Возмущение праха - Наль Подольский

— Смотря как. Долго пиздеть — нет, а договориться о чем — пожалуйста.

— Так вот, на дежурстве, если в конторе к двадцати трем ноль-ноль будет пусто и если ты в этом будешь стопроцентно уверен, позвонишь девчонке, телефон она тебе даст. Учти, что все телефонные разговоры могут записываться. Поэтому скажешь только: завтра, мол, я свободен и хата свободна, приходи трахаться. Мы к тебе тут же и подвалим.

— И она что, придет?

— Кто?

— Телка… ну, трахаться.

Я приготовился смачно выругаться матом, но неожиданно меня опередил Вася.

— Придет, — подтвердил он деловито.

Ну и ну, удивился я. Не такая уж это важная птица, чтобы держать при нем постоянную подстилку, но голова у моего парнишки работает.

Опросив придурка о режиме работы, я вручил ему сотню зеленых в обмен на соответствующую расписку, и мы оставили его одного осмысливать превратности любви.

Парень получил у нас кличку Бугай.

— Это что же выходит, — посетовал Вася, — Кобыла, Бугай: сплошной скотный двор.

— Не беда, — утешил я его, — лишь бы не скотобойня.

Теперь у меня было два агента в «Извращенном действии», и я рассудил, что пока этого хватит, — не можем же мы, в конце концов, брать всю контору на содержание.

Кобылу я не дергал, не торопил — девушке, как-никак, предстояло совершить насилие над собственной натурой, но она через несколько дней прорезалась сама и попросила аванс. Я охотно выложил пару сотен в обмен на очередную расписку: Мафусаил меня пока в финансах не ужимал, — должно быть, «Извращенное действие» и впрямь сидело болезненной занозой в их заднице.

Успехи Кобылы, по ее мнению, были весьма скромными, в чем я не стал ее разубеждать, дабы не поощрять природную наглость. Главное, ей удалось забраться в постель к Харченко, и она считала, их связь носит не эпизодический характер.

— Завышенная самооценка в нашем деле всегда опасна, — заметил я сухо, стараясь скрыть, насколько приятна мне эта новость. — Почему ты так думаешь?

— Харченко не проходимец какой-нибудь, — она нахально смерила меня взглядом, — он серьезный человек и серьезный ученый.

Судя по ее виду, трахаться с Харченко оказалось не так противно, как она предполагала. А когда — я стал выспрашивать о его роли в Институте, она между делом брякнула даже, применительно к его трудам, слово «гениально» и тотчас раздраженно прикусила губу.

— О чем ты с ним говорила?

— Вам это не интересно.

— Я не имел в виду сексуальные технологии. Это мне действительно не интересно. А кроме этого?

Ответ ее начался не то с хрипа, не то с шипения, и только после него пошла членораздельная речь:

— Я же сказала: для вас пока ничего. О лаборатории «икс» — ни слова, и я не расспрашивала.

— Правильно сделала, умница… Спиртное пили?

— Да какое вам дело?!

— Мы это уже проходили. Раз спрашиваю, значит, есть дело.

— Пили.

— Коньяк, шампанское?

— Коньяк.

— За столом или в постели?

— Да вы что? — Она побелела. — Я сейчас швырну ваши вонючие баксы в вашу гнусную рожу!

— Не швырнешь. — Я хотел обругать ее тупицей, но вместо этого с изумлением уставился на нее: из ее глаз вытекли две крохотные слезинки, атрибут женской слабости.

— Ты что же думаешь, я хочу над тобой посмеяться? Это мне ни к чему, ты мой сотрудник. А вопросы эти — по делу, от них зависит коэффициент достоверности… Так за столом или в постели?

«Коэффициент достоверности» ее убедил.

— И за столом, и в постели. — Крепко сжатым кулаком она вытерла глаза, надо заметить весьма неуклюже, для нее это явно было непривычное дело.

— Это хорошо, — констатировал я невозмутимо. — Ежели мужик пьет с тобой за столом шампанское, а потом тащит в постель, значит, он тебе будет вешать исключительно лапшу на уши, достоверность его речей не более десяти процентов. Ну а если коньяк, да еще в постели, здесь достоверная информация может дотянуть до восьмидесяти процентов… Так о чем все-таки вы говорили? Кроме житейского.

— О Щепинском.

— В смысле — пустое место, ничтожество?

— Да. Приблизительно так.

— О работе заговорить удалось?

— Да. Немного о его, немного о моей.

— О своей сам начал?

— Да.

— Понятно… института закрытых публикаций у вас нет, и похвастаться некому. Щепинский — ничтожество, хоть с тобой поделиться… О чем именно он рассказывал?

— О цепных реакциях.

— В мозгу?

— Да.

— Это его личное открытие?

— Да, его, и только его. На пустом месте. Это потрясающе.

— Что такое цепная реакция в мозгу?

— Чушь какая! — Она раздраженно подергала носом. — Это вам объяснить невозможно. Все равно ничего не поймете.

— А ты попытайся. Все великие ученые были хорошими популяризаторами. Знаешь поговорку — кто ясно мыслит, тот ясно излагает?

— Ладно, попробую. Только избавьте меня от ваших идиотских сентенций. — Она сделала паузу, ожидая реакции на свое очередное хамство, но я промолчал, изображая сосредоточенное внимание.

— Человеческий мозг сложнее любого компьютера, даже гипотетического. Это вам, надеюсь, известно?

— Да.

— Но вы наверняка не понимаете, что это значит. Общий объем памяти, количество ячеек, в компьютере можно наращивать без границ, и превзойти в этом мозг — не проблема. А вот структура нейронной системы, сеть связей между нервными клетками, в силу своей многомерности слишком сложна и для теоретического, и для практического моделирования, даже в самых примитивных вариантах. — Она состроила брезгливую мину. — Что такое нейроны, дендриты, ганглии, конечно, не знаете?

Ах ты сучка, до чего обнаглела… пора проучить.

Тихо, Крокодил, сейчас не время… тихо, и помни: я владею Пальцем.

35. ДОКТОР

Не может ли также орудие, указанное Каразиным, быть употреблено для прямого действия на трупы в видах исследования и даже, быть может, оживления, и не будет ли это первым шагом на пути к воскрешению?

— Представь себе, знаю. Продолжай, не размазывай, — оборвал я ее резким тоном.

— Странно, — она исподлобья, с сомнением поглядела на меня, — предположим… Так вот, нейроны, хранители информации, соединены между собой дендритами, каждый нейрон может быть связан с двумя или несколькими другими. В любом мозгу, даже в вашем, — не удержалась она, — таких связей миллиарды. Нейронная сеть — структура невероятно сложная, многомерная и к тому же самоорганизующаяся. Каждая ячейка, нейрон, может пребывать в состоянии покоя либо возбуждения… двоичные элементы. Нейрон, возбуждаясь, передает соответствующий импульс связанным с ним элементам, а те, по определенным законам, могут на него отреагировать переходом от покоя к возбуждению либо остаться в исходном состоянии. Зоны покоя и возбуждения могут охватывать целые области мозга, но они динамичны, постоянно пульсируют даже во сне, и все это, вместе взятое, составляет то, что в просторечии именуется памятью, мыслями, воображением… Вы хоть что-нибудь понимаете?

— Понимаю, давай дальше. Подумаешь, бином Ньютона.

— Харченко совершил почти невозможное: он построил математическую модель нейронной сети — упрощенную, схематичную, но все же как-то отражающую реальность. И сразу же получил ошеломляющий результат: должны существовать группы нейронов, числом от нескольких единиц и более, при одновременном возбуждении которых начнется тотальное возбуждение всех связанных с ними элементов в пределах определенной области, а через доли секунды все нейроны этой области одновременно вернутся в состояние покоя, то есть вся информация, имевшаяся в этой зоне, мгновенно уничтожается. Харченко очень удачно назвал это явление цепной реакцией, а результат — сжиганием информации. Нечто похожее происходит в мозгу в случаях шоковой амнезии… Далее последовала экспериментальная часть работы. Харченко — виртуоз эксперимента. Он разработал две уникальные методики: поиска нужных групп нейронов с помощью тестовой системы раздражителей и избирательного возбуждения нервных клеток. Или, если вам так понятнее: он научился опознавать на томографе нужные группы нейронов и возбуждать их посредством рентгеновских лазеров, тем самым вызывая цепную реакцию. То есть он владеет технологией адресного уничтожения информации в мозгу, и на эту технологию, насколько я поняла, есть покупатели.

— Еще бы… А имеются у него еще технологии, на которые есть покупатели?

— Пока неясно. По-видимому, имеются, но об этом он пока не говорил.

— Постарайся, чтобы заговорил… Ты — гениальный популяризатор, можешь писать детские энциклопедии. А куда он девал своих подопытных после сеансов — тоже в психушку?

— Я же говорила, — она презрительно оттопырила нижнюю губу, Харченко — виртуоз эксперимента. Это вам не Щепинский. Все его подопытные оставались здоровыми и жизнеспособными, только с теми или иными провалами в памяти.