Вечная полночь - Джерри Стал

К тому времени, как он ушел, некоторые из медикаментов торкнули, и мне удалось остаток ночи наполовину поспать, наполовину курсировать между реальностью и миром грез. На следующее утро, чувствуя себя так, словно вывалился из самолета, я принял у себя главврача отделения. Молодого человека с, на удивление, детским личиком.

Конечно, он не врубался. Я был не как все. Мне надо было просто спрыгнуть, а потом я приду в норму. В конце концов, у меня беременная жена. У меня обязанности. Я не нуждаюсь в рекомендациях. Шутить изволите? Я знал, что делаю! Мне надо перетерпеть этот досадный синдром отнятия и вернуться на работу. В своей заносчивости я не верил, что кто-то прошел через то же говно… Что кто-то поймет. И опять-таки у доктора обнаружилась своя история.

Этот самый «доктор медицины», совершенно мне непонятный, сразил меня наповал, как-то днем вызвав к себе и отпотчевав историями из собственной внутривенной биографии. Доказав мне уже не в первый раз, насколько я не по-хорошему упертый, узколобый, неизобретательный торчок, когда встал вопрос «Кто Сечет Фишку и Кто Лох» в огромном токсическом мире.

— Я раньше колол дилаудид себе в член, — объяснил он мне тоном где-то между безразличным и веселым, — когда учился в меде.

— Да ну!

Было чересчур странно слышать такое от типа, выглядевшего в глазах всего мира так, словно он прискакал ко мне в палату по тревоге. Мужика, который с одинаковым энтузиазмом читал лекции по одежде для поло и героиновым инъекциям в мужской половой член.

— Там очень подходящая вена, — продолжал он, небрежно водя по моей груди стетоскопом, пока мы с ним трепались. — Где она, я вам не скажу, давайте остановимся на том, что вы должны понимать, что делаете. Вам надо хорошо себя вести. Как я, например. Между прочим, я получал титул Интерна Года.

— Интерна Года? Боже мой! — несмотря на проблематичность собственного положения меня опять-таки зацепило. Вытащило из своей саморазрушительной биографии благодаря реально экстремальным деталям чужой истории.

Врач осмотрел мне глаза, пока мы с ним болтали. Он посмотрел мою диаграмму, простучал грудь, набросал себе несколько замечаний.

— У меня была система. Я колю химию и делаю обходы, потом бахаюсь дилаудидом расслабиться. Но мне надо было жахаться так, чтоб не запалиться.

— И сколько можно так продержаться? — спросил я, слишком обалдевший, чтоб оценить собственный каламбур. — В смысле, разве вас не застукали?

— Ну, некоторое время все шло нормально, — ответил он, со значением оглядев меня, поскольку я только что вывалил на него миф про торчу-чтобы-писать, пишу-чтобы-содержать-жену-и-ребенка. — Выясняется, едва ты осознаешь, что нуждаешься в помощи, что люди с огромным удовольствием тебе помогут. Люди, на которых даже не рассчитывал… Я записался на программу лечения химической зависимости, и пока она шла, решил, что это как раз мое. В те времена наркология только зарождалась. Я подумал, что, поскольку с этой проблемой справился, именно ей посвятил бы жизнь…

— В член, — все, что я мог произнести после откровений врача. — Прямо в член… Господи Иисусе!

— Уже лучше, — сказал он.

За исключением первой ночи, когда меня усыпили, я не спал до конца своего пребывания. К последнему дню или двум осознание того, что объективно происходило все время — а мне приходилось торчать все сильнее и сильнее, чтобы подавить становившееся все более очевидным — то вспыхивало, то угасало у меня перед глазами неоновыми огнями дешевой гостиницы.

Каждый день появлялся врач и интересовался, не принял ли я решение остаться, и каждый день я со всей возможной небрежностью старался отвечать отрицательно. «Я не могу вас выписать, пока вы не начнете спать по ночам», — наконец сообщил он мне. И потому вечером Дня Седьмого я усилием воли приказал себе оставаться как можно более неподвижным, невзирая на боль в суставах, невзирая на пронзительные вопли, невзирая на весь тот ад, порожденный мной и осевший в моей голове, словно ядерные отходы на Три-Майл-Айленд: безнадежно заражающий все за бетонными стенами, но на вид безвредный для случайных прохожих. В полночь, в три, в пять часов заглядывала дежурная медсестра, и всякий раз я сосредотачивал все силы, закрывая глаза. И когда врач спросил, удалось или нет мне поспать — проверяя таким способом мою готовность вернуться в большой мир — моя ложь поддерживалась свидетельством ночного патруля.

В последнее утро, как оказалось, дежурила медсестра, с которой я ни разу не общался. Ее звали Мирна. Высокая, невероятно тощая, черноволосая дама, несмотря на свою скелетообразную внешность излучавшая ауру огромной, почти устрашающей силы. Ей могло быть от тридцати пяти до шестидесяти. Я не могу утверждать точно. Наполовину разобрав мою кровать, Мирна вдруг остановилась. Когда я поднял глаза, она просто смотрела перед собой. Качая головой, она бросила в мою сторону сочувствующий, несказанно понимающий взгляд.

— Ты сюда вернешься, — наконец произнесла она, когда я демонстративно запихивал в сумку, с которой пришел сюда, свои нелепые телесценарии.

— Правда, что ли? — к тому времени я так измотался от страха и усталости, что был не в силах более изображать скептицизм. — Откуда ты знаешь?

— Да ты и сам знаешь, — проговорила она. — И панически боишься. Я наблюдала за тобой с самого начала. Мне кажется, ты сознаешь происходящее, но не можешь его контролировать. — Я видела таких раньше, — продолжала она. — Миллион всевозможных вариаций. Иногда возвращаются, иногда нет.

— Со мной все будет нормально, — сказал я, одновременно чтобы успокоить себя и убедить ее.

— Деточка, ты скоро умрешь, — мягко ответила она. Без намека на угрозу. Без намека, по большому счету ни на что, а лишь с всепобеждающей усталостью, изнеможением, таким ощутимым, что, казалось, мелькало в голубых венках вокруг глаз.

— У меня был мальчик, моложе тебя, и он умер. Умер от рака. Он у него в костях сидел. Он ничего не мог сделать. Но ты…

— Извини, — сказал я довольно резковато. Причем не понимая, за что я прошу прощения.

Мирна лишь улыбнулась и вернулась к своим делам. «Все правильно, — произнесла она. — Все правильно».

Я так и стоял на одном месте, полностью собранный, когда явился врач, как обычно с бодрым видом, в свежей полосатой рубашке при галстуке. «Как понимаю, вы прошлой ночью выспались, — сказал он. — Мне говорили, что вы были, как бревно».

— Ну да, — отвечал я, и мой собственный голос эхом отзывался с планеты, где я никогда не был. — Я готов выписываться.

— Еще одна деталь, — сказал он. — Чтобы знать точно.

— Отлично.

«Он знает, — подумал я. — Он знает, что я вру».

— Джеральд, — сказала новая медсестра, — Джеральд. Не нравится мне эта гонка. Ты слишком нервничаешь. Кажется, что ты собрался освободить помещение и злоупотребить.

— Кто, я? — я по-настоящему оскорбился. — Мои ноги спят. У меня просто… прилив сил.

— Возможно. Но подумай хорошенько, тебе лучше остаться у нас, пока ты окончательно не будешь готов выписаться.

Взамен моего физического удержания в стенах больницы доктор выдвинул альтернативное предложение. ТРЕКСАН. Первый и основной в мире оральный блокатор опиатов.

— Ладно, закатайте рукава, — велел доктор, ища в сумке пока недоступный объект моих мечтаний. Вообрази я хоть на секунду, что все-таки сумел слезть, эффект от одного вида иглы, который она продолжала производить, на мою психику, убедил бы меня в обратном. Я до мозга костей был таким же фетишистом, как тот, кто возбуждается на женские туфли или испытывает нежные чувства к презикам.

Мистер Нарколог дождался, пока я успокоюсь.

— Вы знаете, — произнес он нарочито невозмутимо, — по-моему, из-за наркотиков у вас нарушилась память. Я вам раз десять объяснял. Нам надо провести с вами тест нарканом, прежде чем вас можно будет переводить на трексан. У вас в организме не должно оставаться даже следа от героина.

— А если останется?

Я смотрел, как он уколол меня с легкостью кондуктора, пробивающего билет: «Будем надеяться, что нет».

Даже от того, как он это сказал, меня скрутило от страха. Я притворялся спящим — притворялся ли я слезшим? Чист ли я? Как давно я последний раз сделал хоть шаг без подогрева? — спрашивал я себя в окутавшем меня тумане…

Врач, видимо, заметил ужас на моем лице. Он пожал мне плечо, одновременно поправив, чтоб не мешал, свой модный галстук из пейсли: «Понадобится полчаса. Подождите».

— Доктор, по-моему, я… по-моему, я что-то чувствую.

Наркан, дело в том, представляет собой вещество, выводящее опиаты из организма. Если вы страдаете пристрастием, мгновенно начнется синдром отнятия. Вообразите все кошмарные симптомы, какие только бывают, появляющиеся одновременно, когда яд исторгается из вас одним убийственным потоком… Его дают при передозах и в ситуациях типа моей, когда главный шаман желает убедиться в абсолютной чистоте вашего карбюратора…