Почетный академик Сталин и академик Марр - Борис Илизаров

И хотя Марр не упомянул лично Сталина, ему-то как раз было за что благодарить новую власть. В том же выступлении на XVI съезде партии Марр туманно объяснил причину своей благодарности: «В условиях полной свободы, которую дает науке Советская власть, помогающая самым смелым, самым дерзким научным исканиям в области подлинного материалистического миропознания, я старался развивать и продолжаю, уже с новыми кадрами научных работников — коммунистов и стойких беспартийных соратников, развивать теоретическое учение об языке, в области которого я веду свою научную работу»[233]. А всего лишь на полтора-два года раньше, в 1928 году, Марр, отчаявшись добиться от коллег признания своей обновленной яфетической теории, опубликовал нечто вроде научного завещания. Называлось оно: «Почему так трудно стать лингвистом-теоретиком». Цитируя давние и новые работы, выступая в качестве своего собственного историографа, Марр почти по-детски восклицал: «А есть такое учение? Есть. Это учение так называемая яфетическая теория, которая никем не признается в „серьезных научных кругах“, и у меня даже возникло если не сомнение, то вопрошание, стоит ли продолжать лекции, восстанавливать курс в Ленинграде, Москве и где бы то ни было после бесплодной своей многолетней по основному делу деятельности и тем более заниматься непристойным делом пропаганды учения, ни для кого из лингвистов не приемлемого»[234]. Именно тогда он воскликнул, имея в виду себя: «Картина рыцарских времен с одним воином на ристалище!»

На самом же деле научный мир того времени достаточно взвешенно и беззлобно относился к его трудам. Чаще его упрекали в небрежности стиля и запутанности аргументации. Даже его искренние последователи и друзья уговаривали хотя бы раз кратко изложить свою теорию удобоваримым языком. Марра эти предложения приводили в бешенство, так как он считал, что дело тут не в форме, а в сознательном неприятии его научной идеологии. Однажды он в сердцах произнес: «Почему же трудно усвоить? Потому ли, что у меня длинные фразы в русских работах? Не верьте, товарищи. Во французских статьях моих — фразы короткие. В немецких безукоризненных, — скажу: блестящих, — переводах не чувствуется никакой трудности стиля. Наконец, пробовал их уменьшить, вот, например, сегодня. Поможет ли? Раньше не помогало. В чем дело?»[235] Таковыми были почти детские по интонации «вопрошания», между прочим, вице-президента советской Академии наук, на каковую должность он был назначен незадолго до XVI съезда партии. А такие должности в российском государстве всегда были номенклатурными. И все же по-русски Марр мог писать только так, как писал. Но он прав — дело было не только в трудностях стиля.

Еще в 1929 году Я.В. Лоя, бывший латышский стрелок, а впоследствии известный лингвист и педагог, начинавший свою деятельность под покровительством Марра[236], а затем ставший его научным противником, так отметил положительные и отрицательные стороны марризма.

Положительные:

«1) разработка вопросов семантики;

2) общая материалистическая направленность и

3) увязывание вопросов языка с фактами истории культуры.

Но яфетидология имеет и свои теневые стороны:

1. Игра с алхимическими четырьмя элементами (сал, бер, йон, рош);

2. Вульгаризация марксистского метода, когда в каждом предложении склоняется по всем падежам слово „класс“ и т. д.;

3. Авторитарное преклонение учеников перед учителем, вследствие чего совершенно теряется столь необходимый для науки критический подход;

4. Ограничение научного кругозора почти исключительно вопросами происхождения, доистории, палеонтологии речи;

5. Самовлюбленность, доходящая порой уже до нападок на языковедов-марксистов, не желающих „изменять“ или „дополнять“ марксизм марризмом»[237].

Характеристика вполне исчерпывающая и во многом, но не во всем справедливая. Этой работы в нынешней библиотеке Сталина нет. Но оттиск другой статьи Лоя я там обнаружил. В январе 1929 года молодой лингвист преподнес вождю с дарственной надписью свою большую обзорную статью «Против субъективного идеализма в языкознании»[238]. В ней критиковался с «марксистских» позиций ученик выдающегося российского лингвиста Бодуэна де Куртенэ, будущий академик Л.В. Щерба, тот самый, кто написал работу о первичных диффузных звуках. Помет на оттиске нет, и теперь трудно сказать, познакомился ли Сталин со статьей и если да, то когда это произошло. Но с ранее упомянутой работой Лоя он, без сомнения, был знаком, так как все перечисленные пункты этой брошюры, характеризующие Марра, вошли в тот же «эпохальный» сталинский труд 1950 года «Относительно марксизма в языкознании».

Сталин еще в начале 30-х годов был знаком с некоторыми идеями Марра и знал о той критике, которой подвергается яфетическое учение как «справа», так и «слева», но все сделал для того, чтобы оно стало единственно «марксистским». В феврале 1929 года в Коммунистической академии прошла так называемая «поливановская» (по имени языковеда Е.Д. Поливанова) первая лингвистическая дискуссия, а затем в октябре — декабре 1930 года вторая дискуссия в той же академии, организованная «языкофронтом». Сами по себе обе эти дискуссии были знаками того, что в высших эшелонах власти не было полного единодушия по отношению к учению Марра как к единственно марксистскому. Различные кланы пока еще «поставляли» власти тех, кто в принципе мог бы официально представлять «марксистское» направление в области истории и теории языка и мышления. Сходные процессы шли и в других областях науки и культуры. Марра, скорее всего, поддерживала линия: Н.И. Бухарин, А.В. Луначарский, М.Н. Покровский, М.В. Фриче, а также часть старых академиков. Возможно, не все из перечисленных все еще очень влиятельных в то время людей искреннее сочувствовали Марру.

Поливанов был вызван в Москву 1926 году из Средней Азии тогдашним руководителем РАНИОНа (Российская ассоциация научно-исследовательских институтов общественных наук) академиком Фриче. Через два с небольшим года, в 1929 году, в Комакадемии, руководимой Покровским, с которым, как мы видели, Марр был очень дружен, Поливанов выступил с разгромным и тщательно аргументированным докладом по поводу «нового учения». Без всякого сомнения, это была заранее подготовленная акция. Самым интересным было то, что Поливанов своим выступлением фактически попытался перехватить у Марра главенство в «марксистском» языкознании. Но, в отличие от Марра, он не стал огульно отрицать все предыдущие достижения «буржуазной» компаративистики, а, напротив, рассматривал ее достижения как плодотворный подготовительный этап к лингвистике «марксистской». Конечно же, он отрицал четырехэлементный анализ и большинство залихватских формулировок и характеристик Марра. Но если смотреть из сегодняшнего дня, то без труда обнаруживается, — в главном взгляды Поливанова и Марра не противоречили друг другу, а, напротив, имели много общего. Так же как Марр, Поливанов говорил о рождении речи в результате социальной коммуникации, которая необходима «для связанного кооперативными потребностями коллектива»[239]. Как и Марр, он рассматривал речь в качестве одного из «видов трудовой деятельности»[240]. Применяя более корректную терминологию, Поливанов говорил не о «схождении» и «расхождении» языков, а о процессах «гибридизации» и «метисизации» языков, «типичных для эпох товарного хозяйства», что, по сути, одно и то же[241]. Признавая заслуги компаративистики, он также говорил о том, что она оставила за бортом социолингвистические проблемы. Более осторожно, но и он говорил о необходимости изучения семантических сдвигов, происходящих в революционные эпохи[242]. Короче говоря, Поливанов трезво и обстоятельно попытался навести мосты между европейской наукой и наукой советской. Свое кредо он выразил так: «Работа над созданием марксистского языкознания должна выражаться не в виде похоронного шествия над гробом естественно-исторической лингвистики, а в построении новых лингвистических дисциплин на том фундаменте бесспорных фактов и положений, которые даны лингвистикой как естественно-исторической дисциплиной»[243]. Но именно это и не получило официальной поддержки. Организованным большинством выступавших (включая Фриче) идеи Поливанова были отвергнуты, его подвергли остракизму, и он был вынужден вернуться в Среднюю Азию[244]. В 1938 году Поливанов погиб в сталинских застенках, но ни марристы, ни, конечно, сам покойный Марр не имели никакого отношения к его гибели[245]. Я не исключаю того, что тогдашним руководителям-сталинистам не понравился не только научный академизм одного из талантливых советских лингвистов, но и то, что в 1917–1918 годах Поливанов в качестве переводчика принимал участие в издании тайных договоров царской дипломатии, осуществлявшихся по инициативе Троцкого и при участии знаменитого матроса Маркина. Вступив в партию в 1919 году, он был исключен во время сталинских чисток. После разгрома марризма и смерти Сталина имя Поливанова вернулось в советскую науку. Марр в «поливановской» дискуссии официально не участвовал, но он, без сомнения, пристально следил за ее ходом: в архиве Марра сохранилась стенограмма этого мероприятия.