Супервольф - Михаил Ишков

Это был тревожный сигнал.

Пытаясь развернуть их мысли в свою сторону, я напомнил о себе.

— Я не заплатил за номер в гостинице.

Они, все трое, засмеялись:

— Не волнуйтесь, Вольф Григорьевич, заплатят…

— И чемоданчик там остался …

— И чемоданчик никуда не денется.

На этом наше общение закончилось. Их мысли вернулись в привычное русло.

Действительно, чемодан ждал меня на аэродроме, в громадном черном автомобиле — настоящем шевролете, — куда меня посадили сразу после посадки. Счет за номер в гостинице мне так и не прислали, видно, кто-то действительно рассчитался за меня по счету.

Пока мчались по ночному городу, я успокаивал себя фантазией — было бы неплохо въехать на таком же шевролете, только белом и еще более громадном, на наш рынок в Гуре.

На рынок сбежались бы все, кто проживал в нашем штетеле. Оркестр пожарников исполнил бы туш, бургомистр с золотой цепью на груди произнес речь. Полицейские едва сдерживали толпу, которая стремилась прорваться ко мне как хасиды к цадику. Бургомистр заявил бы — Гура Кальвария гордится своим сыном! Все закричали «ура» и спели «сто лят, сто лят нехай жие нам!» Я не стал бы сдерживать слезы, схватил бы микрофон и пообещал за свой счет построить среднюю школу, больницу и приют для престарелых. Народ будет в восторге, а мне только того и надо. Я, знай себе, бормотал бы сквозь зубы: «Нате вам Вельвеле Мессинга, который и в школу никогда не ходил и для которого не нашлось невесты в этом проклятом штетеле! Вот вам кабцан, кортенверфер Вольф Мессинг!»

Была у меня еще одна мечта — только, пожалуйста, не смейтесь! Неподалеку от Гуры расположено глухое захолустье, называется Черск. Там, на берегу Вислы темнеет полуразрушенный средневековый замок. Говорят, ему лет шестьсот и принадлежал он когда-то какой-то итальянской королеве. Мальчишкой я смотрел с его башни, с осыпавшегося крепостного вала на речную долину и окрестные сады. В пору цветения яблонь, вид был незабываемый!

Это были лучшие минуты моего детства. Фантазия рвалась на волю! Я воображал себя хозяином замка, судил и миловал подданных, отправлялся в поход, ловил рыбу в Висле. Отчего бы, если заведутся денежки — а они после этой поездки должны были завестись, — не купить эти развалины и не восстановить их в прежнем великолепии? То, что Черск далеко и там теперь хозяйничают сынки фюрера, ни капельки не смущало, ведь, убаюканный в машине я одномоментно погрузился в сулонг и краем глаза различил в будущем притаившегося на башне красноармейца. Он разглядывал окрестности в странную, V-образную подзорную трубу, затем что-то скороговоркой кричал в телефонную трубку. Вслед за этим в западной стороне гроздьями вспыхивали блестки артиллерийских разрывов.

Скажете, дурацкие, наивные мечты, но о чем прикажете размышлять, когда тебя везут через незнакомый город, и ты боишься догадаться, куда тебя везут.

Я готовил себя к встрече с очень высокопоставленным лицом. Не надо быть телепатом, чтобы смекнуть — если власти расщедрились на самолет, если к Пономаренко меня доставили два человека, а в самолете меня стерегли трое вышколенных, умеющих прятать свои мысли офицеров, значит, Мессинг пошел в гору и его везут к главному балабосу[58] страны Советов.

…Автомобиль подкатил к воротам с пристроенными по бокам массивными будками, замыкавшими громадный деревянный забор. Из правой будки вышел охранник, внимательно осмотрел всех, сидевших в салоне, затем створки ворот раздвинулись и нас пропустили на территорию.

Домик, вернее, дача, был невелик, одноэтажен, с двумя террасами, одна из которых, куда левым боком подъехал автомобиль, была освещена.

Меня провели в прихожую, здесь помогли раздеться. Я снял галоши с лакированных штиблет, в которых выходил на сцену и некоторое время мялся, соображая, куда засунуть эту резиновую рвань. Сопровождавший меня охранник указал на коврик перед входом.

— Оставьте здесь, — затем позволил мне пригладить кудри и провел в просторный зал, оказавшийся столовой.

Здесь находилось семь человек. Четверо (одним из них был Пономаренко) расположились за длинным, покрытым зеленой скатертью столом. Двое на громадном диване, каждый на своем конце. Ближайшего к входу, сидевшего, закинув ногу на ногу, узнал сразу — встречал его фотографию в прессе. Фамилию не смог вспомнить, но был уверен, именно этот человек подписал мир с Гитлером.

Балабос не спеша расхаживал по залу.

Я направился прямо к нему и сходу выпалил.

— Здравствуйте. А я вас на руках носил…

— Как это на руках? — удивился Иосиф Виссарионович.

— Первого мая… На демонстрации…

Сталин засмеялся.

— Какую демонстрацию вы имеете в виду, товарищ Мессинг? Недавнюю, в Минске или прошлую, в Германии?

Я испытал замешательство.

Сталин раскурил трубку и поинтересовался.

— Мне доложили, что вы, товарищ Мессинг, способны заглянуть в будущее. Как сообщают проверенные люди, вы предрекли одному субъекту красные флаги над рейхстагом? Возможно, вам повезло и вы угадали?

— Так точно, товарищ Сталин, угадал.

Хозяин ткнул трубкой в мою сторону.

— А если не угадали? — он пристально глянул на меня. — Не надо скромничат. Если вы действительно дружите с будущим, как расценить ваше заявление об удаче? Как попытку ввести руководство страны в заблуждение?

Меня бросило в холодный пот, и я мысленно обратился за помощью к товарищу Пономаренко — точнее, бросил в его сторону перепуганный взгляд. Однако Пантелеймон Кондратьевич даже бровью не повел, а ведь еще в Минске по предложению товарища Пономаренко мне в ускоренном порядке оформили советское гражданство. Он обещал мне…

Он много чего обещал…

Теперь я, новоиспеченный гражданин первого в мире государства рабочих и крестьян, всецело был в их руках.

Между тем товарищ Сталин продолжал размышлять.

— Такую скромность я бы назвал политическим двурушничеством.

Я не сдержался.

— Простите, товарищ Сталин, что такое двурушничество?

За вождя ответил сидевший на противоположной стороне стола, невысокий, круглолицый человечек с простыми стеклышками на переносице. Но прежде он обежал стол, резво приблизился ко мне. Я полагал, человечек спешит представиться, однако скороход помахал перед моим носом указательным пальцем и предупредил.

— Не стройте из себя невинную овечку, Мессинг. Ми все о вас знаем.

— Не спеши, Лаврентий, — осадил его хозяин. — Если товарищ Мессинг утверждает, что не знает, что такое двурушничество, давайте поверим ему и объясним, что двурушник — это человек, который внешне предан какой-либо стороне, а тайно действует в пользу противоположной стороны. Двурушник — это один из самых опасных контрреволюционеров. Что же касается вас, товарищ Мессинг, то, надеюс, вы сознательно приняли участие в первомайском шествии. Следовательно, вы охотно продемонстрируете нам возможности своей, возможно, человеческой, психики, а потом поделитесь, каким образом вам удается это делать.

Присутствующие, услышав шутку насчет моей, «возможно, человеческой» психики, рассмеялись.

Я тоже. Затем объяснил смысл задания и попросил вручить мне какой-нибудь предмет. Сталин доверил мне одну из своих трубок.

Мессинг взял ее обеими руками, затем обратился к присутствующим с просьбой — мне нужен индуктор.

Стоявший рядом Лаврентий потребовал разъяснений, кто такой индуктор? Сообщник?

Если человек не желает называть свое полное имя, Бог с ним. Не буду настаивать. Я успокоил порывистого Лаврентия и объяснил, что индуктор — посторонний человек, с помощью которого медиумы берутся отыскивать спрятанные предметы.

Руководитель в пенсне, сидевший ближе ко входу, поинтересовался.

— Как же вы ищете их, Мессинг?

Меня словно молнией пронзило — Молотов! Вячеслав Михайлович Молотов, нарком иностранных дел.

— Я ориентируюсь на мысли индуктора, товарищ Молотов.

— То есть? — нарком нахмурился и снял ногу с ноги.

— Индуктор дает мне мысленные указания, я их улавливаю. Все очень просто — немного идеомоторики, немного гипноза, и я нахожу предмет.

— Другими словами, вы умеете читать чужие мысли? — подался вперед лысоватый плотный человек, сидевший на другом конце дивана. Позднее мне объяснили, с кем мне посчастливилось повидаться.

С самим Кагановичем!

Я попытался объяснить, что все дело в неосознанном движении мускулов, и ни о каком чтении чужих мыслей речи быть не может, но было поздно. Все присутствующие разом многозначительно глянули в сторону Пономаренко.

Тот заметно побледнел.

Чтобы снять напряжение, я доложил, что Пантелеймон Кондратьевич прекрасно руководит Советской Белоруссией, однако с точки зрения тайн человеческой психики он не может служить индуктором. Он цельный и решительный человек, в чем я успел убедиться. Он говорит то, что думает и, скорее, сразу укажет, где спрятан предмет, чем будет петлять и лукавить.