Алтайский Декамерон - Алексей Анатольевич Миронов

Если для девушек имелся огромный родительский диван, то особенно упившихся парней мне пришлось укладывать под рояль. Под буйные головы я подсовывал разномастные подушки. Тех, кто еще мог двигать конечностями, я уложил на рояль сверху! Но и это еще не все мои подвиги: чтобы гости не сползли с лакированной поверхности, под бока им я подпихнул скрученные кухонные полотенца. Рядом я поставил огромную кастрюлю с домашним квасом, отдающим брагой, и алюминиевую кружку для утреннего опохмела. Ну а потом я удалился в яблоневый сад с девушкой по имени Надин…

Обернувшись, я бросил на спящих одноклассников взгляд. То был взгляд художника! Взору моему предстала картина Петра Кривоногова «Оборона Брестской крепости» – левая нижняя ее часть, изображающая убитых фашистов, лежащих вповалку.

Светает. Семь часов утра. В саду начинают пробовать голоса урбанофилы-соловьи. Их вокализы сопровождает ритм-группа: трескотня соек и сорок.

Пора «причаститься». Я вхожу в квартиру.

Храп стоит страшенный, хоть святых вон выноси! Понимаю, что выносить, собственно, некого: святые в дефиците в этом храме поклонников Бахуса.

А это кто? Бедный Йорик, то есть Гаррик! Очевидно, потянувшись за кружкой с квасом, но не рассчитав своих сил, Игорь Титов рухнул-таки с рояля, подмяв под себя пюпитр.

Все в нашей жизни двигается по спирали: время разбрасывать пюпитры и время их собирать!

Оттаскиваю за ноги пьяное тело одноклассника на середину большой комнаты. И сгребаю веником обломки многострадального пюпитра.

– Лешенька, не отвлекайся, иди к Надежде, она плачет. Я сейчас соберу… – Мама достает старые колготки. Используя их как импровизированную авоську, она запихивает туда драгоценные обломки крыльев черной бабочки с лирой вместо туловища.

– Мамулик, приду из армии – обязательно склею! Я отца попрошу. После грунтовки холстов у него всегда в банке столярный клей остается.

– Боюсь, что это уже не подлежит восстановлению.

– Да быть не может, ты же знаешь отца!

Бегу к Надин. Ее бьет утренний озноб. Слезы от предчувствия близкой разлуки со мной катятся по ее пухлым щекам. Я накидываю на плечи подруги свой пиджак и шепчу всякие нежности. Это успокаивает ее, она перестает дрожать и плакать.

– Мужики, подъем! Причащаемся и двигаемся в сторону военкомата!

Никакой эрекции… э-э, пардон, реакции. Да, оговорка по Фрейду, но чего вы хотите от 19-летнего самца?

Поняв, что надо действовать радикально, включаю магнитофон на полную громкость. «Битлы» поют знаменитую «Can’t buy me love» («Любовь нельзя купить»).

Пританцовывая под ритмичную мелодию, я луплю гостей мокрым кухонным полотенцем и ору дурным голосом:

– Подъем!!!

Сей запрещенный прием действует! Дыша перегаром, продирая глаза, наша секта служения Бахусу прокладывает дорожки в туалет и ванную комнату.

Минуло тридцать лет.

Звонок домашнего телефона. Я поднимаю трубку. Слышу молодой голос постаревшей мамы.

– Слышал? Нашу пятиэтажку ломать собираются! Комиссия приезжала во главе с Лужковым. Нас переселять будут в новые квартиры. Правда, здорово?

Мама живет одна, отец давно умер. Сергей, Никита и сестра Елена переехали и живут отдельно. А я, хоть и прописан в этой квартире, но давно живу у жены в Тушине.

– Надо съездить в собес, получить ордер. А то я одна осталась, все соседи переехали, страшновато.

– Хорошо, мам, не волнуйся, прямо завтра и съезжу.

Неожиданно мы с мамой становимся владельцами двух однокомнатных квартир по сорок квадратных метров каждая. Как мне объяснили в собесе, никто не хотел соглашаться на столь маленькую площадь, а нам с мамой на двоих – в самый раз…

Со щемящей ностальгией смотрю на «элитные» дома, выросшие, как мне кажется, молниеносно, и будто задавившие наши старые пятиэтажки. А хоккейные коробки во дворах превратились в паркинги.

За сорок лет с момента нашего заселения в хрущевские пятиэтажки бульвар Карбышева превратился в роскошный зеленый парк с высокими липами и кленами, аккуратными дорожками и уютными скамейками.

Ничто не напоминает более о горах промышленных отходов, о вечно дымящих мусорных терриконах и о той бесшабашной вольнице, когда ты юн, наивен и весь мир принадлежит тебе!

Переезд на новые квартиры вышел не таким хлопотным, как представлялось.

Собственно, я перевез только мамины вещи, ножную швейную машинку фирмы «Зингер» и кухонную утварь, так как старая мебель созрела для переезда не в квартиру, а на свалку.

С грустью я окидываю взглядом крохотную трехкомнатную квартиру, знакомый диван, на котором все мы были зачаты.

Все тот же стол, обитый черным дерматином, за которым Никита делал уроки и готовился к поступлению в институт.

Все тот же концертный рояль фирмы «Циммерман». Несмотря на безжалостное время, как и сорок лет назад, он занимает почетное место в углу самой большой комнаты.

Надо же: пюпитр склеен и бабочкой-короной возвышается над клавишами! Места стыков заметны при ближайшем рассмотрении, но все равно существование пюпитра создает в моей душе теплую волну…

Когда же отец успел его склеить?

Надо спросить у матери. Впрочем, какая теперь разница!..

Покойся с миром, чудесное творение братьев Циммерман! Пусть ты и не сыграло значительной роли в формировании музыкальной культуры в нашей семье.

Я кладу ключи от квартиры на рояль и просто закрываю входную дверь. За дверью уже столпились таджики-нелегалы, претендующие на свое место под солнцем – вот в этой самой квартире…

Дом давно огорожен. Все ждут прибытия тяжелой техники для превращения еще одного творения Хрущева в кучу строительного мусора.

Как-то вечером, заехав к матери на новую квартиру, которая находится на противоположной стороне бульвара, в высотке, решаюсь навестить нашу старенькую хрущевку. Она все еще торчит гнилым зубом в элитной челюсти парка, ждет хирурга для экстракции из альвеолы бульвара.

Майский вечер на бульваре Карбышева дарит незабываемую гамму чувств, этакий безумный коктейль из ностальгических картинок детства, запаха цветущей липы, гула майских жуков и звуков рояля. Да-да, я не ошибся: кто-то играет на нашем рояле!

Ускоряю шаг, нахожу лаз в трехметровом заборе из профлиста и бегу по кучам мусора в родной подъезд. Подъездная дверь сорвана. Почти во всех окнах квартир светятся огоньки от тусклых лампадок из парафиновых свечей: электричество здесь давно отключили.

Иду на звуки. Доносится знакомая мелодия из прошлой довоенной жизни нашего рояля. Конечно, это Бетховен – «К Элизе» в ля миноре!

Буквально вламываюсь в свою квартиру и застываю на месте. Где-то я уже это видел! Ну да, конечно, на моих проводах в армию!

Повсюду – на семейном диване, под окнами, у радиатора, в каждом углу большой комнаты, на рояле и под ним, – лежат тела.

Картину Петра Кривоногова «Взятие Брестской крепости» нарушает только сидящая на перевернутом эмалированном ведре фигура мужчины азиатской наружности.