Амрита - Банана Ёсимото

Рюичиро вел машину очень сосредоточенно, не отрывая взгляда от дороги. Проносящийся за окнами пейзаж казался далеким, в нем чувствовалась какая-то невыразимая свежесть.

И в голове моей родилась мысль.

Прямо посреди этого обволакивающего со всех сторон мира, посреди летящего пейзажа.

Я ощутила эту мысль всем своим существом. И это ощущение было болезненно – пронзительным, осязаемым до ужаса.

Когда-нибудь нас не будет на этой земле. Ни меня, ни Рюичиро.

Мы станем костьми, прахом. Смешаемся с землей, растворимся в воздухе.

Воздух. Нечто газообразное, обволакивающее земной шар, связывающее страны и континенты: Японию, Китай, Италию – Азию и Европу… Придет день, и мы будем путешествовать по всему миру, подхваченные порывами ветра. Наши тела, такие тяжелые и зримые, исчезнут. Исчезнут наши руки, ноги, плечи, волосы…

Это происходит со всеми.

Точно так же, как это было с Маю. Точно так же, как это было с отцом.

Неизбежный конец всего живого.

Невероятное, восхитительное чувство! Жить здесь и сейчас и вдруг ощутить этой, данной нам всего лишь на время, плотью все-все-все, что только существует вокруг…

Это ощущение было таким сильным, что слезы навернулись у меня на глаза.

Но скорость движения не позволяет нам быть сентиментальными. Душевные раны подсыхают, зарубцовываются. Рубцы затягиваются и исчезают, не в силах противостоять мимолетности наших жизней.

И слезы мои тоже высохнут, словно их никогда и не было.

Мы не спеша поднимались по тропинке, пышно заросшей с обеих сторон гибискусом, пока не оказались на вершине холма, откуда открывался вполне приличный вид. Решено было сделать привал прямо здесь, удобно расположившись на мягкой зеленой травке. Мы достали сэндвичи и сок. Все, включая нас самих, было аппетитным, как на картинке в глянцевом журнале.

Лужайку окружали заросли причудливо переплетенных деревьев и кустарников. В отличие от сэндвичей, выглядели они жутковато. «Вот уж не поздоровится тому, кто решится исследовать внутренний мир этого странного леса», – подумала я. Природа без границ – сочная зелень плавно сливалась с голубизной сияющего над нами неба. С холма был виден почти весь Сайпан. Бесконечные джунгли с вкраплением редких островков цивилизации. Ветер носился надо всем этим и трепал верхушки пальм.

– Хорошо, что Ёшио все-таки приехал. Кажется, ему здесь нравится, – вдруг сказал Рюичиро.

– Да, ему повезло. Он такой маленький, а столько всего уже повидал. И то, что он на самолете летел без взрослых, и опять же англоязычное окружение – все это очень полезно. Особенно для таких детей, как Ёшио, которые постоянно в себе сомневаются. Наверное, эта поездка здорово прибавила ему уверенности в себе.

– Вот я, например, – задумчиво продолжал Рюичиро, – столкнулся со всем этим уже во взрослом возрасте. И я чувствую, что мне чего-то не хватает, что я какой-то убогий, что ли. Вялый, как червяк. Если есть возможность попробовать что-то новое – надо обязательно ее использовать. Только не подумай, что я мазохист или что-то такое, но, по-моему, это очень ценный опыт, если у тебя, например, украдут багаж. Да еще и вместе с паспортом. Понимаешь, это заставляет тебя мобилизоваться…

Или, скажем, тебе негде ночевать – ты долго и нудно ищешь ночлег и наконец находишь, и когда уже кажется, что проблема решена, выясняется, что в квартире нет воды – ни горячей, ни холодной… И ты едешь объясняться с хозяином, который ни слова не говорит по-японски, да и по-английски тоже как-то с большим трудом… Все это воспитывает в тебе характер. Сталкиваясь с трудностями и преодолевая их, ты становишься сильнее. Это так приятно – хоть ненадолго почувствовать, что ты можешь все. Ну или почти все. Как будто внутри тебя прорастают ростки свободы. Внутренней свободы. Ты больше не боишься неудач, не боишься говорить на иностранном языке, ты выходишь в большой мир и учишься отвечать за свои поступки. Ты не впадаешь в панику по пустякам. И это прекрасно, что Ёшио начал свой путь к внутреннему освобождению уже сейчас.

– Ну да, конечно, – только и вымолвила я.

Вкусные сэндвичи, приготовленные заботливыми друзьями, душистый фруктовый сок… Голубое небо, которое, кажется, вот-вот спустится прямо к нам с высоты, укутает все вокруг и его можно будет запросто потрогать рукой… Сладкие полупрозрачные облака плывут куда-то вдаль…

И даже здесь, на вершине холма, – легкий запах океана.

Я окинула взглядом окрестный пейзаж: домишки, рассыпавшиеся как горох, и буйная зелень, суша и океан, торжища людей и пажити духов… Одно дополняет другое, создавая хрупкое равновесие, которое и есть суть этого острова. И наверху – это невероятное небо, которое растворяет в себе все, оставляя во рту ясный сладковатый привкус.

– Здесь такое удивительное небо! – сказала я, до боли запрокинув голову назад.

– Ага. Голубое до умопомрачения. – Рюичиро тоже задрал голову.

Мы сидели вдвоем, смотрели на небо и молчали.

И в этот момент я вспомнила Маю. Готова поспорить, что Рюичиро тоже подумал о ней. Не знаю почему, но эти разговоры о брате и о небе вызвали во мне целый вихрь воспоминаний о младшей сестре. Она была как это небо, как вид, открывшийся нам с холма. Она была между нами – между мной и Рюичиро. И теперь я удивилась, что не почувствовала этого с самого начала.

Ее жемчужные зубы. Ее изящные, маленькие руки.

Вот она ест арбуз, грациозно, как кошечка, выгнув спину. Вот она вытянула ноги – поблескивают накрашенные аккуратные ноготки.

Густые волосы собраны высоко на затылке в роскошный хвост.

Мозаика мелочей.

Маю любила солнце и даже в своей маленькой квартире всегда умудрялась выискать местечко посолнечнее.

И эта ее улыбка… сладчайшая, мягкая улыбка. И голос, который звенел в воздухе, как драгоценный серебряный колокольчик…

Воспоминания нахлынули так неожиданно и с такой силой, что я совсем растерялась. Мне до боли в груди захотелось, чтобы она вдруг оказалась рядом со мной… Но я знала, что это невозможно, и от этого становилось еще больнее.

Почему это происходит со мной именно здесь? Почему моя тоска по сестре стала такой невыносимой под чужим небом, на чужой земле? Как она посмела умереть раньше меня? Что это, если не предательство, не проявление явной нелюбви ко мне?

Я сидела на зеленой траве под голубым небом, и сердце мое разрывалось от боли.

На следующий день мужчины отправились нырять, а мы с Сасэко сели смотреть последний фильм Мэрилин Монро. Это была неоконченная комедия, похожая не столько на фильм, сколько на набор всяких гэгов и приколов.

Актриса была неотразима, нежна и прекрасна. Всякий раз, когда с экрана раздавался ее звонкий смех, мне становилось не по себе от мысли, что все происходит буквально за несколько недель или даже дней до ее смерти. В этом было что-то противоестественное.

Вот героиня обнимает своих мокрых детей, только что вылезших из бассейна. Прижимает их к груди, не боясь замочить одежду. Вот она рассеянно улыбается, глядя на бездарного пса, которому не удаются элементарные трюки. Вот она купается обнаженная. И все это проделывается так естественно, с таким светлым выражением на лице, что невозможно поверить, что эта женщина – реальный человек, актриса – уже насквозь отравлена алкоголем и наркотиками.

На протяжении всего фильма она дарит зрителям свет. Загадочное мерцающее свечение, которое, кажется, вот-вот исчезнет, но, тем не менее, так и не исчезает. Всегда слишком красивая, всегда слишком в фокусе, неимоверно популярная – всю свою короткую жизнь она продолжала излучать этот неяркий свет.

Что-то в этом фильме меня зацепило. Досмотрев его, я довольно долго валялась на полу, пытаясь думать о том и о сем, но ничего так и не придумав.

И только поздно вечером, перед самым сном, я вдруг поняла, в чем дело. Маю! Тоже самое приключилось и с ней. Последние годы своей жизни она была как Мэрилин Монро – каждую секунду она выглядела так, будто вот-вот растворится в небе, в воздухе, в догорающем закате. В ней уже не оставалось ни воли к жизни, ни жизненной энергии, но тем не менее она продолжала светить таким же загадочным светом. Вот всем и казалось, что она живет в согласии с миром, и за одно это Маю достойна уважения…

Вот что не давало мне покоя все то время, пока мы с Сасэко смотрели фильм.

Может, это оттого, что они принимали одинаковые таблетки? Или оттого, что смерть была уже совсем близко?

А может быть, и то и другое сразу?…

Неужели теперь ее нигде нет, моей Маю?

Синее небо, глубокие тени, пугающая восхитительность жизни… Неужели все это теперь недоступно ей?…

– Наконец – то! – Ёшио егозил, как щенок. Похоже, он был страшно рад нашему возвращению. Выбрав момент, брат шепнул мне на ухо:

– Ну что, вы поговорили, о чем хотели?

– Не совсем. То есть поговорить-то мы поговорили, но разговор получился в основном о сложностях жизни путешественника, – улыбнулась я.