Никелевая гора. Королевский гамбит. Рассказы - Джон Гарднер

Кэлли слушала.

Женщина с лукавым видом наклонилась к Кэлли:

— Я там села на большой ящик с фруктами и все опикала! — Хихикая, она стиснула руки, запрокинула плоское загорелое лицо, и над смиренно неподвижными пластами ее одеяний зарябило в переливах смеха горло, морщинистое, лоснящееся, жирное. Слезы закатились, пробежав по щекам, в выбившиеся из-под чепца кудряшки, а когда, упоенная восторгом, она втянула шею, слезинки заструились по носу и повисли на его кончике похожей на жемчужину огромной каплей. Генри подпер голову рукой.

— Какое мороженое вам принести? — спросила Кэлли.

Женщина, продолжая хихикать, взгромоздилась на табурет перед стойкой, устроилась поудобней и опять оглянулась на Генри. Потом, уняв свои восторги, жадно уставилась на витрину, выбирая мороженое, втягивая носом воздух и утирая слезы тыльной стороной обеих рук, и тут вдруг ее снова еще пуще прежнего начало корчить от смеха.

— Ты бы на него посмотрела, — сказала она. Потом повернулась к Генри и похихикала в его сторону тоже. — Возьму шоколадное, — сказала она. Такое решение, казалось, ее обрадовало и поразило. Кэлли пошла к мороженице.

— Золотко, — вновь оробев, сказала вслед ей женщина. — Бадди Блэтт — слыхала ты когда такое имя?

Кэлли приостановилась: запах козьей шерсти и сигаретный дым, сливаясь с запахом мороженого, образовывали малоприятную смесь.

— Бадди Блэтт — сынишка мой, — сказала женщина. — Я к нему еду.

Кэлли осторожно положила в сторону лопаточку, словно она могла взорваться, если нечаянно дрогнет рука, и прикрыла мороженицу крышкой. Блюдечко с мороженым тихонечко поставила на стойку, положила ложечку и салфетку, потом, вспомнив, налила воды в стакан.

— Мне кажется, этого имени я не слыхала, — сказала она. И через секунду. — А ты, Генри?

Генри помотал головой и посмотрел в окно.

— Он меня к себе вызвал, — сказала Козья Леди, закашлялась и раздавила в пепельнице едва начатую сигарету. Она окунула ложечку в мороженое, оскалила зубы и втянула в рот совсем немножко, чтобы продлить удовольствие. — М-м-м-м! — произнесла она. Потом сунула руку за шиворот, то ли почесывая, то ли поглаживая себя. Кэлли слушала, как шумят вентиляторы. Ни малейшего движения в воздухе.

И тогда, наверно, в сотый раз, потому что эти люди, как и все, кого она встречала, были отзывчивы и не могли не понять чувства матери, она начала рассказывать Кэлли свою историю. Немного погодя пришел старик Джадкинс и успел услышать окончание. Слушал он вторично. Менее часа назад Билл Луэллин в Новом Карфагене пересказал ему историю Козьей Леди. Но лишь сейчас, услышав все это из ее собственных уст, он поверил.

— Все такие добренькие были, — говорила она. И, поджав подбородок, хихикнула. — В Олеане полицейский пособил мне подоить коз.

— Полицейский? — спросил Генри, впервые обнаружив, что он тоже слушает.

— Там в ихнем городе как раз посередке был такой лужок, зеленый-презеленый, и цветы посередке лужка, я и подъехала туда. Доить самое время. А этот, полицейский подошел, поговорил со мной эдак по-хорошему и пособил мне.

Генри снова посмотрел в окно, а старик Джадкинс начал ковырять в зубах.

— Я так устроила повозку, чтобы для спанья годилась, только спать там не приходится пока, — говорила женщина. — Каждую ночь я у кого-нибудь в доме спала, только одну ночь спала не в доме — в Эндикотте, потому меня там пустили ночевать в тюрьму. Уж такие добрые.

Кэлли тоном утверждения сказала:

— И вы в самом деле считаете, что его найдете. — У нее мелькнула мысль, что посетительница, вероятно, не заплатит за мороженое.

Козья Леди улыбнулась, верхняя губа у нее исчезла, в черном провале рта мелькнуло несколько обломков желтых зубов.

— Мир невелик, — ответила она. То ли ее расстроил вопрос Кэлли, то ли она просто спохватилась, что пора, но она слезла с табурета и, опять заулыбавшись, отвесила чопорный неглубокий поклон. — Очень благодарна вам за вашу доброту. — Потом к Генри: — Очень приятно было с вами побеседовать.

Генри повернул к ней голову, прикрыл рот рукой и смерил ее внимательным взглядом. Потом кивнул.

— Счастливо, — сказал он. Генри, кажется, только сейчас осознал, что она еще не уехала.

Стоя со стариком Джадкинсом у порога, Кэлли смотрела, как Козья Леди взбирается на повозку и трогается в путь. «Не заплатила все-таки», — дошло вдруг до нее. Повозка к тому времени была уже на середине склона, и звяканье бубенчиков издали казалось мелодичным.

Старик Джадкинс с чувством произнес, слегка склонив голову набок:

— Это как паломничество. Мать разыскивает сына. — Он дернул себя за ухо.

Кэлли сказала:

— Пойду-ка взгляну, не проснулся ли Джимми.

Больше Генри Сомс не видел Козьей Леди, но слышал о ней еще множество раз. На следующий день она исчезла; уехала на север, говорили одни; другие утверждали, будто видели, как она направляется на восток, к морским курортам, которые облюбовали евреи. Одно было известно: она исчезла безвозвратно; может быть, ее поглотила какая-нибудь гора — как это с ними, с гномами, обычно случается. Лу Миллет высказал предположение, не случилось ли с ней какой беды, — некоторое время посудачили и об этом. Но спустя неделю кое-что прояснилось. Из письма, которое пришло Джорджу Лумису от родственника, стало известно, что Козья Леди в Ремзене получила от местной методистской церкви денежную помощь.

Еще неделю посетители закусочной пересказывали друг другу разные истории о Козьей Леди. Но потом этим разговорам мало-помалу пришел конец.

Первым из замолчавших был Генри Сомс. Он по целым дням не говорил ни слова о Козьей Леди, и ни о чем другом — он просто ни к кому не обращался, в том числе и к Кэлли. Теперь он даже редко брал на себя труд встать утром с постели. Док Кейзи, входя в спальню, заставал его сидящим на кровати в ночной сорочке — полдюжины подушек по бокам и за спиной, на носу очки в стальной оправе, но глаза закрыты, а вокруг лысины прилипли к потной голове клочки волос. Если он сидел с закрытым ртом и не храпел, даже не поймешь с первого взгляда, жив он или умер. На маленьком жидконогом столике между его кроватью и комодом со стеклянными ручками всегда стоял красный пластмассовый стакан с водой и пузырек с белыми таблетками. На кровати, чтобы находилась всегда под рукой, он держал пачку печенья.

— Тебе что, жить надоело? — спросил док Кейзи. (Невзирая на погоду, он носил свой всегдашний черный костюм, и его торчащая из воротничка рубашки шея напоминала высохший до коричневы стебель какого-то растения.)

— Нет, — ответил Генри. Он был злой, как пес, все эти дни.

У него даже который час спросить опасно, чего доброго укусит, говорил док.

Генри ответил:

— Настроение плохое, вот и все. А сам-то я здоров. Оставьте меня в покое.

Док сказал, вперив свирепый взгляд в дебри своего чемоданчика:

— Мой тебе совет — покажись психиатру. — Он повторял это уже в двадцатый раз с тех пор, как теща Генри вбила ему в голову, что психиатр — их единственная надежда, и однажды подсунул Генри брошюрку о психических расстройствах. Впрочем, чаще всего док старался обходить эту тему молчанием, чтобы не волновать пациента.

— Я и сам знаю, отчего мне скверно, — сказал Генри. — Мне просто надо все это переварить.

В другой раз Кэлли, с несвойственной ей сейчас нежностью положив ему руку на лоб, сказала:

— Док говорит, Генри, что это, может быть, обменное. Он говорит, тебе бы надо что-нибудь попринимать.

— Нет, — ответил Генри. Он дернулся вперед, словно хотел вколотить ей это в голову, и Кэлли поглядела в сторону и отвела от его лба руку.

Он вел себя так не из упрямства и не потому, что, захворав, стал другим человеком, раздражительным и злобным, и, уж разумеется, не потому — хотя все окружающие не сомневались в этом, — что боялся больниц, докторов, и таблеток, и более решительных мер, если от таблеток не будет толку. Больниц он и впрямь не любил, но ради жены и сына и не то бы сделал, никто не представлял себе, на что он был способен ради них. Это он знал наверняка, хотя вообще-то мало чего о себе знал. Ради них он, если нужно, мог бы застрелиться. Но ведь это совсем другое. И он не то чтобы не верил доку Кейзи. Очень может быть, что у него и в самом деле как-то нарушился обмен, и, приняв должное количество таблеток, он будет в состоянии здраво все обдумать, проблема останется, но не будет больше выводить его из себя — станет разрешимой. Но все равно он должен сам найти выход. Объяснить этого он не мог — объяснения не существовало. Впрочем, в этом он как раз ошибался. У Джорджа Лумиса нашлось объяснение.

Генри сидел возле бензоколонки на стуле, который он вытаскивал туда в эти жаркие летние вечера, а Джордж Лумис опустился на край асфальтовой площадки, на которой располагались насосы, и, как всегда, жег без отдыха сигареты, одну за другой. В небе стояли дождевые облака, шевелились листья, поворачиваясь вверх изнанкой, с юга дул легкий ветерок, но термометр показывал девяносто четыре, и все знали: дождя не будет. Кэлли, любуясь тусклым медленным закатом, казалось, не прислушивалась к их разговору. Пес спал на пороге закусочной.