Саша Чекалин - Василий Смирнов

Невысокого роста, сутулый, со впалой грудью и, может быть, поэтому несколько замкнутый, держался он всегда в стороне. И вдруг Штыков стал общительным, стал чаще чем когда-либо бывать на улицах, присматриваться к людям. Первое испытание он выдержал с трудом. В сентябре, когда комсомольцев позвали на помощь — рыть оборонительные сооружения, Гриша пришел в райком комсомола и заявил:

— Работать не буду… Здоровье не позволяет. — И демонстративно выложил на стол свой комсомольский билет.

Секретарь райкома комсомола Чернецова удивленно взглянула на Штыкова. Отбирать у него комсомольский билет никто не собирался и никто ни в чем не обвинял его.

— Струсил?.. — резко спросила она.

У Гриши похолодело на сердце. «Не знает… — подумал он. — Ничего не знает…»

Опасаясь, что Чернецова станет его расспрашивать, уговаривать, Штыков, еще более сгорбившись, повернулся и пошел к двери, не зная, обижаться ему или радоваться. Так непривычна для него была новая роль.

Только выйдя из райкома комсомола, Штыков успокоился. Чернецова права. Обижаться на нее глупо.

«Так нужно… Держись, Гришка!..» — приказал он сам себе, крепко, до боли стиснув зубы.

Теперь, когда пути были отрезаны и Штыков изолировал себя от товарищей, стало еще труднее. В городе узнали о случае в райкоме, но в суматохе военных дней быстро позабыли.

«Ну, а дальше что?..» — спрашивал он сам себя.

Дальше, как его предварительно проинструктировали, жить в городе и ждать, когда придут немцы.

Самое же главное — он не мог нарушить запрета пойти к Тимофееву. Даже если до Лихвина и не дойдут фашисты — терпеливо ждать, пока не разрешат ему снова стать комсомольцем, снова стать прежним Григорием Штыковым.

Но фронт приближался, и Гриша все более входил в свою роль. Он по-прежнему не жалел, что согласился стать подпольщиком. Наоборот, на каждого здорового, сильного человека в городе, кто встречался ему на пути, Гриша смотрел с некоторым превосходством и даже с вызовом.

Мысленно он говорил; «Не смотри, что я небольшого роста и грудь у меня впалая, но я сильнее тебя… и для врага я буду страшнее, чем ты».

И это ощущение своей скрытой силы, своего превосходства поднимало Гришу в собственных глазах, заставляло смело глядеть на встречных. Он не сомневался, что выполнит задание и этим совершит подвиг. Как и все в юности, он тоже думал о подвиге и стремился к подвигу.

Фронт приближался… Мать и сестра эвакуировались из города. Мать хотела было остаться, но он уговорил ее уехать к родным в Тулу. Он остался дома один. Одиночество не пугало и не угнетало его. Он ждал…

За несколько дней до эвакуации города Тимофеев встретил Гришу на улице, остановил. Очевидно, он поджидал Штыкова.

— Ну как?.. — спросил он.

— Все в порядке, Дмитрий Павлович… — бодро ответил Гриша, приосаниваясь, и осторожно оглянулся, не идет ли кто близко.

Познакомив Гришу с заданием и пожелав ему удачи, Тимофеев пошел своей дорогой, а Гриша вернулся домой. Правила конспирации запрещали длительный разговор.

Другой человек в городе — Якшин тоже готовился, но по-своему. Он тоже стал вопреки своему характеру общительным, разговорчивым и чаще обычного появлялся на улицах города. Составлял он список людей, которых, по его мнению, как только фашисты займут город, следовало бы немедленно изолировать, а некоторых и уничтожить. Сам придумывал какой-нибудь повод, ходил Якшин по учреждениям, организациям и приглядывался к окружающим. А вечером дома, склонившись над столом, вносил все новые фамилии в свой список. Столь необычная работа воодушевляла, кружила голову. Чувствовал он себя начальником, а весь город находился в его зависимости. Живет человек, а не знает, что он, Якшин, распоряжается его судьбой — внесет в список или сохранит жизнь. Сознание своего превосходства заставляло теперь Якшина высоко поднимать свою голову. Он готовился и ждал.

В первые дни оккупации, прочитав расклеенные на заборах объявления, предлагавшие всем коммунистам и комсомольцам зарегистрироваться в комендатуре гестапо, Гриша решился на очень рискованный шаг — пошел регистрироваться как бывший комсомолец.

В комендатуре Гриша встретился с заведующим городскими банями Якшиным. Тот, нарядившись в старо-модное драповое пальто и хромовые сапоги, сидел у двери, очевидно дожидаясь, когда его вызовут. Гриша вежливо поздоровался. Он вообще и раньше со всеми был вежлив. В данном случае он не хотел отступать от своей привычки.

— Какая нужда, молодой человек, привела к нашему начальству? — спросил Якшин, как-то дружески осклабившись.

«Враг… — решил Гриша. — Самый настоящий враг…»

— Насчет работы… — уклончиво ответил он Якшину, продолжая готовить себя к предстоящему разговору с немецкими оккупантами.

— А меня вот вызвали… — Якшин продолжал откровенничать, явно напрашиваясь на такую же взаимность. — Вызвали… А зачем и почему, сам не знаю.

«Врет!.. — подумал Гриша. — Нахально врет. По лицу видно…» Гриша не ошибся. Этот обрюзглый, коренастый человек с лисьими, заискивающими глазами и медоточивым, тихим голосом сразу же внушал к себе недоверие. Из комнаты вышел переводчик — видно, из обрусевших немцев. Он записал Гришу и повел Якшина в кабинет коменданта. Часовой у двери настороженно смотрел на Гришу, словно старался проникнуть в его мысли. А рядом в кабинете в это время комендант гестапо с железным крестом на кителе вел с помощью переводчика разговор с Якшиным. Лежал перед комендантом обширный список, представленный Якшиным, с пометками, кто остался в городе, а кто отсутствует. Но почему-то список мало интересовал коменданта. Слушал он Якшина со скучающим видом.

— Давно дожидался этого часа… — льстиво рассказывал Якшин, сидя на кончике стула и всем своим видом стараясь доказать свою преданность. — Жил все эти годы по подложным документам. С двадцать первого года здесь поселился… И вот выжил. Дождался вас…

— Знаем… — прервал его немец и, вынув из папки какое-то дело с фотокарточкой на заглавном листе, показал Якшину.

— Так точно… Это я… — удивился тот. На него с фотокарточки смотрел молодой Якшин в тюремной форме надзирателя Литовского замка в Петербурге.

Жил он все эти годы в тени, стараясь держаться как можно незаметнее, и думал, что все уже позабыто. Оказывается, нет, не позабыто. Кто-то на стороне держал его на примете… думал о нем.

— Мы все знаем… — повторил немец и небрежно протянул Якшину сигарету, которую тот осторожно, словно какую-то драгоценность, взял двумя пальцами.

Случилось то, чего менее всего ожидал Якшин. Список не расположил к себе коменданта, а, наоборот, вооружил его против Якшина. Комендант в свое время пострадал от кляузников и поэтому относился к ним, несмотря на свою должность, с явной неприязнью. Сознавая, что Якшин все же полезный человек, комендант одновременно презирал его.

— Хорошо… хорошо. Докажите преданность новому порядку… — распорядился он и что-то добавил, очевидно, какое-то распоряжение переводчику. Тот только согласно кивнул головой.

Якшин растерялся. Он стал заверять немца в своей преданности. Но комендант, подыскивая слова, уже по-русски проговорил:

— Будете и дальше… фалып… фалып…

— Фальшивить… — перевел переводчик.

Подойдя к Якшину, комендант покровительственно похлопал его по плечу:

— Будете стараться… одарим. Богатым человеком станете…

При последних словах Якшин приободрился.

Более благоприятное впечатление сложилось у коменданта, когда он допрашивал Гришу Штыкова.

— Коммунист?

Гриша отрицательно покачал головой.

— Комсомолец?

— Был, но недавно исключили…

Задав еще несколько вопросов, комендант спросил:

— Зачем пришел, если не комсомолец?

— Я закону люблю подчиняться, — пояснил Гриша.

Комендант, вначале смотревший на него сурово, смягчился. Этот небольшого роста паренек со впалой грудью и большими грустными глазами ничего не просил для себя, как перед этим Якшин, и очевидно, покорно дожидался, какой приговор вынесет ему новая власть.

— Пускай живет как хочет… — решил комендант и милостиво кивнул головой.

— Проваливай домой, — по-своему перевел Грише молодой юркий переводчик, одетый в коричневую форму, но без погон и знаков отличия. — Можешь спокойно жить в городе.

Гриша низко поклонился и вышел, держа шапку в руках.

«Не догадались… — весь красный от волнения, подумал он, с некоторым вызовом взглянув на часового. — Стой… стой, немчура… А я все же сильнее тебя…» Если бы можно было, он по-мальчишески показал бы часовому кулак.

Уже дома мысленно приказал себе: «Гришка!.. Ты теперь представитель Советской власти в Лихвине. Смотри в оба! Ты должен все видеть и все знать». А насчет Якшина твердо решил: «Нет, не мог быть Якшин при Советской власти коммунистом! Но тогда зачем являлся он в комендатуру? Ясно, что не регистрироваться». Ход дальнейших событий чуть не сбил Гришу с толку.