Дворянские гнезда - Нина Молева

Семьсот пятьдесят верст дороги. Без отдыха. В зябкой осенней поземке. И созвучием вихрю взбаламученных чувств, острой тоски по потерянным родным местам и товарищам – человеческая трагедия на невских берегах.

24 октября 1824 года… Первый день ссыльного Мицкевича в Петербурге – первый день после страшного наводнения. Апокалиптические картины человеческих страданий. Разнесенные по бревнышку жалкие лачуги. Сорванные кровли. Всплывшая утварь. Погибающие животные. Вереницы погребальных дрог. И – гробы. Гробы, вымытые водой из кладбищенской земли. Будущий пушкинский «Медный всадник» родится во многом под впечатлением рассказов польского поэта.

Апокалипсис примиряющий… То, что представлялось могучей и безжалостной державой, оборачивалось той безмерностью человеческого горя, перед которым не остается границ – национальных, религиозных, богатства и нищеты. И почти сразу встреча с тем, кто непонятным для современников образом предсказал день и час катастрофы – Юзефом Олешкевичем. Талантливым живописцем, рисовальщиком, бравшим первые уроки искусства в Вильно и закончившим их в мастерской прославленного Давида в Париже.

Это Олешкевич открывает для поэта Северную Венецию, «околдовывает его» петербургской красотой, вводит в столичные салоны. Еще важнее – знакомит с Пестелем, Бестужевым-Марлинским, Рылеевым. В домах столицы на Неве ссыльный гимназический учитель выступает как их доверенный друг, ими оцененный поэт. К изумлению скромного и застенчивого Мицкевича, его всюду ожидает не просто радушный – восторженный прием.

Три месяца в Петербурге проходят безо всяких обязательств. Хлопотами новых друзей Мицкевич не получает насильственного места ссылки. Более того, им удается выполнить достаточно неожиданное желание поэта – попасть на юг, в Одессу. Его ждут на берегах Черного моря и ждут нетерпеливо – слухи о новом и редком таланте доходят сюда на редкость быстро. «Все в Мицкевиче, – будет впоследствии вспоминать П. А. Вяземский, – возбуждало и привлекало сочувствие к нему. Он был очень умен, благовоспитан, одушевителен в разговорах, обхождения утонченно-вежливого. Он был везде у места, и в кабинете ученого и писателя, и в салоне умной женщины, и за веселым приятельским обедом. Поэту, то есть степени и могуществу дарования его, верили пока на слово и понаслышке, только весьма немногие, знакомые с польским языком, могли оценить Мицкевича-поэта, но все оценили и полюбили Мицкевича-человека». Стоит вспомнить, что сам Вяземский и владел разговорным польским, и свободно писал на языке поэта.

И Одесса не разочаровывает Мицкевича. Куда более пестрая, шумная, разнохарактерная, чем Петербург, она живет не менее интересной жизнью. Кто только из одесских красавиц не увлекается в эти месяцы польским ссыльным! Здесь окончательно забывается и его стесненное материальное положение, и политическое осуждение, и ссылка. Не случайно в Одессе так ярко раскрывается присущий ему дар импровизации. А дом Каролины Собаньской (еще одной Каролины!), «женщины действительно очаровательной»! Это ей посвящены пушкинские строки: «Что в имени тебе моем? Оно умрет, как звук печальный / Волны, плеснувшей в берег дальний…»

В своеобразной свите знаменитой красавицы Мицкевич совершает поездку по Крыму, которая вызовет к жизни его цикл «Крымских сонетов». Крым становится его поэтической страной, миром, через природу которого он выражает свои чувства, настроения, весь романтический строй ощущения жизни.

Роман? Ничего удивительного, если бы речь шла о самой Каролине Второй, но Мицкевич…

Правда, у Собаньской положение вполне независимой женщины. Она много лет не живет с мужем, но – почти как с мужем живет с генерал-адъютантом графом Виттом, организатором тайного сыска за декабристами и Пушкиным на юге. Не знать об этом Каролина не могла. Помогала ли возлюбленному, пуская в ход свои чары? Вполне возможно.

В. Ванькович. «На скале Аю-Даг». Портрет А. Мицкевича.

1828 г. Фрагмент

В какой-то момент истина открывается и перед Мицкевичем. Как раз во время путешествия по Крыму. Время самое неудобное для решительных действий, но поэт находит выход. Он закрывается в своих комнатах. Отговариваясь нездоровьем, избегает общества товарищей по путешествию, сразу по возвращении в Одессу выезжает в Москву – его просьба о переводе в древнюю столицу оказывается – снова благодаря хлопотам друзей – удовлетворенной.

Пушкин еще будет встречаться с Собаньской в Петербурге, писать в ее альбом стихи, обмениваться письмами накануне своей свадьбы: «Я рожден, чтобы любить вас…» Мицкевич погрузится в молчание. Вертер не создан для подобных приключений. Он искал глубокого чувства и будто догадывался, что пережить его придется в Москве.

Наверно, это было самым удивительным: радушные московские дома, сиявшие созвездием не просто красавиц, любезных, обходительных, умевших поддерживать любую беседу, но женщин действительно умных, ученых без скуки, думающих и – остававшихся неотразимо прелестными. Мицкевич становится завсегдатаем дома Вяземских, и как же его увлекает беседа с супругой хозяина, многолетним довереннейшим другом А. С. Пушкина, Верой Федоровной! А что может сравниться с салоном Зинаиды Волконской, где собирается весь цвет литературной Москвы и где особенно легко и увлеченно импровизирует Мицкевич! Со стихами юной Додо Сушковой, будущей знаменитой Евдокии Ростопчиной! О литературе можно говорить и у Елагиных, и в доме Римских-Корсаковых, что на Страстной площади, где балы затягиваются на целые ночи. В середине октября 1826 года Мицкевич знакомится с Пушкиным, который, по свидетельству современников, «оказывал ему величайшее уважение». Наконец, 10 ноября в жизни поэта происходит событие, которое могло счастливо изменить всю его жизнь. Могло бы…

Да много было нас, младенческих подруг, На детском празднике сойдемся мы, бывало, И нашей радостью гремела дома зала, И с звонким хохотом наш расставался круг.

И мы не верили ни грусти и ни бедам,Навстречу жизни шли толпою светлоокой;Блистал пред нами мир, роскошный и широкий,И все, что было в нем, принадлежало нам…

Строки юной красавицы, дочери профессора Московского университета по химии, физике и общей хирургии Каролины Яниш были известны всей литературной Москве. Поэт Николай Языков обращался к ней: «Да здравствуйте же вы и ваша творческая лира!» Каролина отличается к тому же блистательным остроумием, в совершенстве владеет несколькими живыми и древними языками и пишет стихи на восьми из них – об ее образовании отец позаботился со всей серьезностью академического ученого.

На этот раз, в непогожий день глубокой московской осени, Мицкевич находит свою мечту. Трудно поверить, но нет никого из близких, кто бы не восстал против его чувства. Из родных мест идут одно за другим негодующие и поучающие письма. Общение с русскими? После всего, что приходится переживать Польше? Светская жизнь, любовь в такое время?

Поэт отмахивается от непрошеных наставников. Здесь его сердечные друзья. Здесь он приобретает по-настоящему громкую славу: после единственного томика стихов, изданного в Вильно, выходят из печати в Петербурге и Москве его «Сонеты», которыми увлекается вся читающая Россия. И это при том, что написаны они на чужом языке, требуют перевода и осмысления. За переводы берется множество литераторов. Один из них – Петр Андреевич Вяземский.

Польским языком живо интересуется и его Малярка – Художница, как будет называть Каролину Яниш Мицкевич за ее несомненный живописный талант. Их сближало решительно все, чего бы они ни касались, чем бы ни начинали заниматься. Это мир такой духовной близости и взаимопонимания, чуткости и постоянной поддержки, о котором мог только мечтать «живой Вертер». Адам Мицкевич не колеблется – само собой разумеется, брачный союз. Он свободен в своих поступках – мать умерла, от других родственников он не зависит. Зато зависит, и полностью, Каролина.

Благополучие семьи в руках богатого дядюшки, располагающего немалым состоянием. Первая попытка Мицкевича, первый намек на сватовство – и все кончено. Профессор Карл Яниш непреклонен в своем отказе. Он полностью согласен с братом: отдать руку дочери ссыльному из литовской глуши! Нет, он уважительно относится к славе поэта, готов с симпатией отнестись и к самому соискателю, но ведь средств к существованию у Мицкевича никаких нет, а положение политического ссыльного, просто неблагонадежного человека ничего хорошего в николаевской России не сулит. Измученный и отчаявшийся Мицкевич в конце 1827 года уезжает в Петербург. Раз ему не суждена семейная жизнь, он предпочтет попытаться уехать как можно дальше. Если удастся, вообще за границу. Друзья берутся совершить немыслимое – выхлопотать паспорт для ссыльного.