Приз - Полина Дашкова

— Да и жалко портить вещь, — продолжала рассуждать сестра, — оно вроде бы старинное, интересное такое. Это серебро? Или белое золото?

Правую руку обработали и перебинтовали, оставив перстень в покое.

«Не хочу, — беззвучно бормотала Василиса, лежа под капельницей в маленьком больничном боксе, — вас нет, гады, ублюдки, вас уже больше полувека нет в живых. Почему я вас вижу и слышу? Зачем?»

Глаза ее были открыты, она смотрела в белый потолок, она отлично понимала, где находится, что с ней происходит, но одновременно со своей жизнью проживала куски чужой, которая давно закончилась и не должна иметь продолжения.

Группенфюрер Штраус спускался по лестнице, в голове у него отщелкивал список имен и должностей, словно кто-то печатал их на невидимой пишущей машинке. Потом каждое имя обводилось аккуратным овалом, между овалами выстреливали прямые линии связей. Он был заинтересован в безопасности своего пациента Гиммлера. Пока Гиммлер владеет всей полнотой власти, никто не мешает доктору Штраусу работать.

В мозгу Штрауса включился какой-то особый аппарат, вроде рентгеновского. Перед его мысленным взором возникла гигантская фигура с уродливым топорным лицом. В углу широкой пасти дымилась сигарета. Эрнст Кальтенбруннер, начальник Главного управления имперской безопасности. Пьет и чудовищно много курит, около восьмидесяти сигарет в день. Зубы у него отвратительные, коричневые гнилые осколки. Постоянно мучается зубной болью. Но боится идти к дантисту. Гиммлеру пришлось выпустить специальный приказ для Кальтенбруннера, чтобы он посетил дантиста. Не помогло. Эрнст продолжал глушить свои зубные проблемы спиртным и табаком.

Аппарат погудел, пощелкал. Фигура исчезла. Отто Штраус убедился, что Кальтенбруннер не имеет дурных намерений по отношению к Гейни. Он вполне может занять место ненадежного красавчика Гейдриха. Интересно, как отнесется к такой рокировке Геринг?

Один урод сменился другим. Жирное существо с двойным подбородком, с тонкими губами и выпученными глазами. Герман Вильгельм Геринг. Любитель охоты, драгоценных камней и морфия. Лечился в психиатрической клинике. Красит губы, пудрится, нацепляет на свои разноцветные мундиры женские брошки с гигантскими бриллиантами и сапфирами. Он стал слишком жирным и ленивым. Кто там еще?

Йозеф Геббельс. Тощий карлик с женским широким тазом, со спелыми прыщами и длинным острым носом.

Страдает колченогостью и фурункулезом. Правая нога короче левой, ступня вывернута. Носит специальную ортопедическую обувь. Нет, этот чувствительный калека сейчас совсем не опасен. С началом войны его влияние упало. Он умеет только орать. А во время войны надо еще и думать.

Лучше всех умеет думать Мартин Борман. Лицо грубой топорной работы. Узкий лоб кретина, тяжелые челюсти. Шеи нет. Пивное брюхо. Круглая сутулая спина вечного денщика. Вот кто требует особого внимания. Осторожный и хитрый. Никаких сантиментов и амбиций. Только жадность и ледяной расчет. Чрезвычайно живучий экземпляр. Остается снять шляпу и признать, что это шедевр. Вершина творения.

По губам Штрауса пробежала тонкая улыбка.

У Василисы дернулся краешек рта. После очередного легкого щелчка мыслительный аппарат Отто Штрауса перешел к следующему персонажу, которого до сих пор принято считать главным героем трагедии.

«Ну что ж, если так хочется, пусть считают, — думал Штраус, — хотя странно, что никто не замечает некоторых очевидных небрежностей, допущенных при создании данной модели. В общем, работа довольно грубая, как любой плагиат».

Превратить обычного живого человека в убийцу не так сложно. Главное не ошибиться в выборе кандидата и в нужные моменты шептать ему на ухо соблазнительные слова на доступном ему языке, таким образом, что бы он воспринимал их как свои собственные мысли и чувства. Но это рутинная работа, нудная и неблагодарная. С каждой особью приходится возиться отдельно, индивидуально, иногда на это уходит слишком много сил и времени.

Куда заманчивей и увлекательней наладить массовое производство. Для этого надо создать человекоподобную машину, способную распылять вокруг себя гигантские облака смерти, превращать миллионы обычных людей в убийц.

За всю историю человечества удачей заканчивалось не более дюжины попыток, в разные эпохи, в разных географических широтах. Таковыми были, например, гунн Атилла, иудей Ирод, римлянин Калигула, монгол Чингисхан, француз Робеспьер, русский Ульянов (Ленин). Наконец, родной брат и современник Шикльгрубера (Гитлера), грузин Джугашвили (Сталин). Удивительно, что удалось создать сразу две биомашины, в одну эпоху, на близких географических широтах.

Подобные опыты имеют шанс на успех лишь в тех случаях, когда есть достаточное количество исходного материала, чистой энергии разрушения. Эта энергия бесконечно разнообразна, присутствует в небольших количествах в каждой отдельной живой особи, имеет свойство выделяться и накапливаться в атмосфере. Процесс накопления происходит незаметно, постепенно. В какой-то момент нематериальная субстанция, сотканная из миллиардов мельчайших частиц банального, повседневного человеческого зла, вдруг становится материей. Это можно сравнить с образованием твердых кристаллов в перенасыщенном растворе.

Конечно, кристаллы — лишь подобие клеток. На самом деле они мертвы, хотя функционируют вполне полноценно с биологической точки зрения.

Существа, полученные таким образом, не воспринимают себя, как люди. У них проблемы с самоидентификацией. Каждый из них видит себя сверхчеловеком, и чувство собственной исключительности является главным и единственным из всей бесконечной гаммы чувств, которые даны от рождения обычным, натуральным людям.

Смесь зависти и высокомерия — вот топливо, на котором работают эти уникальные биомеханизмы. Зависть ко всему живому выражается в мощной некрофилии, в страсти к мертвому, разлагающемуся, в неутолимом желании расчленять и уничтожать живое, как бы уподобляя его себе, то есть делая мертвым.

Высокомерия в них столько, что обычный человек просто лопнул бы, надуйся он до такой степени. Но для искусственного биомеханизма это всего лишь составная часть внутреннего топлива.

Впрочем, они тоже лопаются, рано или поздно. Не стоит забывать, что при всей уникальности каждый из них — только плагиат, грубый и недолговечный.

Уже к 42 году великий фюрер, кумир толпы, полководец, превратился в развалину. У него тряслись руки, подгибались колени, он сильно горбился из-за искривления позвоночника. Он страдал страшными головными болями, плохо видел, но упрямо не желал носить прописанные ему очки. Тексты его речей печатались огромными буквами на специальной «фюрерской» машинке. Во время военных советов он рассматривал карты через гигантскую лупу, забывал, что говорил он и что говорили ему минуту назад, при малейшем возражении, неповиновении или просто так, без всякой причины, начинал кричать и дергаться в истерических припадках. Позже появились признаки глухоты и болезни Паркинсона. В носоглотке росли полипы, не осталось ни одного здорового зуба, кожа постоянно покрывалась пятнами экземы, желудок и кишечник сводили болезненные спазмы.

«Плагиат. Грубая работа», — повторял про себя Штраус, когда ему приходилось осматривать и консультировать вождя.

У доктора Штрауса не раз появлялся шанс стать личным врачом фюрера. Но он благоразумно уступал эту честь другим: Мореллю, Брандту, Штумпфеггеру.

Морелль — наглый необразованный авантюрист. Десять лет он колол Гитлера всякой дрянью: вытяжками из кишечника и яичек быков, гормонами в немыслимых количествах, амфетаминами, которые создавали иллюзию бодрости, но, по сути, являлись наркотиками. Если бы фюрер был человеком, он бы давно умер от лечения доктора Морелля. Доктор Брандт также не отличался талантом и профессионализмом. Чиновник, имперский комиссар здравоохранения и медицинской службы, имперский комиссар по санитарии и гигиене. Чиновник не может быть хорошим практикующим врачом, для него карьера важней науки. Доктор Штумпфеггер — мальчишка, неплохой хирург, но мало опыта. Умеет только извлекать пули и осколки, зашивать раны, оказывать самую первую примитивную помощь. Совершенно не разбирается во внутренних болезнях. Впрочем, это не важно. Отто Штраус предпочитал иметь дело все-таки с натуральным материалом, с людьми, а не с механизмами. Фюрер был слишком опасным и безнадежным пациентом. Штраус не лез с советами к своим высокопоставленным коллегам, если его вызывали для консультаций, он всегда говорил то, что от него желали услышать. Он предпочитал оставаться в тени и не терять драгоценного времени, не упускать уникальных научных возможностей, которые предоставили ему война и концлагеря. Он с самого начала сделал ставку на Гейни, на своего друга, одноклассника, спокойного, предсказуемого. Живого человека, а не грубую подделку.