Буря - Илья Эренбург

Они шли молча — переживали свое счастье. Вдруг кто-то схватил Васю за руку. Он обернулся — его сослуживец Липецкий.

— Сейчас будет выступать! Немцы уже сообщили…

Из раскрытого окна раздался голос Молотова. Потом слова сменила музыка. А Наташа и Вася все еще стояли, не могли опомниться.

Мир гудел, как огромный встревоженный улей. Дмитрий Алексеевич, красный от гнева, повторял: «Варвары! Что за варвары!» Уже шли бои в Польше, в Литве. Рихтер прикрыл орудие ветками березы, и ветки горько пахли. В Гейдельберге толстая Герта задыхалась от волнения: ее Иоганн не сегодня завтра возьмет Москву. В Берлине люди пели, кричали, ждали победных сводок. Далеко на севере Осип произносил речь: «Коварные фашисты вероломным образом…» Уткнувшись в подушку, плакала Валя. А в Париже Миле говорил Мари: «Теперь фашистам крышка. Русские придут сюда, понимаешь?..» Нивель писал: «Жребий брошен — мы или они…» Среди литовских лесов трещали мотоциклы. Горели белорусские села. Раненая девочка звала «мама!» В Москве на радиоузле кто-то кричал: «Что будет с передачами? Пускайте песни!..» И песни растекались по потрясенным городам, песни глубокого мира — о садах, о соловье, о счастье. Надрывались пушки, грохот рос, крепчал.

И маленькая Наташа, у которой все было написано на лице, только-только узнавшая, зачем живут люди, стояла, не могла двинуться: судьба свалилась и на нее, судьба людей, России, мира.

Кругом шумели:

— Негодяи!

— Я так и знал…

— Ты всегда говоришь, что знал раньше…

— Без всякого предупреждения… Гады!

— А что же немецкие коммунисты?..

— Теперь они выступят…

— Замечательно он сказал — «победа будет за нами».

— Это им не Франция!..

— Я боюсь, что они налетят…

— Ты думаешь, война будет долго?..

— При современной технике…

— Наверно, наши уже перешли границу…

— Возьмут тебя, Мишенька…

— Мама, на тебя все смотрят…

— Я боюсь, что они налетят на Минск…

— Вы не волнуйтесь, их не пустят…

— Как они не понимают, что у нас неистощимые ресурсы?..

— Мы живем в самом ужасном месте — возле электростанции…

— Иду в военкомат!..

— Ох, горе!..

Вася пошел к себе на стройку. Наташа в Университетский городок.

Расставаясь, она сказала:

— Как это странно… Именно сегодня…

— Наташа, что бы ни было, мы теперь связаны… Навсегда.

Он больше не боялся произнести это слово.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

1

Наташу поставили дежурить на крышу. Ночью город был черным, как лес, и Наташа ежилась — темнота ее пугала. На следующий день то и дело давали тревогу — летали вражеские разведчики. Наташе это казалось забавной игрой, она думала, что фашистов не подпускают. А у диктора был такой веселый голос, когда он объявлял: «Угроза воздушного нападения миновала…» И сразу все вылезали из подвалов, из щелей.

Под вечер Наташа выбралась на часок — побежала навестить Васю. Он был угрюм, озабочен.

— В военкомате говорят «ждите». А как можно ждать? Я видел беженцев из Западной Белоруссии… Они напали исподтишка, но через несколько дней все переменится, мы подтягиваем силы. Ужасно глупо, что я в корпусной артиллерии, теперь самое важное противотанковая…

Она торопилась — дежурство. Ушла и вернулась:

— Я тебе забыла сказать… Бегу, меня ждут… Я постараюсь прийти завтра… Слушай, Вася, если не увидимся, ты помни — у тебя теперь жена.

Она поцеловала его, не обращая внимания на людей.

Когда она вернулась на крышу, ее встретили радостной вестью: сбили четыре стервятника. Ночью ей не было страшно, а грохот зениток радовал — вот какая у нас сила! Наташа чувствовала себя солдатом: и я воюю.

Во вторник утром она увидела очень много самолетов, они сверкали в ясном небе; было красиво, празднично. Наташа сказала незнакомому студенту:

— Вот они, наши!..

Вдруг все затряслось, раздался сильный взрыв, другой, третий… Студент пригнул ее к земле. Она не поняла и выпрямилась. Снова… Она схватилась руками за лицо, как будто хотела заслонить глаза. Когда она поглядела, все было в черном дыму — загорелся большой корпус. Ей стало страшно: испугал огонь. Потом поднялась злоба: негодяи, убивают безоружных жителей!.. И я ничего не могу сделать. Стою и смотрю, вот что самое ужасное…

Теперь горели дома возле заводов. Там Вася!.. Наташа больше не чувствовала страха, ничего не чувствовала, кроме ярости: стучало в висках, трудно было вздохнуть. Хоть бы сбили!.. И когда один из бомбардировщиков загорелся, Наташа в исступлении крикнула: «Сбили! Сбили!» Другие самолеты продолжали бомбить город.

— Зажигалка!

Наташа ничего не соображала, а делала все, что нужно.

Студент поздравлял ее, тряс руку. Она снова услышала грохот — как будто поезд несется прямо на нее; пригнулась, но взрыва не было. Наконец самолеты улетели.

Наташа бежала к заводам; под ногами кричали осколки стекла. Женщины тащили детей, узлы. Нельзя было пройти — воронки, камни. Некоторые дома горели. Васи она не нашла: он ушел в горком. Липецкий ее успокоил: «Я его видел после отбоя. У нас порядочно жертв…»

Вернувшись в Университетский городок, Наташа увидела возле физического корпуса неразорвавшуюся бомбу. Та самая… Стало страшно от мысли: могла бы я сейчас лежать мертвая, и ни солнца, ни Васи, ничего! Страшно, что ни-че-го!.. К зданию Медицинского института подъехала машина; начали вытаскивать трупы: женщина лет сорока, мужчина в белой рубашке с вышивкой, девочка — ноги оторваны, а лицо, как будто не мертвая, спит, похожа на поломанную куклу; старый еврей, беременная женщина… Никогда до этого Наташа не видела мертвых, и ей хотелось отвернуться, но она заставила себя смотреть. Так, может быть, и меня потащат — завтра или через неделю… Бояться нечего, им теперь не страшно, не больно. Вот родным… Хоть бы Васю не убили, это главное… Какая красивая девочка!.. Трупы покрыли брезентом. Потом привезли раненую старушку, она кричала от боли, ее руки были скрючены. Когда ее вынесли из машины, на песке осталась узенькая полоска крови. А кругом еще все напоминало мир: сквер, фонтан, зеленые скамейки с надписями «Варя», «7/V 1941», «Выдержала!», «Не верь Маше…»

Вечером сказали, что разрушена электростанция. Загорелся Комаровский лес, воздух стал горячим, удушливым. Всю ночь Наташа глядела на огонь и думала о Васе. Утром он пришел, и первое, что сказал:

— Мои дома!.. Ничего не осталось, мусор… Все равно, построим другие… Ужасно, что в военкомате отвечают «ждите»! Я за тебя боюсь, ты должна уехать…

— А ты?

— Я командир запаса, меня могут через час направить в часть. А ты должна уехать. У них сейчас перевес. Через несколько недель будет наоборот, но сейчас положение тяжелое…

— Как же я уеду без тебя?..

— Теперь, Наташа, все расстаются. И ты должна меня слушать, я в этом лучше разбираюсь. Тебя довезут до Борисова, а оттуда поездом в Москву… Они сейчас уезжают, нужно торопиться.

Все это было так неожиданно, что Наташа не успела осознать разлуку. Она стояла на грузовике среди других женщин; ее обступили, а она хотела еще раз взглянуть на Васю; увидела, что он пробует улыбнуться. Может быть, больше не увижу!.. Все в ней замерло. Они проезжали мимо горевших домов; женщины прижимали к себе детей, плакали и от ужаса, и от дыма; говорили об одном — удастся ли выбраться?

По шоссе двигались машины, телеги; плелись старухи с узлами; одна женщина несла на себе швейную машину; какой-то пожилой человек тащил большой тюк с книгами, все время садился на горячую пыль, говорил: «Это мои работы за тридцать лет…» Женщина потеряла ребенка, она кидалась к каждому: «Не видали девочку в розовом платьице?..» Грузовик, на котором ехала Наташа, с трудом продвигался вперед; порой пыль закрывала все, так что не было видно людей, только раздавались вопли, детский плач, гудки.

Вдруг водитель резко затормозил.

— Беги!..

Женщины с ребятишками забрались в канаву. Наташа побежала за другими; потом посмотрела — что случилось? Рядом с ней стоял человек, прижимая к груди портфель; он глядел на небо, заслонясь рукой от солнца. Наташа увидела три самолета. Низко как!.. Почему-то ей вспомнились мечты: профессор Карцев хотел ее взять на свои опыты — они опрыскивали яблони с самолета… Она представила себе яблоню в цвету. Что-то очень громко затрещало. Она легла, не задумываясь, вероятно потому, что лег человек с портфелем. Стреляли. Она лежала плашмя, ей хотелось стать плоской, врасти в землю.

Когда все затихло, она встала, отряхнулась; весело сказала человеку с портфелем:

— Отбой! Можно двигаться…

Он не ответил. Наверно, ему дурно… Нужно расстегнуть рубашку… Она дотронулась до его груди и тотчас отдернула руку — кровь была густой, липкой. Он все еще прижимал к себе портфель. Наташа, как это делал отец, прижалась ухом к его груди; сердце не билось. Она вся измазалась в крови, закричала; никто не подошел. Она жадно вглядывалась в лицо мертвого — чем-то напоминал он отца, только моложе… С грузовика кричали, что ждать не будут. Наташа хотела взять портфель, но рука была крепко сжата.