История искусства в шести эмоциях - Константино д'Орацио
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Уже стало ясно: в античной культуре и искусстве нет сколько-нибудь глубокой эмоции, которая не имела бы отношения к божественному миру. Удивление появляется, когда мы внезапно осознаем, что столкнулись с чем-то сверхъестественным, непостижимым, невыразимым, как это произошло с Тезеем.
Верю, ибо абсурдно
Было бы неверно думать, что переход от греко-римской культуры к христианской был резким, представлявшим собой внезапный отказ от всего, что было прежде сказано и написано, ради создания совершенно новой системы мышления. Для этого потребовался длительный период времени с IV по V в., когда жили и творили философы, взявшие на себя труд инкорпорировать многовековой богатейший универсум языческой мысли в новый идейный мир. Одним из главных деятелей этого – вовсе не безболезненного – перехода был блаженный Августин, осуществивший рискованную попытку соединить разум с безусловными догматами христианской религии. В его исследовании изумление приобретало фундаментальное значение: христианский богослов и философ обновил смысл этой эмоции, коварно проникавшей и питавшей воображение средневековых художников.
Credo ut intelligam, intelligo ut credam[146].
Принцип Августина, повторенный А. Кентерберийским
Вера и разум нераздельны. Одна состоит на службе у другого.
Главной целью Августина было создание умозаключения, способного опровергнуть даже самую острую критику в адрес христианства. Не может быть ничего более трусливого и заслуживающего осуждения, чем стремление полагаться на Бога, великого настолько, что человеческий разум не в состоянии его постигнуть, сплетничали невежды. Именно блаженному Августину принадлежала формулировка, способная отразить любые нападения клеветников, которую затем приписывали Тертуллиану, историку, жившему во II в.
Credo quia absurdum[147].
Тертуллиан. О плоти Христа
Вера ставит человека перед лицом непостижимых фактов, которые он стремится осознать, тщетно пытаясь примирить их с разумом. Именно там, где разум отступает перед сердцем, а мозг перед душой, там христианин встречает Бога. При этом превалирующей эмоцией будет именно удивление.
Могло бы показаться, что это рассуждение слишком сентиментально для византийских художников или живописцев, написавших километры фресок, покрывающих стены средневековых храмов, тем не менее без этого утверждения никогда не возникла бы новая иконография изумления.
Если задуматься, то главная причина, вызывающая эту эмоцию, осталась неизменной.
Речь идет о том, чтобы описать и заставить пережить встречу между двумя измерениями, человеческим и божественным. Если в Древней Греции такое событие завершилось бы избавлением от трагедии, хотя и не без мучений, то теперь изумление рождалось из надежды на перемены в собственной судьбе. Люди удивлялись, когда к ним приходило понимание того, что их жизнь прошла не напрасно, что существовало предназначение, для которого они родились. Достаточно взглянуть на пастырей, которых Пьетро да Римини изобразил на фресках в церкви Сан-Никола в Толентино (рис. 48). Водоворот фигур, изображенных на нескольких квадратных метрах, между крестовым сводом и стенками, где события и происшествия сменяют одно другое, а среда обитания, интерьеры и экстерьеры изображены с большим правдоподобием. Различные сюжеты объединяются синим фоном, окутывающим верующих, в то время как они наблюдают за важнейшими событиями из жизни Христа. Эмоции, проходящие перед нашими глазами, захватывают прежде всего самых простых персонажей, мужчин и женщин, ощущающих необычайные изменения, вызванные рождением Христа и сотворенными им чудесами. Самыми трогательными, без сомнения, можно считать бедных пастухов с овцами, ошеломленных вспыхнувшим во тьме светом, исходящим от ангела.
Рис. 48. Пьетро да Римини. Благовещение пастухам (деталь). 1320–1325. Фреска. Церковь Сан-Никола, Толентино
Попробуем представить себе, что они могли чувствовать в тот момент. На заре пастухи, как всегда, приступили к работе, вывели из овина своё стадо и погнали овец на пастбище. Они беседовали, возможно, жаловались другу на трудности жизни, на сплошные убытки, которые приносило им скотоводство, и на высокие налоги, которые они должны были платить римлянам. Кажется, что до нас доносятся их жалобы, перемежающиеся звоном бубенчиков и блеянием овец. Внезапно на темный луг упала чья-то тень, это контур человека, парящего в небесах и освещенного сиянием, струящимся из-за его спины. Понятное дело, они испугались. Однако их реакция, как и задумал романьольский художник, не похожа на страх. Она гораздо более напоминает изумление. Прежде чем пастухи сообразили, о чем им поведал небесный посланец, они оказались захвачены зрелищем, какое, казалось бы, можно увидеть только во сне. Тем не менее все происходило наяву. Перед ними был ангел, и они вынуждены ему поверить. Один из них оперся рукой на палку, готовый замахнуться ею, если это существо вдруг приблизится и станет угрожать. Другой отступает назад, почти теряя равновесие. Пьетро да Римини не ограничивается широко раскрытыми глазами и разинутыми ртами пастухов. Он заставляет их воздеть руки, когда они, пораженные происходящим, содрогаются в предчувствии чуда и инстинктивно пытаются спрятать лицо в ладонях, а затем, ища поддержки, жмутся один к другому.
Абсурд пугает того, кто не знает, как к нему относиться. Напротив, тот, кто, как художники, понимает его природу, умеет поладить с ним. С одной стороны, невозмутимое выражение ангела, с другой – удивление испуганных пастухов. Они ошеломлены Евангельской вестью, и им ничего больше не остается, как поверить. Даже если кажется, что гораздо сильнее им хочется убежать и скрыться от этого неожиданного зрелища. Пьетро да Римини научился у Джотто управлять человеческими эмоциями, и здесь он показывает себя большим мастером.
Его живопись правдива и прежде всего свободна от какой-либо оценки происходящего.
Совершенно иной подход продемонстрировал Лоренцо Лотто пару веков спустя, создав забавное «Благовещение» в Реканати, всего в нескольких километрах от Толентино (рис. 49).
В жилище, изображенном в мельчайших подробностях, чему художник научился в Венеции, посещая там фламандских живописцев, – ночной чепец, полотенце для рук, свеча, цветы, сад с подстриженными деревьями, шпалеры, расположенные в геометрическом порядке, ухоженные изгороди, – врывается мускулистый архангел Гавриил со строгим и напряженным выражением лица. Мы испытываем недоумение, оказавшись перед столь необычной композицией, поскольку на этой картине посланник небес появляется справа, хотя обычно он возникает с противоположной стороны. Это не единственная необычная особенность этого полотна. Его вторжение вызывает настоящий переполох, у кота даже шерсть на спине встала дыбом. Он испуган появлением нежданного гостя.
Рис. 49. Лоренцо Лотто. Благовещение. 1534. Холст, масло. Городской музей, Реканати
Прежде чем протянуть лилию Деве Марии, архангел хочет убедиться, что она подняла взор к небесам, чтобы получить Божье благословение. Он решительно поднимает
