантированной ему спокойной жизни на пенсии в тихом пригороде. Он не захотел безопасности. Он рисковал своей собственной свободой, и все это — от имени других и ради других. Он показал себя, как и Беттина, абсолютно неподкупным.

Сартр, Пруст, Стендаль, Достоевский, Фицджеральд, Стайрон, Уильямс, Рембо, Джакометти, Нуриев, Лоузи, Феллини, Беттина, Горбачев, Сен-Лоран, Уэллс. Все они в своей работе и в своей жизни умели любить, и Саган любила их.

Глава 21

Финансовое положение моей матери на момент ее смерти в 2004 году по своему характеру было настолько абсурдным, настолько гротескным и настолько экстравагантным, что надо было иметь ярко выраженную склонность к риску и невзгодам, чтобы стать ее наследником. И если я взял это на себя — то есть взвалил на свои плечи пассив более чем в миллион евро, — то оказался точно в такой же ситуации, как когда-то моя мать: все мои банковские счета были блокированы, равно как и все права, подлежащие оплате издателями, а также органами управления и использования авторских прав, включая SACD и SACEM.[49]

В то время сто процентов доходов моей матери были подвергнуты вычетам со стороны различных — и весьма многочисленных — казначейств: VI, VII и XIII округов Парижа, а также Онфлёра, причем перед последним долг был самым крупным. Конечно, доходы моей матери (те, которые были заблокированы) подвергались налогообложению, но налоги не могли быть реально выплачены, так как они тоже были заблокированы, что порождало наказания, часто выражавшиеся в виде штрафов. Таким образом, за последние годы моя мать не имела ни франка на жизнь; утверждали даже, что ей сократили небольшую пенсию, которая должна была составлять примерно пятьсот нынешних евро. Налоговое положение моей бедной матери полностью буксовало в течение нескольких лет, причем совершенно неконтролируемо; она была лишена источников финансирования, она не работала или почти не работала исключительно по состоянию здоровья, и я, в свою очередь, был страшно зол на гротескность всей этой ситуации. Состояние ее здоровья, помноженное на домогательства кредиторов, ускорило ход событий.

Исторически сложилось так, что моя мать держалась в стороне от дел. Наши принципы гласили, что между собой не следует говорить о деньгах (и это правило было введено еще ее родителями). Если нам и доводилось упомянуть деньги в разговорах, то это происходило в смысле их упоминания как фактора, который имеет неоспоримое и растущее влияние в определенных условиях и на определенных людей. Не было и речи о конкретных цифрах, контрактах, экранизациях или уступках прав любого рода. Если все эти слова и были мне знакомы, то я никогда не понимал их смысла. Занятие делами матери позволило мне быстро восполнить эти пробелы.

Помимо признания факта ее долгов, которые невозможно отрицать после стольких лет пренебрежения по отношению к делам и налоговым расчетам, я весь бурлил, видя, что, несмотря на проблемы со здоровьем и разнообразные трудности, несмотря на учрежденный комитет друзей, никто не вмешался в это дело, чтобы хоть как-то остановить все эти преследования. Никто из друзей господина Ширака или господина Тьерри Бретона, занимавшего тогда пост министра финансов, не счел нужным выслушать призывы о помощи со стороны этой женщины, которая заставила заговорить об образе молодой Франции весь мир. А если выражаться более прозаически, то не мешало бы вспомнить, что Франсуаза Саган принесла с момента выпуска романа «Здравствуй, грусть», то есть почти за пятьдесят лет, миллионы франков НДС в государственное казначейство. Никто из них не счел нужным вмешаться, чтобы оставить ей хотя бы минимальный доход, который позволил бы ей жить достойно, ничего не прося у окружающих.

Кроме катастрофического финансового положения к моменту ее ухода, издательская ситуация также находилась в плачевном состоянии. Объявление о ее смерти в средствах массовой информации, естественно, вызвало повышенный интерес к ее творчеству, и многие в порыве любопытства (это касается тех, кто никогда не читал книг Саган) или сочувствия (а это о тех, кто читал, но немного забыл) захотели купить ее книги в книжных магазинах. Но, как я быстро понял, за исключением нескольких редких наименований, романы Саган закончились. Этот печальный факт не был даже упомянут во время передачи, подготовленной Гийомом Дюраном[50] в память моей матери. Таким образом, в первые месяцы после ее смерти, в начале 2005 года, все заставляло поверить — или все хотело заставить меня поверить, — что творчество Саган обречено, что после смерти моей матери я буду присутствовать при исчезновении писателя и его творчества.

Осенью, в течение нескольких недель, последовавших после ее смерти, я связался с Министерством культуры, которое, как я знал, вступило в контакт с матерью летом 2004 года, чтобы попытаться найти выход из сложившегося положения. Я, в свою очередь, хотел знать, были ли найдены какие-то способы, чтобы ослабить мертвую хватку, душившую ее. Вскоре я понял, что с этим министерством дело не заладится, что наши встречи, всегда вежливые и дружелюбные, ни к чему не приведут. Я даже был проинформирован от имени министра, господина Доннедьё де Вабра, что состояние налогового досье моей матери делает любую инициативу с ее стороны обреченной на провал и что я должен обращаться непосредственно в Министерство финансов к господину Тьерри Бретону. В августе 2005 года я написал письмо министру финансов, в котором рассказал о своей обеспокоенности в отношении имущества моей матери. Долг, которым она обременена, делает вступление в наследство невозможным, и что единственный способ урегулировать все эти моменты заключается в использовании ее авторских прав и реализации поэтапного плана погашения долга, то есть в введении своего рода моратория, который позволил бы со временем полностью возместить задолженность.

Мы с моим адвокатом Жаном Эттуаресом были приняты в Министерстве финансов в октябре, после того как они получили мое послание. Мы встретились вдесятером за большим столом. Каждый из наших собеседников был связан, по разным причинам, с делом моей матери, что заставило меня подумать, что сумма, стоящая на повестке дня, еще более значительная, чем я себе представлял. Атмосфера была серой, а лица — угрюмыми, и мы с моим советником достаточно быстро сообразили, что «досье Саган» не станет объектом какого-либо особо благосклонного отношения. Мои опасения по поводу того, что дело моей матери может вызвать неприятие и даже враждебность со стороны определенных органов, подтвердились. Сегодня я думаю, что для этой враждебности было несколько причин. Налоговое досье моей матери перемещалось по коридорам Министерства финансов с самого начала возникновения «проблем», то есть в течение почти пятнадцати лет. Помимо того что оно было обременено многочисленными претензиями, которые регулярно в него добавлялись, оно также было перегружено всевозможными политическими нюансами, иногда дружескими — как в случае с Франсуа Миттераном, а иногда и враждебными — как с «делом Эльф».