Запах высоты - Сильвен Жюти

Уго решился. Теперь он чувствует в себе силы, выбрав своей задачей защиту самой этой хрупкости. Неожиданно он испытал прилив горячего счастья при мысли о том, что Мершан тоже ничего не узнает о поступке Уго, который станет продолжением и развитием его собственного – если только можно продолжить нечто.

Он внимательно перечитал свои контракты: никаких обязательств. Разумеется, это выражено совершенно ясно. Единственная просьба к нему: в интервью перед прессой он должен будет упомянуть несколько имен – как и предсказывал Мершан. И то же самое – в фильмах, книгах, на конференциях. А если публикаций не будет? Этот случай никто не предусмотрел. Разве кто-то когда-то отказывался выступать, кроме, конечно, сумасшедших? Это – единственное табу, оставшееся в обществе, мнящем себя свободным от любых запретов: все, что опубликовано, – хорошо, все, что хорошо, – опубликовано.

И следовательно, кто бы ни отказывался от того, чтобы его поступки, его жизнь и т. д. стали видимыми, кто бы ни отказывался отвечать на вопросы, он – сумасшедший или преступник. Не важно, если люди лгут или приукрашивают действительность, это легко принимается и даже приветствуется. Единственное преступление – это скрытность. Молчание. Или еще точнее: отказ от рекламы.

Разумеется, это важно только для публичных людей. То, что жизнь миллиардов других человеческих созданий остается невидимой, – не имеет значения. То, что тонны людей не имеют иной мечты, кроме той, чтобы их заметили, и желают заявить о себе любыми средствами (альпинизм – одно из них, так же как написание книг, жонглирование карликами и участие в глупейших телевизионных передачах), которые только увеличивают престиж тех, кто туда приходит. Когда же пресса интересуется невидимками, это обычно делается для того, что извлечь на свет божий «типичного» персонажа и создать эфемерную «звезду». Например, Уго – самый типичный альпинист; великолепный образчик, можно сказать, «жемчужина» альпинизма.

И все-таки – его собственный опыт хождения по городским задворкам тому доказательство – множество вещей, бок о бок с которыми проживают миллионы людей, остаются невидимыми. Сколько всего еще жаждет сделаться видимым.

Но не вершина Сертог.

Уго улыбается, представив себе газетные заголовки.

«Тайна У.Д. Гора, порождающая безумие. В чем его открытие? Ему есть что скрывать. Мистика. Он стал сектантом? Сведенный с ума высотой».

Медики говорят: слишком долгое и частое пребывание на большой высоте медленно разрушает нейроны. Уго, несомненно, провел на высоте семи с половиной тысяч метров больше часов, чем кто бы то ни было во все времена. И наверняка – выше восьми тысяч.

Да нет: о нем быстро забудут, потому что сплетничать будет не о чем – материала не хватит. Спекуляции не могут питаться пустотой. И потом, есть столько других, алчущих заполнить собой иную пустоту – пустоту газет…

Сможет ли он удержаться от искушения и не ответить как-нибудь вроде «Позже» или «No comment»? Но «No comment» – это ведь тоже комментарий. Следовало бы вообще ничего не говорить. Онеметь, остаться безгласным и скрытным, как тайна тех не-пейзажей, картин унылых городских предместий, которые так его завораживали – и именно по этой самой причине, как он только что понял. Молчать перед натиском слепой нерассуждающей волны, всей своей силой желающей превратить неизвестное в известное, невероятное в банальное, непродажное сделать продажным, а неопределимое – определенным; решить загадку; так как у каждой задачи должно быть решение.

Задача, в структуре которой не заключено решение, – вот самый сильный вызов разуму, какой только можно себе вообразить.

Гора, взойти на которую невозможно…

Впрочем, люди об этом знают: их интересуют только решаемые проблемы; те, что им уже известны. А о проблемах, не имеющих решения, они старательно забывают, считая, что их не существует. Как, например, о невыразимом трагизме существования – об этой глубочайшей пропасти, которую вырыла эволюция человека и которая становится все глубже по мере того, как человечество тщетно пытается ее засыпать. Это и называется прогрессом.

Любая проблема появляется только тогда, когда уже обозначилось начало ее решения. Уже сам факт возникновения какой-то новой проблемы – сигнал того, что оно вот-вот будет найдено (даже если на это должны порой уйти десятки лет, а иногда и веков).

Уго часто случалось наблюдать, как журналисты, когда им не хватало опыта или внимания, не понимали его и сокращали или выбрасывали его слова – приводя неизвестное к известному и заменяя новизну старым и привычным. Все сказанное должно иметь объяснение, общепринятый смысл, то есть быть понятным. Все надлежит выражать в установленных оборотах.

Говорите яснее: в двух словах, да или нет. Все, абсолютно все, любой ценой должно уложиться в это прокрустово ложе. И лишь молчание пока еще ускользает от этого правила: почти только оно одно сохраняет право оставаться сложным для понимания.

Можно говорить все что угодно, лгать, выдумывать, лишь бы не позволять свершиться этой непристойной неловкости: молчанию; отказу от общения; Пустоте.

Молчание предельных высот пугает; это – картина, которой нечего сказать и которую вот уже двести лет пытают, стараясь заставить заговорить.

Ибо гора – это что-то высокое, невыразимое. А журналисты стремятся разрушить это высокое. Газеты – прямая противоположность поэзии.

Из чувства стыдливости Уго никогда не говорил журналистам, что его любимый поэт – Леопарди.[100] Из безнадежных строф этого возвышенного поэта они извлекли бы только повод для пустой болтовни.

Да, в сущности, кто из журналистов мог знать Леопарди? Ему задавали вопросы о спорте, о перформансах – но не о Гельдерлине[101] или Хопкинсе,[102] двух вершинах его личного Парнаса, который в отличие от Парнаса классического имел больше двух вершин.

О the mind, mind has mountains; cliffs of fallFrightfull, sheer, no-man-fathomed. Hold them cheapMay who ne'er hung there[103]

Джерард Мэнли Хопкинс, 1885 год. Хопкинс дорог его сердцу еще и потому, что он единственный поэт, у которого был опыт покорения высокой горы: он взошел на Бретхорн в 1868 году – как раз перед тем, как вступить в запрещенный в то время в Швейцарии орден иезуитов.

Каждому – свое: у гениального поэта Хопкинса через сто лет после смерти – всего тысяча читателей; а им, тщеславным героем современности, его подвигами восхищаются миллионы. Признание в его литературных вкусах могло бы, конечно, стать для него «плюсом», знаком его связи с другой кастой. В сущности, ничего особенного.

А пока Уго подозревал, что в разрыве между двумя этими классами есть нечто фальшивое и что эта фальшь исходит не от него.

Он не имел в виду религию: то, что Хопкинс обратился в католичество, не суть важно.

Уго не верит ни в Бога, ни в нечто потустороннее. И меньше всего – в то искусственное потустороннее, символом которого стали «выход за пределы самого себя», «самореализация» – этот нелепый культ, которому послушны все его современники, от президента фирмы до законченного наркомана.

Он спросил себя, достанет ли у него сил. До сих пор он никогда не сомневался в себе. Но до сих пор он всегда был послушен, поступая так, как от него ждали. В общем, это было так просто: он чувствовал, как его несет воля стольких людей, обожавших его свершения; ему было легко завоевывать горы. Побеждать. Выигрывать. Быть лучшим. Воплощать собой Совершенство, Мужество, Власть над Опасностью.

Он – пример для юношества и общества. Герой нашего времени. Он выступал на семинарах (его лекции щедро оплачивались) перед руководителями высшего звена, а они строчили заметки и степенно задавали ему вопросы, послушно положив рядом с креслами свои кейс-атташе и оставив мобильник на поясе. Он – в полярной шубе, обросший всклокоченной бородой, они – при костюмах-галстуках, гладко выбриты; каждый – в своей униформе. Иногда они снимали галстуки и обращались к нему на «ты»: так действовал на них дух приключений. Уго объяснял им, как проявить дух инициативы и дерзости. Как пользоваться своими страхами, тревогами, стрессом, чтобы стать сильнее соседа. Он, одиночка, воплощал собой Новые Ценности Индустриальной Эпохи. Самыми активными его спонсорами были, как следовало ожидать, представители транснациональных корпораций. Они так похожи на него: целеустремленные, преуспевающие, лучшие. А все пресс-атташе – милые и симпатичные, всегда в курсе всего, приятные модные люди. Быть в курсе всего – вот что сейчас модно. Они стоят друг друга. Он воплощает чистоту страсти. Энергию успеха. Совершенство воли. Уго – пример для мира властей предержащих, залог его честности, живое доказательство того, что там царят вовсе не погоня за наживой, не массовые увольнения, не стремление раздавить конкурента или спрятать концы в воду, тотальная маскировка последствий своих поступков, влияющих на жизнь одного, десяти, сотни, тысячи, десятка тысяч людей сегодня и завтра; нет, там правят Благородство и Гуманность – за эту вывеску ему и платили.