Замок отравителей - Серж Брюссоло

Жеан тихо выругался. Он запутался в этой истории. До сих пор он вел жизнь солдата, привычным домом которого стал бордель, либо тешился с селянками во время стоянок. Таких случек ему было достаточно. Ирана, он чувствовал, не для него, тогда зачем думать о ней?

Хруст веточки заставил Жеана вздрогнуть. Он быстро повернулся, но тотчас успокоился, узнав изуродованного шрамом старика, ощупью продвигавшегося вдоль ограды.

— Добрый вечер, господин рыцарь, — поздоровался старик, остановившийся в трех шагах от проводника. — Я знаю, что вы здесь, чувствую ваш запах. Нос и уши заменили мне зрение. Они часто рассказывают мне больше, чем глаза, которыми я когда-то видел. Я был великим воином, необузданным и безжалостным. Увы, удача не улыбнулась мне, как Орнану де Ги. И хотя мы отличались в одних и тех же сражениях, обо мне позабыли в этом захудалом замке. Даже не в замке, а скорее уж в сторожевой башне, аванпосте, превращенном в хлев. Полагаю, инвалид что гиря на ногах всепобеждающего сюзерена, и я давно смирился со своим положением. Но в моем сыне течет стремительная кровь молодости: в нем бурлит черная желчь тех, кто еще ходит в коротких штанишках. Мне хотелось бы, чтобы вы простили ему его наглость. Я слышал, как он с вами говорил. Я притворялся спящим, чтобы не стеснять вас. Он считает себя паладином, хотя не знает, как держать меч. Малышка Ода затуманила ему голову своими баснями о рыцарстве. Она была мечтательной девочкой, ничего не знающей о ремесле солдата, и в ее представлении все они были людьми чести и высшего благородства. Вы и я много убивали в самых различных обстоятельствах, и мы хорошо знаем, что, сражаясь с драконом, самый любезный из любезных кавалеров сам становится драконом. Так что хочу попросить вас пощадить моего сына и не очень унижать его. Он и так натерпелся от презрения мадемуазель де Шантрель. О! Она была великолепна, с нежным голоском, однако я вспоминаю, как часто думал, что она пойдет в мать. А пока она будет пользоваться своим красивым личиком, чтобы водить за нос мужчин.

Сказав это, старик извинился за то, что не удержался от сентиментальности, и опять же ощупью возвратился в дом. Вскоре и Жеан последовал за ним. Он улегся на скамью и уснул, положив под голову котомку с едой.

Утром отец с сыном разделили с ним суп из бобов и лепешки, поджаренные на камне очага. Жеан следил за каждым движением Робера, когда тот занимался приготовлением завтрака. От молодого человека не ускользнуло столь пристальное внимание.

— Вы боитесь, что мы отравимся, рыцарь? — насмешливо спросил он. — Не беспокойтесь. Зверюга сюда не приходит. Что ему здесь делать? В казни Гомело мы не участвовали.

— Однако ты был там, когда его жгли, — заметил Жеан.

— Хотел видеть Оду, — признался Робер, наклоняясь над своей миской. — Я думал, что она там будет. Я не упускаю возможности, чтобы полюбоваться на нее. Лицезреть Оду мне необходимо. Я задыхаюсь, когда не могу на нее смотреть. Она отравила мою душу. Я никогда не избавлюсь от нее.

Жеан покачал головой и показал на две тарелки с супом.

— Кто-нибудь недоверчивый подумал бы, что ты не боишься яда, потому что сам распространяешь его, — иронично улыбаясь, сказал он. — Если бы это было так, ты точно знал бы, где доставать еду, не подвергая себя риску.

— Меня не трогают ваши разглагольствования.

Когда с супом было покончено, Жеан попрощался со стариком, а тот благословил сына.

Проводник и юноша пустились в путь. Они шли молча; похоже, Робер был раздражен, холоден и настроен весьма решительно. Жеан угадывал кипящую в молодом человеке, не находившую выхода страсть, способную толкнуть его на крайние меры. Неужели Робер надеялся блеснуть в глазах Оды этой последней бравадой? Стоило ли сказать ему, что его возлюбленная в большей опасности, чем он? Нет, Жеан не отважился на это. А впрочем, Робер наверняка не поверил бы.

Они прошли через городские ворота, оба были в пыли, но шагали целеустремленно. Чернь невольно расступалась перед этими мужчинами, вооруженными большими мечами и шедшими с неприступным видом.

Робер направился к церкви. Он вошел в освященное место, когда Дориус служил мессу, и поднялся на центральное возвышение. Верующие зашумели. Дориус призвал всех к порядку, а Робер преклонил колени перед алтарем и, подняв за лезвие свой меч, словно это было распятие, крикнул:

— Я обвиняю рыцаря Монпериля, здесь присутствующего, в том, что он является виновником появления озлобленного зверя с целью самопрославления и получения выгоды. Я прилюдно говорю, что различными ухищрениями он пробудил ярость темных сил и породил зверя. У меня нет доказательств, поэтому я требую: пусть нас рассудит Бог! Пусть нас пустят по следу монстра. Господь наш Иисус направит руку того, кто прав!

Дориус застыл от изумления, не зная, что предпринять. Случись такое в частном порядке, он, вероятнее всего, одернул бы зарвавшегося юнца, но в церкви было полно народу, и Жеан понял, что монах этого так не оставит. Уже многие вставали, чтобы лучше разглядеть лицо молодого борца за справедливость, а девушки, находя его очень привлекательным, перешептывались, краснея.

— Да будет так, — неохотно бросил Дориус. — Не хочу знать причину такого решения, потому что уже нет времени докапываться до нее. Настал час тяжких испытаний, нам угрожает голод. Есть — значит умереть, не есть — значит медленно угасать. Скандал нужно пресечь. Я открыто объявляю «Божий суд», который докажет правоту либо одного, либо другого. Вы оба отправитесь на поиски монстра. Тот, кто вернется, волоча сзади лошади ужасные останки, будет встречен с почестями и получит большую награду. Другой будет отдан палачу, который раздробит ему руки и ноги железным ломом. Если оба вернетесь ни с чем, вас обоих зашьют в кожаный мешок и бросят в реку: Бог решит, кого помиловать и даровать жизнь. Все присутствующие — свидетели договора. А теперь уходите. Охота начнется сегодня вечером, после захода солнца. Советую вам помолиться, начистить оружие и отдохнуть.

Робер встал с колен. По тому, как он окинул взглядом церковь, Жеан догадался, что тот надеялся увидеть Оду и разочарован, устроив эту буффонаду для кумушек и простых девчонок.

Мужчины вышли из церкви. Когда они расставались на ступенях паперти, Жеан укоризненно бросил:

— Ты раскаешься в своем тщеславии! Твое бахвальство приговорило нас обоих. Ты приготовил для Дориуса похлебку, положив в нее две чудесные искупительные жертвы. Если мы не найдем зверя, нам придется бежать, и чем дальше, тем лучше.

Робер вздрогнул.

— Я не буду скрываться. Если я проиграю, то приму наказание и подвергнусь ему с признательностью.