Ваше дело - Алекс Шталь

Войдя в санузел, первое, что я заметил – это исчезновение одежды Андрея, которая перед этим лежала аккуратно сложенная в ведре.

«Что-то случилось. Случилось что-то плохое. И, похоже, я всё проспал. Господи, что же произошло?! Что ещё учудил этот парень?..»

Из уборной я вернулся в комнату и надел тапки.

Меня уже начинало трясти от плохого предчувствия.

«Надо срочно узнать, что случилось!»

И я пошёл наверх.

Поднимаясь по лестнице, я увидел круглый китайский карманный фонарь, примотанный скотчем к перилам. Остановившись как вкопанный, я смотрел на знакомую по каким-то снам страшную картину.

Свет на лестнице не горел (видимо, Андрей не знал, где находится выключатель), и луч фонаря, закреплённого при помощи скотча под нужным углом, выхватывал в полумраке второго этажа прямоугольный лист бумаги, приклеенный тоже скотчем к двери, за которой я вчера оставил Андрея. Пачка такой бумаги лежит около моего принтера.

Луч фонарика. Круг света – знакомая картина.

«Где же я это видел?»

Какие-то нечёткие картинки, похожие на быстро сменяющие друг друга слайды, замелькали перед моим мысленным взором.

«Что это? Предчувствие или интуиция? А может экстрасенсорное восприятие?..» – лихорадочно соображал я.

Да как хотите можете это называть! Но сегодня я убедился в одном – нам подаёт знаки не какой-то параллельный мир, о котором так любят писать в бульварной прессе! С нами разговаривает наш, повседневный мир. Мир, живя в котором, мы не видим и половины его!

«Какая к чёрту интуиция!..»

Если я вижу, что моя жена чистит картошку, я что, шокирую своих гостей сообщением, что через некоторое время на стол подадут картофель?!

Видимо, мы очень мало на что обращаем своё внимание, а потом называем всё модными нынче названиями.

«Ведь видел же я где-то этот фонарь! – вспомнил я. – Может, только что – во сне?..»

А может, сны – это, всего-навсего, то, на что мы не обратили внимания в повседневной жизни? А оно стучится к нам, чтобы предотвратить что-то плохое. Вот и сейчас. Я понимаю, что вспомнившееся мне видение предупреждало меня! Предупреждало о плохом! Я это помню. Я это осознавал, но… Но проигнорировал. Проигнорировал то, на что надо было смотреть, как на дорожный знак. Это же – сигнал светофора!

Вспомнил!.. Ёлки-палки, вспомнил!

Вчера вечером свет фонарика, которым моя соседка освещала себе в сумерках дорогу, вызвал у меня неприятные ассоциации.

«Беглый солдат, убийство, автомат, войска, милиция и круг света от фонарика…» – всё выстроилось в логическую цепочку.

Подойдя на почти не подчинявшихся ногах к двери, я, наконец, увидел, что на листе что-то написано. Все мои попытки подойти поближе заканчивались тем, что я перекрывал свет от фонарика. Под ногами что-то лежало. Я наклонился и поднял с пола блокнот, который ещё вчера я заметил среди личных вещей Андрея. Я машинально положил блокнот в карман пижамной куртки и осторожно, чтобы не порвать, снял с двери адресованное мне письмо. Встав так, чтобы не закрывать собой свет, я прочитал письмо.

Через неопределённое время я обнаружил себя, сидящим под той же дверью, с письмом в руке. Прочитав его ещё раз, я встал и, неуверенно потоптавшись, толкнул дверь, которая легко распахнулась, без всякого киношного скрипа.

То, что я увидел в комнате, перечеркнуло все наши с Андреем вчерашние страхи и планы, и надежды.

Одетый в свою армейскую форму, лицом вниз, на полу лежал Андрей. Он почему-то не был обут. По вывернутой наизнанку одежде, перемешавшейся с кровавыми лохмотьями, я понял, что парень выстрелил себе в грудь из обоих стволов моего ружья, которое валялось, отброшенное отдачей, в другом конце комнаты. Отвратительный запах сгоревшего пороха, крови и горелых тряпок сбивал дыхание. Я почему-то подумал, что теперь никогда уже не смогу выстрелить из ружья.

Голова Андрея была повёрнута так, как будто, падая, он сломал себе шею. На лице, застыло выражение крепко спящего человека. Рядом валялся разбитый вдребезги телефонный аппарат с дисковым наборником, по которому несколько часов назад Андрей разговаривал с Людой. А прямо около двери – мой мобильник.

Ещё раз взглянув на зажатое в моей руке письмо, я вспомнил, что времени у меня совсем нет!

Спотыкаясь, причитая и всхлипывая на ходу, я быстро спустился вниз и вошёл в кухню. Открывая холодильник, я обратил внимание на письмо, которое всё ещё держал в руке. Достав бутылку вина и быстро её откупорив, я никак не мог налить в стакан. Руки не просто тряслись, меня всего колотило, как паркинсоника! Наконец, догадавшись, я нашёл кружку пошире и налил вина. Теперь надо было постараться выпить его. Обхватив кружку обеими руками, я сделал и это, попутно заметив, что ещё держу в руке смятый лист бумаги. Выпив и отдышавшись, я пошёл в ванную избавляться от письма. Перед тем как разорвать его и бросить в унитаз, я прочитал его ещё раз.

Михаил Юрьевич, простите.

Вы столько для меня сделали, а я так жестоко Вам отплатил.

Скоро сюда приедут люди. Милиция. За мной.

Я сейчас воспользуюсь вашим мобильником, чтобы позвонить в милицию.

Я скажу им, что со вчерашнего вечера удерживаю Вас, как заложника. Простите меня!

Не знаю Вашего адреса, придётся назвать им ваше имя, отчество и приблизительное месторасположение посёлка относительно части, в которой я служил.

Думаю, что адрес они определят сами.

Ваше ружьё оказалось незаряженным, но патронташ я без труда нашёл там же, на полке для головных уборов.

Все компрометирующие Вас, как человека укрывавшего в своём доме преступника, следы – я постарался убрать.

ГЛАВНОЕ! Не забудьте уничтожить эту записку!

Вы очень правильно поступите, если выпьете хорошую дозу своего «лекарства» и притворитесь сильно пьяным.

Перегар спасёт Вас от ненужного Вам сейчас допроса, и у Вас будет время всё обдумать.

Запомните! Вы не могли позвонить по телефону, потому что я его разбил, а Ваш сотовый забрал.

Простите, у меня нет времени писать что-то ещё, так как я боюсь передумать.

Как Вам относиться ко всему, что Вы обо мне узнали, это, конечно же – Ваше дело.

Для себя я всё решил.

Спасибо вам за всё, что вы сделали для меня, и за всё, что собирались сделать, рискуя своей репутацией, и, возможно, свободой.

Если когда-нибудь увидите Милу, расскажите ей всё. Но только ей!

Простите!

Андрей

Потом я сел в кресло и стал ждать.

Прошло довольно много времени, прежде чем я услышал, как к дому подъезжают сразу несколько машин.

Встав, я почувствовал себя старым больным человеком и пошёл открывать дверь, которая оказалась незапертой со вчерашнего вечера.

Выйдя на крыльцо, я оказался под прицелом сразу у целой армии вооруженных автоматами милиционеров, которые прятались за всеми предметами, способными служить укрытием.

Я что-то кричал им и размахивал руками, но они долго не решались покинуть выбранные ими безопасные места.

Наконец, началось какое-то перемещение вооружённых людей. Я, похоже, пока их не интересовал. Протолкавшись через образовавшееся на первом этаже дома столпотворение, я обосновался на кухне, где и прикончил остатки вина.

Когда же эти вояки, наконец, вспомнили обо мне, я их разочаровал.

Ссылаясь на «сильное алкогольное опьянение», а также на то, что я ещё не отошёл от стресса, я отказался сразу отвечать на вопросы.

– Всё потом, ребята. Всё – потом. Я хочу спать. Я буквально не стою на ногах, – говорил я заплетающимся языком.

В конце концов, от меня действительно отстали. Какой-то медик, мелькавший среди милиционеров, сделал мне укол, после которого я превратился в вообще нечто нетранспортабельное. Меня уложили на диван, где я провёл перед этим ночь, и оставили под присмотром то и дело льющей слёзы моей соседки Галины.

Когда приехала моя жена, я уже спал. Спал я до самого вечера.

13

Почти до самого Нового года продолжалась тягомотина, которую развели следователи.

В результате, меня избавили от ружья и даже от возможности в дальнейшем приобрести новое. Да это и к лучшему. Вряд ли я смогу когда-нибудь взять в руки оружие. Человек я для этого слишком впечатлительный.

Моя нескладная история о том, как я был взят в плен человеком, вооружившимся моим собственным ружьём, постепенно обросла недостающими подробностями, и в посёлке со мной стали здороваться даже какие-то незнакомые люди.

Но если наши соседи довольствовались версией, которую сами же и сочинили, то у следственных органов отношение к моему рассказу было совсем другого характера. Никто из них не подсказывал мне варианты случившегося, поэтому моя, придуманная за одну ночь версия, требовала от меня только хорошей памяти и способности поверить самому в то, что я рассказывал дотошным следователям.