Хочу жить! Дневник советской школьницы - Нина Луговская

Может, они сегодня позовут его? «Женя!» – крикнула я громко. «Чего?» – «Вы поздно сегодня придете?» – «Не знаю. Наверно, довольно поздно». – «А сейчас куда?» – «В мастерскую, писать… Хочешь с нами пойти? Посмотришь». Я села на постели: «С вами? Сейчас иду!» – «Скорей только». О, этого можно было не говорить! Увижу его! На что мне мастерская и картины. Вот это повезло! О последних двух днях своих мучений так забыла, что даже не вспомнила о них потом.

И вот мы там, куда так тянуло меня, где другая интересная и счастливая жизнь. В институте никого не было, длинный коридор художественного отделения был увешан картинами учеников и преподавателей. Девочки восторженно хвалили этюд Бруни, с таким увлечением говорили о своей работе, мастерских, что я ярко представляла себе эту далекую и недосягаемую жизнь. В мастерской был хаос необычайный: мольберты с работами и без них в беспорядке стояли в разных местах, стены увешаны картинами, на полу и по углам лежали неоконченные этюды и только что начатые. Две широкие колонны стояли посередине, и около них на маленьких столиках установлены были натюрморты.

Девочки все мне показывали и рассказывали. Скоро пришел Жорка. Один! Когда они выбрали места для работы, сестра спросила: «А Женя придет?» – «Не знаю». Я не помню уже своего состояния в тот момент, но сидеть там и рисовать было гораздо легче, чем томиться дома. Я устроилась за колонной и начала рисовать. Было очень тихо, вдруг в конце коридора, который пугал меня своей длинной пустотой, глухо стукнула дверь. Ляля посмотрела в замочную скважину и сказала: «Женька идет». Я быстро закрыла альбом и стала рассматривать рисунки сестры, ожидая его с легким волнением. Вот шаги у двери, он вошел и поздоровался со всеми. «Здравствуйте», – сказала я и на минутку исподлобья глянула на него. Но он меня, кажется, не заметил.

Потом уже, проходя среди мольбертов и скамеек, он увидел меня и сказал: «А, Нина, здравствуйте. Какая солидарная сестричка». – «Да, пришла посмотреть». Я скорей уткнулась в альбом, чтоб не покраснеть, но все же успела взглянуть на чуть улыбающееся лицо его. Он ходил по мастерской, что-то искал, переставлял, говорил о чем-то, смеясь, потом встал у окна. Я злилась, чувствуя, что он возится за спиной, боялась, что он взглянет на мою работу, да и просто неприятно было, хотя хотелось поближе увидеть его, хотелось, чтобы он что-то сказал мне. Я бросила рисовать и принялась читать «Гамлета», он в это время ходил по мастерской и ел. «Что вы читаете, Нина? „Гамлета“? А-а?» – спросил он, остановившись недалеко от меня у мольберта.

Меня это стесняло, поэтому я перебралась на другую сторону так, чтобы он меня не видел, а я могла бы изредка взглянуть на его протянутую руку и милую голову. Он некоторое время сидел спокойно, потом не вытерпел, вскочил и, проходя мимо меня, остановился посмот реть. Я, закрывая слегка рукой лист, обернулась – вот эти голубые глаза смотрели на меня. «Покажите, Нина». Я замотала головой, а он вдруг взял мою руку и, мягко отодвинув в сторону, сказал с легким укором: «Ну?» – «Да у меня еще нет ничего. Я только начала», – сказала я, окунаясь в его смеющиеся глаза, и покраснела. Потом уже я ловила моменты, чтоб еще и еще раз взглянуть на него.

Когда все кончили писать, Жорка, рассматривая работу Жени, сказал: «Знаешь, у тебя манера похожа на манеру Потапова». – «Неправда». Я стояла тут же. «Посмотрите, Нина. Ну, разве похожи эти две картины?» – неожиданно сказал он, подводя меня к картине Потапова. «По-моему, нет» – буркнула я и, наверно, с очень глупым видом отошла. Меня мучила боязнь, что я смешна, что Женя догадался обо всем и смеется надо мной. «Пойдемте к нам. Пойдемте все и пообедаем», – предлагал сестрам Женя. «Ну что ты, что мы у вас обедать будем!» – сказала сестра. «Пойдем, Женя!» – «Нет». – «Нина, вы пойдете?» – «Что ж я одна пойду?» – улыбаясь, сказала я (а это ведь не был отказ).

Прощаясь, они пожали друг другу руки, но я глядела в сторону, а потом с общим поклоном сказала: «Всего хорошего». Но поклон-то был общий, а глядела я только на Женю. Вот дура! Ведь это так ясно становится, да я и сама знала, но об этом подумала слишком поздно, даже когда прощалась, подумала об этом, но взглянуть на Жорку так и не успела. У выхода из мастерской я, отдавая Жене книгу, сказала: «Возьми своего „Гамлèта“». Девочки засмеялись: «Ха! „Гамлèт“». «Ну да, „Гамлèт“», – уже нарочно проговорила я и посмотрела, смеясь, на Женю. «Гàмлет», – поправил он очень мягко, как бы боясь обидеть. Удивительно добрый и чуткий человек!

«До завтра! – крикнула сестра, а потом обернулась и прибавила: – А то приходите сегодня!» Женя молча обернулся. «Приходите все!» – крикнула сестра еще раз, ведь мы уже были на другой стороне улицы. Я опять обернулась и на минуту увидала его чуть улыбающееся лицо. Он промолчал и, конечно, не пришел. Меня теперь смущает и как-то сбивает с толку то, что он заговаривает со мной. Почему ни Жорка, ни Андрей этого ни делают? Я, конечно, знаю, что это ничем особенным с его стороны не вызвано, но как-то невольно становлюсь смелее, боясь, что выдам себя с головой, что, отвечая ему, все дольше смотрю в его лицо. Ужасно будет, если он догадается!

В школе противно не было, может быть, потому, что я немного успела отвыкнуть от нее, но все же мысль проучиться там целую зиму пугает меня. Ах, зачем я обратила внимание на Женю? Теперь я не могу не устраивать свою жизнь так, чтоб почаще его видеть. Муся со своими вечными рассказами о ребятах, о своих приключениях и любовных историях начинает мне уже надоедать. Я пока стараюсь скрыть это, ведь это все же лучше, чем ничего, но всем известно, что любовь удивительно чутка, и Мусенька вдруг спросила меня: «Нина, ты холодна ко мне стала?» И я, конечно, постаралась разуверить ее в этом.

Сегодня в школу пришел Димка, но я теперь совершенно равнодушна к нему и поэтому острю на его счет и стараюсь задеть, так как он продолжает злить меня своим упорным игнорированием девочек. К Маргоше я теперь присматриваюсь более трезво, пожалуй, он бывает иногда хорошеньким, и я не прочь была бы завести с ним отношения, подобно Мусиным, но прежнего волнения и боли он уже не вызывает. Сегодня у меня с ним случился небольшой казус. Был урок труда, на котором группа обычно делится на две части. Одна идет в столярную мастерскую, а другая – в слесарную. Наша мастерская на перемене была заперта, а на дворе ребята закидывали нас снежками, они, мерзавцы, были не в себе от начавшейся зимы.

Мы перебрались к соседям, где Муся все время дралась с Маргошей, кидая в лицо ему стружками. Потом он прицелился в нее снежком, я, по странной и твердой своей привычке, бросилась заступаться. Мы стояли с ней рядом и ругались с ним, как вдруг он, размахнувшись, бросил мне в лицо холодный и мокрый снег. Мне не было больно, но так стыдно. Я редко злюсь серьезно и редко завязываю с ребятами серьезные ссоры, но когда разозлюсь, то должна отомстить, забывая всю страшную разницу между мной и врагом, лишь с одной мыслью – уничтожить позор.