Голгофа - Последний день Иисуса Христа - Джим Бишоп

Профессиональные легионеры римской армии вербовались на двадцать лет. Служба и плата за нее были весьма строги. При выходе в отставку легионер получал денежное вознаграждение или землю в провинции, в "союзной" армии срок службы был дольше, плата меньше, но отставник получал римское гражданство для себя, жены и детей.

Двенадцатый легион, находившийся в Палестине, был разделен на две бригады: первая, состоящая из римских солдат, служила в Кесарии, а вторая, преимущественно из сирийцев, была расквартирована вдоль арабских границ и стояла гарнизоном в крепости Антония. У них были особые когорты верблюдерии, лучников, всадников, полевых лекарей, ветеринаров. Была и военная полиция.

Иудеи ели мясо только по праздникам, в то время как солдаты-сирийцы в Иерусалиме ежедневно получали по два фунта мяса и зерна. Пастухи с холмов вокруг Палестины и Вифлеема большую часть баранины продавали римлянам.

Сирийцев редко перебрасывали в другие провинции. Они несли службу в Палестине, где отчужденность евреев к ним часто перерастала во враждебность. Даже в свободное время солдаты не выходили в город, предпочитая играть в кости в крепости. При виде марширующих отрядов в металлических шлемах, коротких туникак и кожаных сандалиях иудеи плевались. Солдатам не позволялось отвечать на недружелюбные действия граждан.

После двух-трех лет службы в Палестине сирийцев переводили на отдых в Антиохию на Хризорее. Она была построена к востоку от реки Иордан специально для греков, римлян и сирийцев. Там разводили свиней и делали различные напитки. Вдоль улиц размещались лавки, где можно было купить любой товар. В городе был ипподром и два цирка для римских игрищ. В театральных пьесах преобладал грубый солдатский юмор.

Трудно было представить более разительный контраст между вольной, праздной и роскошной жизнью в Риме и строгой жизнью в Палестине, где мельчайшая деталь ежедневного существования регламентировалась законом суровой религии. Это словно два разных мира. И все же, Христос пришел на землю, чтобы спасти и тех и других. И оба этих мира объединились, чтобы вынести самый драматический смертный приговор в истории человечества.

ПОВЕСТВОВАНИЕ

7 АПРЕЛЯ 30 ГОДА Н. Э.

6 часов

Иуда, не желая отстать от Человека, Которого он предал, следовал за отрядом до самых ворот храма, а там, смешавшись с богомольцами, проник внутрь никем не замеченный. Его охватила паника. Если бы он только мог схватить Иисуса за руку и убежать! Если бы то только мог вернуться к Каиафе и сказать!.. Чувство страха, сменившее холодок внутри, было вызвано не верой в Иисуса и даже не дружбой с Ним, ибо предатель не способен на дружеские чувства. Что не давало покоя Иуде, так это воспоминания о нежности и доброте этого Человека даже к тем, кто причинил Ему много вреда. Иуда не мог предвидеть издевательств над Иисусом, а сейчас изменить что-то было уже слишком поздно.

В юго-западной части храма по соседству с самым большим двором в помещении из белого и черного мрамора собирались члены большого Синедриона. С двух сторон этого просторного зала полукругом были расставлены три ряда стульев.

Иисуса препроводили туда и поставили посреди зала. Всего в полсотне шагов отсюда народ непрестанно молился Его Отцу. А в тридцати шагах на царском портике верившие в Иисуса евреи спрашивали друг друга, не придет ли в такое благословенное утро Иисус Христос, чтобы проповедовать и исцелять. Здесь же, где Он стоял, Его считали опасным существом, которое должно быть уничтожено быстро и тихо, дабы сделать эту землю безопасной ради Отца. Его вид вызывал кривые усмешки на надменных лицах. Мышцы Его ног сводило в судорогах, язык облизывал пересохшие губы, жаждавшие влаги. Попросить пить было бы неразумно, ибо это представило бы страже еще одну возможность для жестокой игры. И Он сохранял спокойствие, моля Отца дать Ему еще силы.

Когда Иисус увидел старейшин, которые входили в зал медленно и торжественно, мельком оглядывая Его и рассаживаясь по рядам, Он выпрямился и устремил взор поверх голов судей на стену. Вошли остальные и заняли места с противоположной стороны. Затем появился Каиафа и сразу начал разбирать показания. Он не стал терять времени на Подсудимого, не домогался от Него показаний и не упрекал Его. Каиафа добивался более важной для него цели смерти Иисуса. И поэтому его речь была адресована тем семидесяти присутствующим, кто слушал итоги дела. Они же поглаживали бороды и покачивали головами в знак одобрения, плотно сжимая губы и прищуривая глаза, будто бы в мудрых раздумьях.

Первосвященник напомнил, что суд уже присудил стоящего перед ними Человека к смерти по обвинению в богохульстве, и что зачитывание показаний и признание вины подсудимым не имело никакого значения. Сейчас они должны проголосовать формально, поименно, чтобы утвердить этот приговор. Конечно, сказал он не без удовольствия, следовало бы все взвесить до следующего дня, как того требует закон, но кто станет обдумывать все это в субботу, которая вступит в свои права чрез несколько часов.

Каиафа напомнил им, что Подсудимый неоднократно осквернял субботу, занимаясь исцелением мнимых больных и слепых, а также выводил своих сообщников из оцепенения, похожего на смерть. И все это по субботам. И если закон гласит, что тот, кто живет мечом, от меча погибнет, что может быть справедливее, чем убить богохульника прежде, чем заходящее солнце возвестит о начале особо святой субботы?

"Он богохульствует!" - восклицал Каиафа. Писцы приступили к поименному голосованию, начав с самых молодых членов совета. Они вставали и один за другим говорили: "Он виновен! Смерть Ему!" Когда опрос был окончен без единого голоса против, писец записал имя Осужденного, обвинение, факт виновности и приговор.

Это вместе с Осужденным будет направлено римскому прокуратору для утверждения приговора.

Два места в большом Синедрионе пустовали. Это были места друзей обвиняемого - Никодима и Иосифа Аримафейского. Число лиц, в чьих руках была жизнь Иисуса, исключая Каиафу, было не более шестидесяти восьми, по два на каждый год Его жизни.

Первосвященник сошел с возвышения и направился в дальний угол зала. Там он снял золотой обруч со своей митры, на котором была надпись "Святость Ягве". По древней легенде, когда наступит последний день искупления, Бог прочитает эти слова, смягчится и простит всех богохульников.

На время краткого судебного слушания на Подсудимом ослабили веревки, и Он потирал онемевшие запястья. Каиафа шепотом советовался с книжниками. Теперь предстояло отвести Иисуса к Понтию Пилату. Во всей процедуре задержания Преступника, суда и приговора Каиафа больше всего опасался этого последнего шага. Этот сдержанный человек мог снисходительно относиться к иронии Пилата, его поддельному смущению перед иудейскими законами, к его нескрываемому презрению ко всем евреям. Но если прокуратор не согласится с тем, что преступление заслуживает вынесения смертного приговора, тогда любые обращения к логике и юрисдикции будут тщетными. Иисуса освободят, и Его глас станет еще громче, чем ранее. Придется закрывать храм.

Один из книжников сообщил, что несколько дней назад он видел, как Иисус осмотрел монету и сказал, что по справедливости Кесарево должно быть Кесаревым. Совещавшиеся согласились, что изречение можно использовать против Иисуса, и долго обсуждали эту идею. То, что заявил Галилеянин, могло только удовлетворить Пилата, потому что эта краткая фраза одобряла справедливые налоги и тем самым монету. Но если это заявление немного изменить и сказать прокуратору, что этот негодяй призывал народ против Цезаря, подстрекал на восстание против римского правления, тогда Пилат независимо от его осведомленности в истинном положении вещей не осмелится освободить этого Иисуса. Если бы легату в Сирии или Тиберию в Риме стало известно, что Пилат взял на себя смелость выпустить на свободу того, кто призывал к свержению Цезаря, под вопросом оказалась бы свобода самого Пилата.

Первосвященник сказал, что обдумает это предложение. Всего два года назад Каиафа сразился с Пилатом для пробы сил. Прокуратору сказали, что легионеры не должны ввозить в Иерусалим щиты с изображением Цезаря, иначе иудеи могут взбунтоваться. Однако Пилат приказал укрепить на стене крепости Антонии сотни щитов изображением к храму. Народ роптал, и Каиафа с Анной, посоветовавшись, доложили об этом прямо Тиберию. Император направил Пилату приказ немедленно убрать щиты и отвезти их в храм Августа в Кесарии.

Каиафа устроил так, что когда щиты снимали со стены, на паперти язычников было полно людей, которые насмехались и злословили. Пилат был унижен, иудеи взяли верх. Они еще не забыли, как Пилат заставил храм дать деньги на строительство виадука.

Первосвященник предчувствовал, что Пилат превратит дело Иисуса в очередную пробу сил. И не потому, что так беспокоился об этом Осужденном. Жизнь или смерть Иисуса не имела для прокуратора никакого значения. И хотя Каиафе удалось привлечь римлян к аресту Иисуса, ему не давала покоя мысль, что Пилат сделает все возможное, чтобы досадить Каиафе и его тестю, как бы законно ни было обставлено дело.