Одиночное плавание - Николай Андреевич Черкашин

- принимать!

- Товарищ капитан третьего ранга, без паспорта нельзя!… Неизвестно ни коксовое число, ни цетановое! Запорем дизели!

- Надо сделать так, чтобы не запороть.

- Это невозможно! Я не знаю качества топлива. Пусть пришлют другой заправщик.

Дать РДО: «Район занять не могу, так как не могу заправиться без топливного паспорта»? Засмеют… На мостике! Вахтенный офицер, по местам стоять! К приемке топ- Мартопляс почувствовал, что ему изменяет обычная покладистость. Внутри закипело, и он, не узнавая своего голоса, отчеканил:

- Я не буду заправляться, товарищ командир!

- Что-о?!

- Я не имею права принять топливо без паспорта!

Но и Абатурова уже понесло: перечить командиру в открытом море?! Да за такое под трибунал идут!

- Товарищ капитан-лейтенант-инженер, я вам приказываю начать приемку топлива!

Это уже был не просто приказ, это было юридическое заклинание, после которого отказ Мартопляса становился воинским преступлением.

- Есть, начать приемку топлива! - Капитан-лейтенант-инженер ответил так, как требовалось, чтобы отвести занесенный меч военной юстиции. Но и он не желторотый лейтенант, вышедший в первую автономку. - Товарищ командир, прошу записать ваше приказание в вахтенный журнал!

- Хорошо, запишу, - процедил Абатуров. Мартопляс ринулся в шахту рубочных люков с таким видом, как будто он проваливается в нее раз и навсегда. Командир нажал клавишу селектора яростно, словно гашетку пулемета, и отчеканил команду, которую должен подавать старпом:

- Личному составу - приготовиться к приемке топлива!

- Напряжение на мостике разрядил доклад сигнальщика:

- По пеленгу сорок - низколетящая цель!

Мы все ожидали увидеть патрульный «Орион» - натовские самолёты облетают якорные стоянки наших кораблей по несколько раз в сутки, - но вместо белых американских звёзд на крыльях алели наши, советские! Матросы замахали пилотками, а на танкере кто-то поднял брандспойт и отсалютовал пилоту фонтаном морской воды. Самолёт был палубным и стартовал, видимо, с авианесущего крейсера «Славутич». Он, должно быть, где-то рядом, за горизонтом…

5.

Капитан танкера, моложавый южанин в линялых джинсах, прислал нам приглашение на ужин. Командир, Симбирцев и я перебираемся по зыбкому трапу мимо жадно трясущихся шлангов. Тугие струи соляра наполняют цистерны.

- Что наш штурманец сгущенку тянет - один к одному! - ласково поглядывает Симбирцев па лодку с высоты танкерной надстройки.

И сразу представился Васильчиков, по-вампирски всосавшийся в пробитую банку. Похоже.

На трапе жилой палубы промелькнула голоногая женщина в красной юбке клеш. Мы провожаем её глазами, как видение из мира иного… Буфетчица? Горничная? Кокша?

- Все, Сергеич! - вздыхает Симбирцев. - Завязываем с ВМФ и переходим плавать на белые пароходы!

В двухкомнатной капитанской каюте царит райская прохлада. Забытым багрянцем пылает «Золотая осень» на репродукции на всю переборку. Под картиной стоит вентилятор, и кажется, что ветерок веет не из-под его лопастей, а прямо из березовой рощи, даром что без запахов реки и травы… Впрочем, есть и трава - листья салата и кинзы наполняют каюту ароматами покинутой земли - откуда всё это взялось посреди океана, знал только Олимпий, хозяин роскошно сервированного стола.

Гостеприимство капитана «Слонима» не имело границ. Мало того, что он предоставил нам - столько месяцев не мывшимся горячей пресной водой - свою ванную комнату с набором заграничных шампуней, дезодорантов, лосьонов, который составил бы честь туалетному столику иной кинозвёзды, капитан накрыл такой стол, что непритязательные гости с застарелой оскоминой от консервированного хлеба и баночной картошки переглянулись и зацокали языками.

На белоснежной скатерти из груды сицилийских апельсинов, кипрских яблок, марокканских гранат, винограда и бананов выглядывали изящные бутылочные горла греческого коньяка «Метакса» и отечественного боржома. Нежно розовела ветчина, плакал сыр, и благоухали маслины. Прежде всего мы набросились на яблоки. Крепкие и спелые, они кололись на зубах, как сахар. Мы стыдливо прятали кровяные следы десен. «Метаксу» во избежание соблазна командир, под тяжкий вздох старпома, попросил убрать.

Потом, когда утолены были первый голод и первая жажда, когда обсказано было все, что может волновать моряков независимо от того, под каким флагом - красным, торговым, или бело-голубым, военным, - они ходят, когда беседа, несмотря на взрывную силу чашечек с турецким кофе, пошла на спад и паузы все чаще и чаще стали заполняться клубами сигарного дыма, Олимпий нажал клавишу японского магнитофона, и мощные стереодинамики испустили вдруг глубокий и томный вздох женщины. Тут же возникла торопливая мяукающая музыка; сквозь ней пробивался ритм неспешный, но властный…

- «Любовь мулатки», - подмигнул хозяин, - музыкальный этюд с натуры. В Палермо покупал.

Ритм нарастал. Вздохи женщины учащались. Они становились все нетерпеливее, мулатка изнемогала.

Я покосился на Симбирцева: он слегка изменился в лице, сигара в пальцах дрогнула, серый столбик пепла отломился и припорошил брюки. Светлые усы проступили на побледневшем лице темной полоской… У командира мелко задрожал кофе в чашечке, и он поспешил поставить её на стол.

Мы так давно не видели женщин, что грешные видения перестали являться даже во снах. В отсеках ничто не напоминало о прекрасном поле, и кто-то невидимый и мудрый извлек на время из мужских душ томительные мысли о недоступном. О женщинах почти не говорили, на эту тему само собой легло негласное табу…

Мулатка бесновалась…

Хороший парень Олимпий даже не догадывался, что устроил нам, может быть, самое тяжкое испытание за весь поход. Я уже чуть было не взмолился, чуть было не попросил выключить адскую машинку, но не захотел просить пощады первым. Командир тоже держал марку и даже унял дрожь в пальцах; отводил сигарету к пепельнице нарочито ленивым и плавным движением, но на фильтре были видны следы зубов…

К концу у Симбирцева заиграли желваки, и я заопасался, как бы он не хряпнул по изящной заграничной машинке кулачищем. То-то бы расстроил радушного хозяина.

- Ну как? - спросил Олимпий, когда мулатка изомлела.

- Ничего, - ровным голосом обронил Гоша.

6.

Как выглядит нынче вестник судьбы? Распахивается дверь каюты, и через комингс переступает бритоголовый мичман-крепыш в тропических шортах и золотопогонной куртке-полурукавке. Лицо у мичмана в волдырях от солнечных ожогов, в руке красная папка, в папке - бланк радиограммы.

- Прошуршения! - деловито шуршит посланец судьбы. - Товарищ командир, вам персональное радио.

Абатуров пробегает строчки, набросанные простым карандашом, вскидывает брови и передаёт бланк мне. Я читаю, что называется, меняясь в лице. Ничего себе! В нашем районе - внезапные противолодочные учения натовских кораблей. А район-то ого-го какой! Из него выходить не одни сутки, да ещё соблюдая, как требует приказ, «полную скрытность перехода».

Кладу листок перед Симбирцевым. Олимпий изнывает от любопытства, но мужское достоинство пересиливает, и хозяин